Геннадий Черкашин - Батумская кофейня Страница 3

— Прости меня, но то, что ты писатель, это сразу видно, — проговорил тот, кто первый обратился ко мне и кого звали Костей. — На моряка ты не похож и на курортника тоже.

— Почему ты так мало будешь гостить в Батуми, мцерали? — спросил меня грузин, у которого было красное усатое лицо и которого звали Васо.

— Работать надо, — сказал я. — А что значит мцерали?

— Мцерали — это по-грузински писатель, — сказал Васо. — Ты не возражаешь, если я буду тебя так называть?

— Называй как хочешь, — сказал я.

— Мне так приятнее тебя называть, — сказал Васо.

— Ну хорошо, — сказал я.

— Может быть, выпьем за знакомство по стакану “Напареули”? — сказал кто-то.

— Почему по стакану? — сказал Васо. — Я сейчас.

Он обошел кофейню, там с другой стороны продавали вино и закуску, и принес пять бутылок “Напареули”, и кто-то следом за ним при нес зелень и сыр “сулгуни”, и мы выпили за знакомство, и за Ленинград, и за Батум, и еще там за что-то. В дом дяди Миши мои новые знакомые привезли меня на фаэтоне. Дробно стучали по ночным улицам копыта вороных коней, толстый добродушный старик фаэтонщик, уже где-то тоже поднабравшийся, смеялся и подпевал моим приятелям, которые, неумолкая, до самого дома пели заводные грузинские песни.

— Мы тебя никуда не отпустим! — сказал Васо на прощание. — Ты будешь гостить у нас десять дней! Или двадцать! И не возмущай отказом наши души!

— Хорошо, — сказал я. — Я буду гостить здесь неделю.

Эта неделя пронеслась, как один длинный день. По утрам дядя Миша угощал меня красным вином собственного изготовления — “Изабеллой”. После каждого глотка мой пищевод покрывался инеем. Я пил вино и ощущал всю хрустальную хрупкость осенних рассветов в горах, и запах розы, и первые заморозки, такое это было вино, которое мы заедали сыром “сулгуни”, киндзой и огромными оранжевыми помидорами.

— До вечера, — говорил дядя Миша.

Он уходил на работу, а я — на берег моря, где шустрый Васо делал свою знаменитую зарядку. После купания мы шли с ним в нашу кофейню.

— Варташ, как всегда. Мне и мцерали.

— Мцерали перестал быть гостем, — говорила Варташ и улыбалась мне беззубым ртом. Она была довольно полной женщиной, но лицо у нее сохранилось от тех времен, когда она была “худой и стройной, как батумская пальма”: впалые щеки, вислый горбатый нос, коричневая смуглость кожи.

— Хо, Варташ! — вознося руку к потолку, громким голосом возвещал Васо. — Завтра я повезу его на деревенскую свадьбу.

Для меня это было новостью.

— Куда повезешь, Васо? — спрашивала Варташ.

— За Кобулети, Варташ. Мой троюродный брат Гико женится.

— Пожелай ему счастья, Васо, — говорила Варташ. — А что, он не бывал у нас?

— Нет, Варташ, еще не бывал. Я, по правде говоря, сам его никогда не видел.

— Не смущайся, сынок, — обращалась ко мне Варташ, заметив, как я реагирую на слова Васо. — У нас в Аджарии это не имеет значения, он его родственник, а это все. А ты его друг, и это тоже все.

На свадьбу мы поехали на “Волге” еще какого-то дальнего родственника Васо по имени Зураб.

— В Батуми уже бывали? — спросил меня Зураб.

Я ответил.

— В первый раз?! — воскликнул он. — Ох, ох, ох, ты слышишь, Васо?.. И как вам нравится Батум? — обратился он снова ко мне.

— Мне здесь очень нравится, — сказал я.

— Ох, ох, ох, ты слышишь, Васо! А ты уже показал гостю Зеленый Мыс?

— Вот Зеленый Мыс, — сказал Васо и махнул рукой влево — машина шла на подъем, и слева был виден гористый мыс, густо заросший буйной субтропической растительностью.

— Э! Кто так показывает?! — вскричал Зураб. — Я завтра вам сам покажу! — объявил он. — Здесь есть хороший ресторан.

— Хорошо, — сказал Васо. — Покажем.

— Подождем до завтра, — взмолился я. — Что нам еще сегодня предстоит?!

— Что вы, — успокоил меня Зураб. — Сегодня я в рот не возьму ни капли — за рулем, а у Васо больной желудок. Чем ты страдаешь, Васо?

— У меня язва, — сказал Васо. — Нельзя пить.

— Бедный парень, — сказал Зураб и удрученно покачал головой. — Он так страдает… Гастрит — это такая мучительная болезнь, надо ехать в Боржоми, Васо, лечиться. Почему еще не поехал?

