Борис Четвериков - Котовский. Книга 2. Эстафета жизни Страница 3

Бывало, как зальются, как уйдут в верха запевалы — будто за сердце схватят и не выпускают до последнего словечка песни.

Савелий мастер был запевать, а песен знал без счету. Каждый, кто пришел в бригаду, принес и щедрой рукой подарил всем на радость свои превосходные песни, а ведь нет больше нигде на свете таких задушевных, стройных, то задумчивых, то беспечно-удалых песен, как в нашей стране. Савелий знал песни, какие любят в пензенских деревнях, знал и раздольные волжские, и песни Приуралья. Где Савелий, там и прибаутки, и раскатистые взрывы смеха, около Савелия любят собираться.

— Запевай, Савелий, время дорого.

— Пели, пели, да есть захотели, — отговаривался Савелий, но больше для фасону, чтобы покуражиться.

— Хоть одну, дядя Савелий, еще в котлах не закипело.

— Да ну вас, что вы меня, старика, подбиваете, вон у вас молодежи сколько, покличьте Ивана…

— Ивана-а? Он поет как нищего за суму тянет! А ты у нас — райская птичка!

Савелий польщен. По его лицу видно, что выбирает, с которой песни начать. Тут уже кружок теснее собирается, все настораживаются, все готовы подхватить. А Савелий зажмурится, сморщится, а как откроет глаза — это уж другой Савелий, стряхнувший с себя все мелочи, отодвинувший все пустые заботы, Савелий — вдохновенный певец.

А все вокруг заулыбаются, лица засветятся — вот она, крылатая песня, с ней можно идти — не споткнуться, сражаться — не отступить, работать — не умаяться.

Не кокуй-ко ты, моя кукушка,Не кокуй-ко ты, моя рябая!

заводит Савелий. И сразу дрогнет, сожмется сердце, казалось бы, и песня не печальная, а слезы навертываются на глаза — от восторга ли, от потрясения ли.

Савелию только начать. Закончил одну, наперебой заказывают другую. Сначала пристанет к пению несколько голосов, потом больше, больше. Стройный, согласный хор сливается в трехголосье:

Прощай, сторонушка родная,Прощайте, милые друзья,Благослови, жена, не знаюИду на смерть, быть может, я…

И после этой протяжной — задорная, разухабистая:

Как во поле-полюшкеЕлочка стоит,Елочка стоитКудреватая…

Давно уже пора на ужин. Нехотя расстаются с чародейством, с песенным волшебством. Но впереди целый вечер. А тут присоединятся к любителям пения украинцы… А кто встречал хоть одного украинца, который не знал бы множества изумительных украинских песен и не владел самым превосходным голосом? Они научили бойцов петь «Ой у лузи», «Реве та стогне», научили песне о вдове, которая «брала лук дрибненький», и о той дивчине, которая «в синях стояла, на козака моргала». А там затянут кавалеристы-молдаване свои протяжные дойны…

Из поездки в Петроград, куда ходили бить Юденича, котовцы привезли новые песни, которым научили питерские рабочие, сражавшиеся в одном с котовцами строю. Полюбилась с тех пор бойцам песня про кузнецов, чей дух молод, «Смело, товарищи, в ногу», с большим чувством, стройно и торжественно исполняли «Интернационал».

И где бы ни заводили песни, везде непременно оказывался юный пулеметчик Первого кавполка, общий любимец Костя Гарбарь.

Он старался быть достойным звания котовца. Выполнял важные поручения, пробираясь в тылы врага. Однажды попал в плен, не растерялся, бежал и принес сообщение о расположении войск белополяков, за что был награжден орденом Красного Знамени. Он уже не ограничивался тем, что подносил патроны. Он стал пулеметчиком Первого кавполка Отдельной кавалерийской бригады Котовского и участвовал во всех боях.

Но вот кончался бой, и Костя снова превращался в застенчивого паренька, со звонким голосом, удивительным слухом и впечатлительной душой. Ольга Петровна часто видела, как он слушал пение птиц, не перестававших петь даже в те грохочущие годы. Костя испытывал неизъяснимую любовь к пернатым. То он бросал крошки голубям, галкам, воробьям где-нибудь на задворках деревни, то мастерил скворечник… А когда в освобожденном от вражеской своры городе политотдел бригады проводил митинг, устраивал спектакль, тут уж никогда не обходилось без живейшего участия Кости.

Заветной мечтой Григория Ивановича было создать духовой оркестр. А время было такое, что не до оркестров, да и откуда было взять необходимые инструменты, где добыть музыкантов?

Григорий Иванович распорядился, чтобы выискали среди бойцов таких, кто умел играть на чем-нибудь.

