Иван Слободчиков - Большие Поляны Страница 3

Уфимцев понимал, что жена права. В самом деле, не век же жить у тети Маши.

— Плотников скоро не найдешь... Фу, черт! — выругался он. — Раньше шабашники стаями ходили, а теперь — вымерли, что ли, как мамонты?

— Захочешь — найдешь, — возразила жена. — Сегодня встретила лесничего, его сын в нашей школе учится. Так он говорит: что же ваш муж ко мне не обратится, я бы дал плотников.

— Лесничий? — изумился Уфимцев.

— А что? — Жена подняла голову, взглянула на изменившегося в лице мужа. — Он — не тот человек?

— Да ты знаешь, какие у него плотники? Это же бывшие наши колхозники из Шалашей!

— Ну и что?

— Как что? Они в тяжелое время удрали из колхоза, а теперь я к ним на поклон пойду? Дескать, выручайте, помогите... Никогда этого не будет!

— Ну и живи в этой горнице, — озлилась жена, — а я больше не могу. Уеду вот к маме и останусь там с ребятами на зиму, а ты как хочешь.

Она отвернулась к окну, прижала рукав кофточки к глазам.

— Ну что ты, Аня! — Он подошел, обнял ее, прижал к себе. — Разве я не хочу, чтобы всем нам было лучше? Но нельзя мне этих летунов брать.

— Свою бригаду плотников трогать нельзя, со стороны нанять нельзя, так что же тогда можно? — Она отстранилась от него, встала, поправила волосы. — Хороший человек вошел в наше положение, предложил помощь, а ты...

Уфимцев в отчаянии поморщился, — не знает она, на что толкает его! Лесничий неспроста предложил своих плотников. У них дома остались в Шалашах, по сей день стоят заколоченными, наводя тоску. Так все дело в них. По весне хозяева домов просили разрешения продать их в степь на слом. Уфимцев отказал. Он сказал этим бывшим колхозникам: «Дома ваши, не возражаю, но ломать их, разрушать улицу, не дам. Возвращайтесь и живите, работы в колхозе всем хватит. Ведь почти все шалашовские вернулись домой: и Семечкины и Юшков, и Тулуповы... Или продаете дома колхозу по страховой оценке, иначе их, как бесхозные, сельсовет заберет». Не согласились. Пошумели, покричали и ушли. Особенно надрывался бородач Кобельков — дальний родственник здешнего бригадира. Он кричал: «На мой дом заришься? Не жить тебе в нем, задавит!»

И вот к ним, к этим беглецам, надо теперь ехать, просить их, кланяться.

— Не могу я этих плотников взять, Аня! — повторил Уфимцев. — Нельзя мне с ними дела иметь, стыда перед людьми не оберешься!

— Попроси других, — посоветовала жена. — Съезди к лесничему, поговори, он хороший человек, не откажет... Пойми и ты меня, Георгий, — она подошла, взяла его за борта пиджака, притянула к себе, — ведь третий скоро появится. Надо нам свой угол.

— Ладно, Аня, — согласился Уфимцев. — Поеду... Постараюсь, чтобы к твоему приезду сруб был на фундаменте.

4

Векшина он дома не застал. Жена его — толстая неопрятная женщина, с заплывшими от сна глазами, — выйдя на крыльцо, сказала, что уехал в Репьевку, в сельсовет на совещание.

Уфимцев выругался с досады и помчался, распугивая кур, по дороге в Репьевку.

Выскочив за село и увидев свой сруб, сиротливо стоящий на голой полянке, испятнанной серо-зеленым гусиным пометом, он неожиданно свернул к нему, объехал вокруг.

В тени сруба лежали телята. Они неохотно поднялись, потревоженные стуком мотоцикла, сладко потянулись, выгнув ребристые спины, подняв хвосты, и сонно уставились на Уфимцева.

Он слез с мотоцикла, заглянул вовнутрь сруба через проем будущих дверей. Нижний венец, лежащий углами на каменных плитках, посинел, покрылся серой плесенью. И весь сруб стал каким-то старым, темным, со свернувшимся в трубку лубом на небрежно очищенных от коры бревнах.

Уфимцев судорожно вздохнул, сел на порог, огляделся. Перед ним от неслышного ветра рябила вода в пруду, плавали цепочки гусиных выводков. Невдалеке от берега по колени в воде стояла рыжая лошадь; она изредка взмахивала хвостом, била себя головой по бокам, отбиваясь от слепней, и при этом нещадно гремела подвешенным к шее боталом. На том берегу, за невысокими кустами ивняка, бурело поле с поспевающей пшеницей. В конце пруда, за плотиной, виднелось каменное, запыленное бусом здание мельницы; по плотине шагали, уходя в степь, телефонные столбы.

Ничто не изменилось здесь с тех пор, когда он мальчонкой играл тут с ребятами в шаровки, купался в пруду, удил с плотины пескарей, а потом, уже молодым парнем, вечерами, после работы, приходил сюда на облюбованную молодежью полянку.

