Сергей ЮРЬЕНЕН - Пани П*** Страница 3

Да и как? В поселке не было таких, как он. Когда за ним приехали, народ готов был взяться за колы. М`олодежь сажайте! Волосатиков! Рокеров! На кого руку подняли? На лучшего из лучших? Опросы показали, что хозяин крепкий, но в быту при этом скромен. Участок свой возделывал. Спорт, тренировки с молодежью. Не курил и проповедовал здоровый образ жизни. Если выпивал, то только по всенародным праздникам. Любовница одна, причем, на стороне, а так – прекрасный семьянин. Дети одеты и обуты. Жене помогал запасы на зиму закатывать. Похабели в мужской компании не выносил, краснел от анекдотов и откровений про интим. Все так. И в социальном плане характерно: чем дальше в лес, тем круче поднимался. До зав ремонтных мастерских – куда уж дальше? Член КПСС, конечно, и не рядовой: секретарь парторганизации, многократный делегат областных партконференций. Вел напряженную общественную работу как глава местной дружины содействия органам МВД. Доверенный человек милиции, с дружиной своей годами активно принимал участие в проверках на дорогах и облавах – на самого себя.

Им же, главное, начальству было доказать, что вышли сами, без встречного стремления, без наводок и подсказок вроде тех анонимок, которые под конец стал привозить на личном "запорожце" – на красном! – прямо в редакцию областной газеты. Почему в листовках призывал мочить партийных и легавых? Почему подписывал от имени областной терргруппы "патриотов"? А чтобы обратили, наконец, внимание те единственные, кому в этом бардаке он доверял – умные, образованные, компетентные, но слишком высоко парящие над жизнью…

Дома включал свой маг:

Спасите наши души! Мы бредим от удушья.

Спасите наши души, спешите к нам!

Услышьте нас на суше,

Наш СОС все глуше, глуше…

И ужас рвет нам души напополам!

.

Расслышали.

Сам шеф ГБ взял на контроль. Политика!

А нет, так пережил бы Горби…

*

– А я тебе богатую невесту присмотрела, – сказала мать, когда вернулся в тех ботинках, бушлате и черной бескозырке с золотыми буквами на околыше "Северный флот".

Полных трех лет не дослужив: комиссовали. Гепатит.

– Елена где?

– Елена? Там же. В медицинском.

– Замуж не вышла?

– Вроде нет.

*

Соседки, оглядываясь, вышли. Он сел на стул, держась за бескозырку и думая: "Совсем городская стала".

– Ты все такая же…

– Какая?

Он решился:

– Б… белый ангел.

– Ха… Называется это альбинизм. Недостаток пигментации. Ты, кстати, тоже побледнел. Но тоже все такой же.

– Какой?

– А в зеркало взгляни. Благородный. Что по-гречески и значит твое имя. По папе как?

Это его всегда смущало:

– Модестович…

– По-латыни "скромный". Благородно-скромный, значит. С пальцами у тебя что?

Он вывернул ладонь и растопырил. Вроде всегда такие были, завершаясь набалдашниками – будто плющили на наковальне. Чувствуя железную в них силу, сжал кулак.

– Торпедный отсек. Я ж на подлодке служил в Заполярье.

Она бросила взгляд на его кудри.

– Не на атомной, надеюсь?

– На ДЭПЛ. На дизель-электрической. Ты открытку из Бергена не получала?

– Нет.

– На почте украли, значит. Марка красивая была.

– А что за Берген?

– Норвегия.

– Ты был на Западе?

– Раз заходили. С дружественным.

– И как там?

– Там? Живут пока…

– Красиво хоть?

– Нормально. Черепицы много. Красной.

– Остаться не хотелось?

– Остаться? Там все же чужое.

– Люди остаются.

– Из наших так никто. Присяга! Мне лично только домой хотелось… – Он выдохнул. – К тебе.

Прозрачный холод ее глаз. Поднялась, за спиной у него открыла шкаф и громыхнула посудой.

– Не надо, я покушал…

Но оказалось, что не угощение. Надел бескозырку на колено, взял. Украшение – на стену вешать. Фототарелка.

Из нее скалил зубы широконосый губан… Негр.

– Лумумба, что ли?

– На хирургическом у нас, – ответила Елена. – В Африку с ним поеду. Детей лечить.

Он попытался улыбнуться.

– А нас кто будет?

– А вы уже большие. Или нет?

Треснуло, как нарочно: ровно поперек. Глаз здесь, глаз там. Улыбка тоже пополам. Он свел воедино, глянул исподлобья туда, где билась сонная артерия:

– Клея, случайно, нет? "Момент"?

*

Свадьбу сыграли в сентябре. Родной совхоз оформил слесарем по ремонту сельхозтехники, жилплощадь выделил. Директор сам поднялся на крыльцо, открыл ключом и повернулся:

– Хозяйку вносим на руках!