— Пусть он хоть на балалайке «Барыню» может отколоть, — объяснял Котовский, — или даже совсем ни на чем не играет, но наклонность у него к музыке есть, слух есть!

Второй приказ — бережно собирать музыкальные инструменты, какие попадутся среди трофейного имущества.

— Что попорчено — починим. Что непригодно — выбросим, — говорил Котовский командирам полков и эскадронов. — А музыка вот как нам нужна! Музыка дух поднимает, музыка — это знаете какое великое дело! Там, где человек давно бы свалился без сил, под музыку он промарширует от востока до запада.

И ведь добился своего Григорий Иванович! Уже в двадцатом году — на что трудный год! — в бригаде появился оркестр, свой великолепный оркестр. В нем было человек четырнадцать — пятнадцать музыкантов. Когда они принимались с усердием за работу, получалось очень внушительно: стекла дрожали.

Устраивали иногда и спектакли. Обычно на спектакль приходили и местные жители, и бойцы. Перед началом оркестр играл революционные песни, особенно хорошо получалась «Варшавянка». Исполнялись также старинные марши. Начинался митинг с вопроса о текущем моменте, потом выступали ораторы по темам: «Что такое капитализм», «О бюрократизме», «За что мы боремся». После выступлений пели «Интернационал», а затем шла пьеса «Червонный огонь», или «Мартын Боруля», или «Сватанье на Гончаривцах».

Костя был одним из самых усердных участников шумового оркестра и хоровой декламации «По рельсам дней». Он старательно выговаривал:

Звуков гроза!Враз тормозаГрохнули, грянули,Дрогнули, прянулиВ даль! — говорят.В путь! — говорят.В даль! В даль! В даль!

По окончании спектакля непременно устраивались танцы, и тогда оркестр, к полному удовольствию местных красавиц, старательно отбивал такты падеспани, краковяка, играл вальсы «На сопках Маньчжурии», «Оборванные струны» и в заключение при шумном одобрении присутствующих наяривал русскую «Барыню» и украинский гопак.

Как любил свою «музыку», так он называл оркестр, Григорий Иванович Котовский! Как гордился своим детищем! Иногда он сам присоединялся к оркестрантам и играл на кларнете. Лицо его делалось серьезным, сосредоточенным. А музыкантов до того воодушевляло участие в оркестре командира, что они буквально творили чудеса. Играя на слух, они вскоре разучили попурри из оперы «Запорожец за Дунаем» и фантазию «Колосья» на темы русских народных песен.

— Слыхали? — спрашивал Котовский. — Орлы! Даже из оперы могут! Квалификация!

И тут же отдавал строгое приказание:

— Выдать музыкантам все как полагается по форме, чтобы были красавчиками, — ведь музыканты у всех на виду! А вы, музыканты, постарайтесь, чтобы ремни были всегда подтянуты, обмундирование аккуратно пригнано, чтобы трубы блестели ярче солнца! Понятно?

Затем Григорий Иванович рассудил, что оркестру не пристало ездить на разномастных лошадях. Подобрали одинаковых белых коней, один к одному, и Котовский часто проверял, хорошо ли у них расчесаны гривы, ровно ли подстрижены хвосты.

— Чтобы картинка была! Лошадь человеку — крылья! Запомните. А музыка — она поднимает человека вверх, благородные чувства рождает.

После одного концерта Григорий Иванович вызвал к себе Гарбаря, обнял его за плечи:

— Молодец, Костя! Здорово у тебя получается! А я все смотрел-смотрел на тебя и думал — а ведь у парня талант, у парня музыкальные способности обнаружились, нельзя, думаю, зарывать в землю талант, довольно стыдно будет зарывать талант!

Костя слушал, похвалы ему нравились, но дальнейшие слова командира заставили его насторожиться.

— Так вот, Костя. Я все взвесил, все обдумал и считаю, что настало время тебя в люди выводить.

«В какие люди? — встревожился Костя. — Разве может быть на свете более почетное место, чем бригада Котовского, дивизия Котовского, кавалерийский корпус Котовского?»

— Мы должны, — продолжал Котовский, ласково разглядывая Костю, любуясь им, — мы обязаны помочь тебе стать хорошим, образованным музыкантом — таким, чтобы ты вполне изучил это дело. Что говорить, приятно послушать «На сопках Маньчжурии», хорошо этот вальс звучит, любят его. Но это еще узенькая тропинка у подножия высоченных утесов. Давай, Константин Андреевич, брать неприступные выси, крутые подъемы. Ты мой питомец, и я позабочусь, чтобы ты серьезно занялся музыкой, чтобы ты стал настоящим музыкантом.