Василий Еловских - Старинная шкатулка Страница 3

— Ну и физия у тебя, я те скажу. Только ты уж не обижайся.

— Что ж я сделаю. Уж какая уродилась.

— Да так, конечно. Мать с отцом надо ругать.

Она думала, что его обидели, что он несчастлив, ждет сочувствия, помощи, а он, по всему видать, глупый и злой. Главное — злой. И все у него от этого зла. И пьяный, и трезвый плетет какую-то чушь, без конца обижается и злится на кого-то. Она не увидела, когда надо было, его тупости, значит, сама, наверное, туповата. «Иначе не произошло бы то, что произошло». Последняя мысль — вот чудно! — несколько успокоила ее. И самобичевание бывает порою полезно. Теперь даже имя Игорь было неприятно Нюре, оно почему-то напоминало ей слово угорь. Странно!..

«Плохо, когда у мужика и бабы душа разная. Уж какая тут будет дружба». Нюра подумала об этом, шагая однажды вечером по улице и решая: зайти — не зайти, может, все же заговорит в нем совесть; только вчера она узнала, что в гараже им просто-таки нахвалиться не могут: куда ни пошли — поедет, сам неопрятный, а старая машинешка блестит как новенькая. Значит, что-то все же есть в человеке… Тяжело, неприятно встречаться с ним, но какая-то неведомая сила все же толкала и толкала ее сюда, к его квартире: «Тока погляжу, тока со стороны, издали…»; понимала, что может и не «со стороны», уж там как получится, и от этого была недовольна собой и злилась.

Дом двухэтажный с огромным двором и разбитой верандой; его квартира на первом этаже с двумя окошками на улицу (они занавешены), с одним окошком во двор (это не занавешено). Там, на кухне у газовой плиты, стояла толстая молодайка в цветастом платье, она то и дело поворачивалась к Игорю Ивановичу и, заискивающе улыбаясь, что-то такое говорила, говорила. А он сидел за столом в майке, важный, надутый, хлебал из тарелки, лениво поглядывая на женщину. Нюра, как воровка, таилась во тьме, всматриваясь в окна и сдерживая шумное дыхание. Откуда-то из коридора донеслись мужские голоса, много голосов, сердито скрипнула входная дверь, и Нюра, выскочив на улицу, торопко зашагала к своему дому, будто боялась, что ее вот-вот схватят как преступницу.

От встреч с Игорем Ивановичем у нее осталось тягостное чувство, как будто что-то грязное-прегрязное прилипло к ней и невозможно отмыть.

И еще было… Это уже в областном городе было, где-то на глухой окраинной улочке, весенней ночью, когда все кругом замерло, затихло, когда так свежо и грустно пахла подстывающая земля. Нюра тогда жила в областном городе, снимала частную комнатку и работала продавщицей. В районном городке ей было невыносимо тяжело, хотелось уехать куда-нибудь дальше, куда глаза глядят, где не будет Игоря Ивановича, старого купеческого дома с разбитой верандой и тех неприятных, унижающих ее воспоминаний. Но как это было наивно: разве от себя убежишь? — ведь память всегда с тобой, где бы ты ни жил, она противно услужлива, она равнодушна, даже безжалостна к человеку. Но правду говорят, что время — лекарь: тяжелые переживания постепенно ослабли, и Нюра уже спокойно внушала себе: я ничего плохого не сделала, пускай стыдится он. И уже казались смешными прежние прилипчивые горести, а желание непременно куда-то бежать непонятным. Конечно, не следует думать, что все старое отсеклось начисто, и она обновленной вступила в жизнь. Но она жила теперь с другими чувствами, с другим настроением. И радовалась этой перемене. Через год Нюра снова уедет к себе домой, обалдев от здешней жизни, от нескончаемого шума и сутолоки, устав от вечно недовольной и жадной квартирной хозяйки, соскучившись по тихим домашним улочкам райцентра, а тогда поначалу огромный город не только пугал, но и радовал, опьянял ее.

Так что же произошло в ту весеннюю ночь? Впрочем, начнем, пожалуй, с вечера. Был вечер. Богатый, сверкающий огнями ресторан, куда она зашла с подружкой и ее приятелем, чтобы поужинать, послушать оркестр, поглядеть, как там и что. Было шампанское, которое она первый раз в жизни пила, думая — вот уж провинциальная наивность, что от шампанского почти не пьянеют. Но опьянела, да еще как. Был сосед по столу, молодой, носатый человек в сером костюме и пестром галстуке (больше ничего не запомнилось из его внешности). Голос мягкий, дружеский, хотя и немножко манерный, «со значением». О чем они говорили? Да так… о пустяках каких-то. Примитивное ресторанное знакомство, как она теперь понимает.

