Лев Правдин - Мы строим дом Страница 3

— Тебе что? — повторяет он. Не отвечая, Лиза приказывает:

— Когда отец уйдёт спать, постучи в моё окно. Или вот что, приходи прямо в сиреневую беседку. Придёшь?

— Приду.

5

С недавних пор сиреневая беседка сделалась излюбленным местом Лизы и Игоря. Очень давно, лет двенадцать тому назад, они случайно открыли это место, эту страну, о существовании которой ещё никто не знает, страну таинственную, полную чудес и опасностей.

Боясь дышать, они ползком пробирались по сырой земле между коричневых, узловатых корней и чувствовали себя в дремучем лесу, куда, конечно, не ступала ещё нога человека.

Так думал Игорь, которому было уже семь лет и который имел уже какое-то представление о таинственных и опасных путешествиях в дальние страны.

Лизе всего пять лет. Она ещё ничего не знает о дальних странах. Она ловко, как ящерица, ползает за своим вождём и покровителем, испытывая больше любопытства, чем страха.

Так они доползли до самого забора. И вдруг яркий солнечный луч блеснул перед ними. Ослеплённые его горячим светом, они оказались на очень маленькой полянке, окружённой со всех сторон кустами сирени. Это была как бы беседка, созданная самой природой. С тех пор эта полянка и называлась у них «сиреневая беседка». Лиза засмеялась и захлопала в ладоши. Она сейчас же завладела клочком земли, нагретой солнцем, таким небольшим, что она едва уместилась на нём. Светлые её растрёпанные волосы казались пылающими в полумраке сиреневой беседки. И вся она казалась каким-то весёлым, редким цветком, выросшим внезапно и таинственно.

Этот эпизод далёкого детства вытеснили другие дела, дни, путешествия и тревоги. Давно уже двор стал тесен и малопривлекателен, давно забыта сиреневая беседка — поэтому Игорь был очень удивлён, вдруг вспомнив свои детские приключения в таинственном, лесу.

В прошедшее воскресенье он поздно встал и, как всегда, побежал умываться во двор. Распахнув дверь, он застыл на пороге.

Посреди зелёного двора стояла Лиза. Она была в беленькой мокрой майке, розовеющей в тех местах, где она прилипла к гелу, и в чёрной юбке, тоже мокрой, прильнувшей к голым ногам. На верёвках колыхалось только что развешанное белье.

Лиза стояла отдыхая. Её светлые, растрёпанные волосы пылали на солнце, и вся она снова, как в детстве, напомнила Игорю необыкновенный, сказочный цветок, вспыхнувший вдруг з таинственном мраке. Увидав Игоря, она неизвестно от чего рассмеялась.

Несколько дней он ходил притихший и встревоженный. Ему казалось, что он неожиданно для себя совершил проступок, в котором невозможно признаться, но за который придётся расплачиваться.

Это новое для него чувство непонятной виноватости угнетало, как и безделие, в котором он оказался. Окончив школу, он, по мнению матери, должен был поступить в институт, но он знал, что экзамен выдержит с такой оценкой, с какой в институт его не примут, и мать это знала, но всё надеялась на какие-то свои связи.

Он наотрез отказался воспользоваться этими связями, выдержал бурную сцену, и тогда мать решила, что Игорь рождён для театра, и начала завязывать знакомства в театральных кругах. А пока он бездельничал, и это очень угнетало его.

У всех были свои дела и связанные с ними интересы — у него ничего не было, и ему казалось, что он очень одинок и что все кругом выжидательно следят за ним и догадываются о его новом чувстве.

0м сделался мрачным и раздражительным. У него появилось желание уединиться, спрятаться от окружающих.

Взяв книгу, он забирался в свою сиреневую беседку. Хорошо в жаркий день сидеть здесь на влажной земле. Густая листва, казавшаяся чёрной и тяжёлой, дышала прохладой.

Он сделал в беседке маленькую скамеечку и, убирая щепу и стружки, заодно подмёл всю небольшую площадку.

6

Василий Васильевич Гурьев вышел перед сном посидеть на скамеечке у ворот, подышать свежим воздухом.

Звуки музыки, чистые, как капли воды на солнце, взлетают и, рассыпаясь по трепетным листьям тополей, с весёлым звоном падают на землю. Звуки напоминают Гурьеву стремительный летний дождь, после которого всё горит, сверкает на солнце и хочется вдыхать широко, всей грудью, горьковатый терпкий запах омытой зелени.

Это была тихая, чистая улица, освещённая только номерными фонариками и окнами домов. Молодые деревца, обнесённые индивидуальными палисадничками, белеют вдоль тротуаров своими подмазанными извёсткой тонкими стволами. Издалека доносится надсадное жужжание трамвая. Вон он подошёл к остановке, постоял, звякнул и снова загудел, как большой жук в полёте.