Она взялась за шею – как за гладкое бревно. Родители ее потратились на обстановку. Все по-городскому: диван, два кресла, полированный столик. В углу большой картонный ящик с телевизором. Она открыла спальню, ахнула. В зашторенной комнате было бело от гарнитура: двуспальная с тумбочками, а напротив шкаф зеркальный. Он открыл и прочитал внутри наклейку:

– Маде ин ГДР.

Сидели на кровати и смотрели на себя – на пару. Он в черном костюме с гвоздикой, она в белом платье и с фатой. Помнил ее по восьмилетке: пацанка с огромными глазами. В тугой смолистой косичке бант. В девятый класс ходила, когда его повезли на Север исполнять священный долг.

Она и сейчас была, как девочка.

– Так что будем отражаться. При исполнении…

– Еще чего.

– А с тем задумано.

– Так немцы! Ни стыда, ни срама. Мы в Сочи были, маму один сфотал. На лежаке! Так она чуть аппарат ему об камни не разбила. С милицией пленку вынимали, такой хипиш подняла. "Чтобы меня в журнале ихнем пропечатали с ногами врозь?!!"

– Теперь мне – теща…

– Ну! А я – жена.

*

Была не тронутой, но с мнениями. С принципами. Ни шагу в сторону. Конвой стреляет без предупреждения. Конечно, уважал. Однако уже лежала на сохранении в роддоме, когда он появился в том поселке, где жили родители Елены.

На праздники к ним приезжала.

Как раз была декада – после Первомая под День Победы. "Должна сегодня, – сказал ее отец, который заранее пришпилил орденские планки на пиджак с левым рукавом, засунутым в карман. – Дело, что ль, какое?" – "Да так". – "Ты ж вроде прошлой осенью женился? С новоселием, молодожены… В газете еще снимок был". – "Ну был…" – "Так и живи! – пристукнул по столу стаканом. – Что голову себе дурить?"

Накатило покончить на хер.

В каком-то дворе, взяв двумя пальцами, перевесил на вскопанный железный столб рейтузы бабские, осколком срезал бельевую, тут же намотал себе на шею и пошел, держась за концы. За поселком сбежал в обочину, поднялся к старой березе, чтобы было заметно и красиво. По-есенински. Кто я? Что я? Только лишь мечтатель, синь очей утративший во мгле… Бросил под изножье куртку из черного кожзаменителя. Прилег на локоть. После заката проселок был, как на ладони, пока еще удерживая розовость. Набегая на пальцы, слезы размочили кончик "примы". Отплевывал горький помол, утирал слюнявый язык с губами. Одно хорошо, последних слов не надо. Написаны славянской кровью нашей юности. В этой жизни умереть не ново, но и жить, конечно, не новей… Тем более если не русский ты поэт, а белорусский слесарь. Сельский. По ремонту допотопной техники.

Дыхалку пресекло, такая охватила злоба. И даже гнев. На все. На жизнь, которая довела до бельевой веревки. Баба чертыхнется, рейтузы натянет, во все горло зевнет и дальше жить…

А он уже остыл.

Призраком надежды возник автобус. Последний был из города. Прорезал темное царство своими лучами. Затрещали, стали прыгать камешки, давимые покрышками, за стеклами водитель обернулся к пассажирам. С кресла встала… нет.

Другая пошла салоном к выходу, спустилась по ступенькам и спрыгнула на обочину. Автобус закрыл дверцу и ушел – к поселку, там через него и дальше в глухомань.

Девчонка, которая не Лена, прыгала, надевая туфлю.

Он поднялся взял за ворот куртку, натянул. Разматывать веревку с шеи было некогда, просто задернул молнию до кадыка и, затемняясь, поднял воротник.

Кромкой асфальта она шла к поселку.

Поднимаясь откосом, слышал, как трава скользит по ботинкам.

– Девушка?

Она оглянулась – черным "о".

– Вас как зовут?

Бросилась бежать.

– Да подожди!..

Легко догнал, напрыгнул. Оказалась на нем, когда катились вниз. Телка здоровая была. Жена с ней рядом – пигалица. Сквозь его пальцы успела крикнуть, но с поворотом он вогнал ее лицом в сырое дно канавы. Одной левой удерживал сзади руки. Пыталась царапаться, но захрипела, когда накрутил на свой кулак косынку. Привстал, как моряк в седле, задирая что там было – болонью, нарядную ткань юбки. Сквозь модные колготы – ни дать, ни взять их называют – белелись плавочки. Взял за обе резинки – вниз. Еще раз. И с боков. Коленом в растянутое их нутро и стянул с бедер, их расталкивая. Нежный, белоснежный, но одновременно плотный зад изо всех сил сжимала вместе. Пробил одним ударом и с исподу ухватил пригоршню этой их по-звериному заросшей плоти – с тупым присутствием лобковой кости.