Попрощавшись с подружкой и ее кавалером, который будто прилип к подружке так, что не оторвешь, она торопливо зашагала к себе, слушая нахально громкий стук каблучков и раздумывая над тем, что ей так уж шибко хотелось побывать в этом самом богатом ресторане города, ничего особенного — едят, болтают, курят, да пьют до одури. Издали все кажется лучше, чем есть на самом-то деле. Ишь как набралась, даже покачивает слегка. Нюра бессмысленно улыбалась.

Свернула в темный переулок и вздрогнула от громкого мужского голоса:

— Куда это вы устремляетесь с такой космической скоростью?

Это был он, ее ресторанный сосед в сером костюме и пестром галстуке. Примитивные слова. С претензией… Но они развеселили ее, пьяную. «Как много мы делаем глупостей, будучи пьяными», — подумает она поздним утром, проснувшись у себя в комнате. Совсем, совсем не новая мысль. Но трезвая. А тогда, ночью, она ни о чем таком не думала. Он разговаривал с ней так, будто они лет десять знакомы. И слова выбирал какие помудренее — хотел казаться интеллигентным. Хвалился, что «на руководящей работе». Но еще в ресторане она поняла, что он, видать, простой работяга — ладонь у него в жестких мозолях. Остановившись возле старого кирпичного забора на окраинной улочке, Нюра сказала:

— Ну, все! Дальше я пойду одна. Мне тут недалеко. Спасибо вам. До свидания! Ну, что вам еще?!

— Дерзить не полагается. Какая невоспитанность. Давай-ка, не тае. За это наказывают. — Он взял ее за ухо, мягко, но крепко взял и, притянув к себе, поцеловал в лоб.

Это рассмешило Нюру:

— Да я ребенок, что ли? Вы что?

Он становился все более нахальным, прилипчивым, грубым, чем-то напоминая Игоря Ивановича. Впрочем, это уже утром она решит, что он чем-то напоминает Игоря Ивановича. А ночью… Ночью был только пьяный дурман. Помнит: он лез и лез и невозможно было от него отвязаться.

— Мне надо домой.

— Ну, подожди! Давай поговорим.

— Слушайте, как вам не стыдно? — сердито сказала она.

— А за что стыдно-то? Ты мне нравишься.

— Ну да, так я и поверила.

— Честное слово!

— Хватит, идите домой. Нечего шататься по городу.

— Ну, уж это извини-подвинься. Скажите на милость, недотрога какая. — Он засмеялся нагловатым, недобрым смехом, и это насторожило ее.

На улице ни огонька, черные дыры-окна в старинных приземленных домах пугающе немо глядели на мир. Под ногами стеклянно похрустывал ледок. Мужчина обхватил ее за талию.

— Отойди, говорю, а то смажу.

— Что за дикие слова?

— Убери руку, — уже громче и грубее проговорила она.

— Ладно… последнее слово… Ты завтра что будешь…

Он шагнул к ней, обнял ее и поцеловал. Она удивилась: до чего же просто, привычно ловко и, главное, как-то незаметно, стремительно все это у него получилось. Отбросила его, сразу почувствовав, что он хотя и нахал, а слабак.

— Фу-ты ну-ты, елки гнуты! Чего-то еще корчит из себя. Выпендривается.

Она неторопливо зашагала по ледяной, иглистой дороге, зло настраивая себя: «Подойди-ка еще — получишь у меня», и, когда он вновь подскочил, с ухмылочкой (Нюра не видела этой ухмылочки — темновато все-таки, лишь догадывалась о ней), сказала устало, угрюмо: «Уйди, добром прошу» — и, почувствовав на своем плече тяжелую руку, отступила и ударила его кулаком в лицо. Увидев, что он упал и коротко простонал, испугалась: кажется, слишком крепко долбанула. Мужчина сказал удивленно:

— Ты мужик, а не баба.

— Помочь тебе?

— А ну тя к чёмору!

Потом она подружилась с немолодым вдовцом, который жил в одиночку, в собственной избе, приходила к нему по выходным, а то и в будни, после работы, помогала по хозяйству, вместе чаевничали. Он был добр, внимателен, но… ни разу не намекнул ей о женитьбе и вскоре сошелся с другой. Сперва она думала, что он интересуется ею как женщиной, а теперь вот убеждена: все проще простого — ему хотелось видеть ее в роли бесплатной домашней хозяйки.

Нюре казалось, что в любовных делах больше, чем где-либо, обмана, предательства и безнаказанных подлостей, чаще всего незаметных для общества. И еще ей казалось, что мир соткан из случайностей, они вершат наши судьбы. Она много размышляет о людях и о себе, мучительно раздумывает: права ли была в том случае, права ли в этом, — времени для этого куда как достаточно, и ей думается, что одиночество, если оно нормальное, без болезней и невзгод, не во вред человеку, оно может даже духовно обогащать, облагораживать. В какой-то степени ей даже нравится одиночество. Подобно многим трудягам и скромницам, Нюра как-то незаметна на работе, все у нее там идет чисто, гладко — будто исправное колесико в сложной машине.