Он вспомнил, как уходил по этой вот плотине на действительную службу в армию. Уходил на три года, а вернулся в село через тринадцать лет.

...Это было осенью в сорок девятом году. В тот год рано управились с хлебами, — урожай сняли так себе, лишь на обязательные поставки, а на семена уже не хватило. Да и сеяли тогда мало, четверть против нынешнего. И чем было сеять, чем было убирать, когда на весь колхоз МТС выделяла два газогенераторных трактора да латаный-перелатаный комбайн «Коммунар». Если бы не кони да не быки, да не двужильные бабы и девчата, с утра до ночи пропадавшие на полях, и этого бы не сеяли.

Провожать призывников вышло все село. Погода в тот день выдалась солнечная, теплая. Пестрая толпа неспешно катилась через поляну, бабы и девки были по-праздничному разодеты, играли гармони, слышались песни, пьяные выкрики. Какая-то бабенка, с бутылью самогона в руках, неистово плясала вприсядку среди расступившейся толпы. Вокруг бабенки носились ее подруги, такие же вдовы, как она, исходили в истошных криках, хлопали в ладоши, стучали тяжелыми ботинками по жесткой осенней земле.

Впереди всех шли стриженные под машинку парни в полуобнимку с заплаканными матерями. Шли они молча. — спокойные, трезвые.

А где-то в толпе брели их возлюбленные, с припухшими, исцелованными за последнюю ночь губами. Была там и Груня Позднина — дочка председателя колхоза. Когда выходили на плотину, Уфимцев обернулся, разыскал среди девчат свою любушку, хотел махнуть ей рукой, подозвать поближе, да постеснялся ее отца, шедшего следом за парнями.

За плотиной их ждала машина — единственная тогда полуторка в колхозе, которую для этого торжественного случая утыкали по бортам березовыми ветками.

Толпа остановилась и замолкла, когда в кузове машины, среди березок, появился председатель колхоза и поднял руку. Был Позднин тогда еще не старым, как сейчас, а крепким мужичком лет под пятьдесят, с крупными густыми усами, как у вождя на портрете, одет в выцветший китель, на котором, словно в парадный день, висели два ордена и несколько медалей. Позднин снял кепку и посмотрел на призывников пытливо, недоверчиво и опять поднял руку.

— Товарищи! — торжественно и громко начал он, когда шум притих. — Сегодня мы провожаем наших сынов, наших колхозных соколов в доблестную Советскую Армию, которая своим геройством разбила фашистского гада и уничтожила в его логове!

Кто-то громко всхлипнул, на него зашикали. Позднин снова, предупреждающе, поднял руку.

— Какой же наказ мы им дадим, граждане-колхозники? — Позднин обвел глазами толпу, в которой большинство было женщин, а из мужчин — старики да подростки. — А вот какой: служите честно, как служили ваши отцы и деды Советской власти, добивайтесь высоких успехов в боевой и политической подготовке. А если придется, — тут голос председателя зазвенел, как струна на высокой ноте, — если придется воевать с международным капиталом, то разбивайте его раз и навсегда, до полной победы!

И председатель погладил рукой свои ордена и медали. В толпе громко и дружно захлопали.

— Да не забывайте нас, — здесь голос председателя дрогнул, осел, — возвертайтеся обратно до своих домов, отцов-матерей. Не берите пример, как некоторые... Вы же не слепые, видите, с кем мы остаемся!

И он показал той же рукой, что гладила ордена, на прыгающих вокруг машины ребятишек, на баб, на бородатых стариков...

Не зря Позднин беспокоился, взывал к совести парней, показывал им, с кем он остается вести колхозное хозяйство. Трудоспособных в «Больших Полянах» оставалось все меньше и меньше. Уходили мужики под разными предлогами и без предлогов из колхоза, увозили семьи, заколачивали дома. Мало оставалось молодежи, особенно парней. Девки табунились, плясали, «шерочка с машерочкой», буйные польки и фокстроты или, положив друг дружке головы на плечи, чуть переставляли ноги в медленном танго. И тоже, видя, что остаются в старых девах, одна за одной исчезали из села.

Не зря Позднин беспокоился — из восьми призывников ни один не вернулся обратно.

Не вернулся в родное село и Егор Уфимцев. Отслужив в армии положенный срок, он устроился киномехаником в райцентре. Вскоре женился на молоденькой, только что окончившей институт учительнице. Через год стал директором кинотеатра, а потом инструктором райкома партии. Видимо, показал себя на работе с хорошей стороны, в пятьдесят восьмом году его послали учиться в областную партийную школу.

С большими планами возвращался он в райцентр после окончания школы, не терпелось претворить в жизнь то, чему его обучали. К тому времени Позднин ушел на пенсию, и Уфимцев с радостью согласился на предложение парткома пойти председателем родного колхоза.