Играет инженерова жена, а слушать неприятно — ведь по всем законам человеческим надлежит играть ей в гурьевском доме. А они вот как всё повернули.

Гурьев вздыхает и достает папиросу. Спичка долго горит в его пальцах, освещая крутые рыжие усы и лицо, которое тоже кажется рыжим, иссечённым глубокими чёрными морщинами.

Он со вкусом курит, радостные звуки родят мысли лёгкие и отчего-то тревожные, словно попал он в открытом поле под сверкающий дождь. Дождь лупит по разгорячённому телу со всей силой, и некуда укрыться от его весёлого свирепого разгула.

Не понимая причин тревоги, Гурьев начинает вспоминать прошедшие дни, но ничего особенного не приходит на память. Всё было обычно. Работал он мастером на станкостроительном, где отработали положенные жизнью сроки все Гурьевы — и отец и дед, — где сейчас вместе с ним работает средний сын Андрей, куда придёт, отслужив в армии, младший Лёнька. Андрей — твёрдый человек, вовремя женился, обзавёлся семьёй, работает и учится. Через год будет инженером. Первый инженер в роду Гурьевых.

А старший Олег не захотел продолжать дело отца. Открылся у Олега голос. Сейчас он поёт в театре. Приезжал летом. В самом деле, знающие люди говорят— голос редкостный, ну а незнающий просто слушает, забывая утереть душевную слезу.

Так всё определилось на свои места в семье Гурьева, осталась одна дочка Лиза. Но та пока ещё яблонька-дичок: что на неё привьёшь, тем сортом и зацветёт. Однако характером в мать пошла, не очень-то в руки даётся.

Вспомнив о дочери, Василий Васильевич бросает папиросу и тихо идёт к окну её комнаты. На Лизином столике неярко горит настольная лампа под зелёным абажуром.

Гурьев озорновато подмигивает себе и, подкравшись к окну, негромко стучит. После этого, продолжая улыбаться, он приседает под окном и ждёт. Лиза подбегает к окну и негромко спрашивает:

— Это ты? Посмотри, отца там нигде не видно?

Улыбка сразу исчезает с лица Гурьева. Вот оно что? Значит, от отца тайно? Ну, Лизавета, не ожидал от тебя.

Он поднимается.

— Видал, — хриплым басом говорит он, прижимаясь к окну усами и носом. — А ну, открой.

За окном прозвучал короткий девичий смешок, словно инженерша лёгкими пальцами тронула крайние клавиши…

— Открой, Лизавета! — потребовал отец. Окно открылось. Тонкий силуэт девушки чётко обрисовался в полумраке.

— Кого это ты ожидаешь?

— Да, папка, не тебя же… — как-то совсем по-особенному засмеялась девушка.

Василий Васильевич прислушался к этим новым тревожным ноткам, которые ему послышались в голосе дочери, и тихо спросил:

— Мать где?

— Спит, конечно! — вздохнула Лиза. — У тебя, наверное, ещё вопросы найдутся?

Гурьев положил локти на подоконник и строго заговорил:

— Ты, Лизавета, человек неограниченный, вольный. Но я тебе отец и желаю знать, по какому праву заводишь тайные от меня дела? Не ожидал я этого. Да и рано ещё. Ты мой характер знаешь. Я контроля не устанавливаю. Чувства там всякие понимаю. Олег, да и Андрюшка — люди тебя много образованнее, а с отцом разговаривают, советуются, и всегда у нас полное понимание…

Мито идут двое подвыпивших парней. Один из них говорит:

— Смотри-ка, старик какой бойкий. К девчонкам по окнам лазит…

— Ничего, папаша, не тушуйся, — подхватывает другой. — Ты ещё в силе!..

Лиза засмеялась и закрыла окно.

Глядя в темноту, Гурьев подумал, как же это он прозевал такое важное событие.

Дочка выросла, выучилась, определилась к месту — всё это он знал, во всех делах являлся советчиком и командиром. Никогда ничего от него, от главы дома, не скрывалось, и помыслить об этом не смели, да и не надо было ничего скрывать. В семье всегда умели обо всём договориться, прийти к соглашению по любому пункту. Но его слово всегда было решающим. И ничего ещё не значит, что дети перерастают отцов. Так и должно быть у хорошего отца. Значит, настоящих людей воспитал, строителей и украшателей жизни.

Горек удел тех отцов и матерей, которым незнакомо чувство гордости за детей своих, а ещё горше, если дети забудут свой дом, в котором они выросли, выкормились, научились уму-разуму, где узнали домашнюю ласку и родительскую строгость, где всего пришлось хлебнуть — и горя и радости, и довольства и нужды.