— Собираюсь, — сказал Васо. — Смотри, мцерали, эти зеленые кусты, эти плантации — это наш чай. Совхоз “Чаква”, слышал?

Я впервые увидел плантации чая и поэтому попросил остановиться. Весь пологий склон вплоть до предгорья, где стояли белые дома селения, был покрыт кустарником. В лучах заходящего солнца листья чая казались глянцевыми. Я потрогал листья на ощупь, пожевал — они ни вкусом, ни ароматом не напоминали тот чай, что мы завариваем и пьем.

Чайные плантации сопровождали нас до Кобулети и за Кобулети тоже.

В деревне Зураб остановил автомобиль возле первого встречного, и тот толково объяснил нам, где сегодня гуляют свадьбу и как туда проехать. Мы свернули с шоссе и по ухабистой дороге поднялись на холм, где возле дома была натянута огромная зеленая палатка с откинутым пологом — там уже стояли столы с закуской и вином, — но женщины продолжали вносить туда все новые и новые блюда. Мы вышли из автомобиля, и нам навстречу направились какие-то люди, как я догадался — родственники, они обняли и горячо облобызали поочередно Зураба, Васо и меня.

— Не удивляйся, — сказал Васо, когда этот обряд закончился, и мы отошли в сторону, — они приняли тебя за моего троюродного брата Омари, который теперь живет в Тбилиси. Ты знаешь, эта женщина, вот что первой нас приветствовала, — мать Гико. Пять лет тому назад у нее умер муж, и она осталась с пятью сиротами.

— С шестью, — поправил его Зураб.

— Еще хуже, с шестью. Гико старший. Конечно, они бедные люди. Но на свадьбу, видишь, пришло человек двести. Пусть тебя это не удивляет, у нас в деревнях до сих пор сохранился древний обычай: свадьбы и похороны отмечают всем селом. Заранее распределяют, кто что готовит, потом все это приносится, видишь, до сих пор женщины несут.

— А где же жених с невестой?

— Еще в Кобулети. Но приедут с минуты на минуту.

И действительно вскоре от шоссе послышались гудки, и на проселочной дороге показалась автомобильная кавалькада, которая неслась к дому, несмотря на ухабы, с большой скоростью, и среди гудков можно было различить удары барабана и завывания зурны. Вот машины одна за другой стали взлетать на холм, где вроде бы и без того уже было тесно, но каким-то чудом новые машины тоже разместились здесь, так и не наскочив друг на друга. Из первой машины вышли жених с невестой — им было не больше восемнадцати, из другой — оркестр. Тут же забил барабан, запела зурна, заиграла гармошка, и молодежь, словно дожидаясь этого момента, пустилась в пляс вокруг жениха и невесты.

Так под музыку в окружении танцующих друзей молодожены прошли в дом и встали перед накрытым белой скатертью столом. По правую сторону расположился оркестр, который не умолкал в течение почти целого часа, — все это время преподносились подарки и танцевали перед новобрачными. Потом уже всех попросили к столу.

Я сел между Зурабом и Васо. Жениха и невесту посадили на специальное возвышение, рядом усадили шафера и подружку невесты, и так они сидели весь вечер, словно в президиуме собрания, и я из-за дальности расстояния не заметил: пили они, ели, пьянели, как все, или по обычаю они должны были оставаться трезвыми. Как я и предполагал, нам трезвыми остаться не удалось. Сначала тамада провозгласил тост за жениха и невесту. Второй тост в Грузии всегда пьют за мир во всем мире — и такой тост был провозглашен и здесь, на этой деревенской свадьбе. Потом Васо и Зураб перестали переводить мне тосты — мы поднимали стаканы, наполненные сухим янтарным вином, выпивали и закусывали сациви, жареными поросятами и острыми, как огонь, маринованными огурцами. Было еще много всякой другой закуски, но эти огурцы мне запомнились особо, потому что, откусив огурец, я решил, что по ошибке отправил в рот красный стручковый перец. Пока я шумно дышал и пытался сыром смягчить жжение во рту, к нам подошли помощники тамады и сказали, что сидящий вон там — они показали где — девяностодевятилетний дедушка Вахтанг просит нас выпить вместе с ним по два стакана вина за счастье молодоженов.

— О! — сказал Васо. — Какая большая честь!

Он налил по два стакана вина, прошептав мне: “Повторяй все, что делаю я”. Сложив руки, он потряс ими над головой, тем самым выражая всю нашу сердечную радость по поводу внимания дедушки Вахтанга. Я сделал то же самое. Потом наша троица выпила залпом по два стакана вина, и девяностодевятилетний дедушка Вахтанг — сухонький усатый старикан в национальной одежде и войлочной шапочке — покивал нам, лукаво улыбаясь, и тоже выпил залпом два стакана вина.

— Ты знаешь, — сказал Васо, — кажется, этим дело не кончится. Сейчас рог нам пошлют.