Всеволод Вишневский - Матросы: Рассказы и очерки Страница 3

Шаг ступит Коцура — слушает. С любого места окликнуть могут. Только бы на край добраться, а там — в горы. В горах кизил, вишня, груша, яблоки есть. На баштаны и виноградники руку положить можно…

— Стой, кто идет?

— Свой.

— Проходи.

Подошел. Спичка чиркнула.

— Хлопцы! Матрос!

— От–то герой, гуляет!

Посмеялись казаки.

— Дэ рубить будемо?

— Пийшли до моря, хай в води плавает! Руки порубаем — хай плавает.

— Добрэ.

Повели к морю. А чуть светать стало — холодок. На пристань пришли.

— Молысь, хлопчэ, просы за грехи.

Отчего не помолиться — пару минут лишку пожить?

— Отче наш (что делать, а?)… иже еси (бежать, бежать)… на небеси (только соображай)… да святится (так вашу… людей губят)… имя твое (может, так?)… да приидет царствие твое (эх, пропадать)…

— Помолывсь?

— Уже.

— Раздевайсь!

Стал бушлат снимать. Снял. Потом форменку… Снял. Снимает медленно, будто руки не действуют.

— А ну, швидче!

Стал тельняшку снимать. Сел — ботинки расшнуровывает. Ну, минутку бы еще…

— Братцы казаки…

— Ну?

— Возьмите бушлат.

— Добрый який. Все визьмем.

— Братцы казаки…

— Раздевайсь, бисов сын!

— Братцы, в бушлате зашитое есть…

— Го. Що такэ?

— Деньги, николаевскими три тысячи.

Боже ты мой! Как затрусились казаки, кинулись бушлат пороть. Коцура ботинки снял. Осталось брюки да сподники снять. Только дурак снимать их будет, а не матрос. Дернул Коцура в море, нырнул. А казаки бушлат порют. Бух–бултых!

— Шо, дэ? Стой!

Забегали казаки. Стреляют в воду, а в воде нет никого.

— Мабуть, втонул?

— Мабуть, вбили?

Бушлат распороли.

— Ото ж, сукин сын, ото ж, гадюка — грошей нэмае! Подырявили действительно бушлат, а грошей нет. Вот досада–то! Кто такой бушлат купит? Ай–ай–ай!

Вот нехороший матрос, чтоб ему ни дна ни покрышки.

Под пристанью, у свай — под сводом у берега — сидит Коцура. Вода теплая, — что матросу сделается!

Дернул браток ночью, босенький, через Стандарт в горы, на перевал. Прощевайте, казаки! Кланялся вам красный моряк Коцура. Это тот самый, що грошей николаевских три тысячи вам сулил…

Ленинград

1930 г.

ВЗЯТИЕ АКИМОВКИ

Бронепоезд «Грозный» выходит из Мелитополя в бой… Флаг на ветру полощется. Палуба ходит под ногами, дым окутывает кормовые орудия… Пахнет углем и маслом.

Рисково идет бронепоезд. Два матроса вылезли на крышу рубки и наблюдают: где «Сокол», где этот враг неуловимый?..

Над рубкой пристрельный разрыв — «Сокол» бьет. Катятся все по местам. Боевая тревога. Командир кричит:

— Прице–лл с–с–емьдесят три–и!

Кричать приходится потому, что ветер свистит, воет — команду заглушает.

«Грозный» дает больше ходу и бьет по дальнему дыму «Сокола».

— Отдай Акимовку! Не раздражай нервных!

Пятеро пулеметчиков молча сидят у пулеметов. Один из нас заводит:

Как это ни странно,Люди постоянноИмеют невеселый вид…

Услышали команду:

— Эй, там, в лавочке! Огонь!

Ага…

Пулеметы затряслись.

Орудие передней площадки бьет яростно и часто.

— А ну дай, а ну дай еще! Белые шьются в балку!..

Все закругление за Мелитополем пройдено, и бронепоезд идет по прямой на Акимовку. «Сокол» кладет снаряды совсем близко, взрывается земля… По крыше рубки молотят камни и зло шуршит песок.

— Даст вот раз — четыре лапки кверху, и дух вон.

Тут не до трепатни. Струя песку с грохотом врывается в амбразуру. Снизу палуба щепится в шести местах.

— Ой, спасибо!

«Грозный» еще прибавляет ход и вырывается из поражаемого участка. Снаряды пролетают через бронепоезд, разносят насыпь…

Уже вдали виден семафор. До Акимовки осталось версты две. Белых в степи не видно. Стрельба стихает. «Сокол» опять подался назад.

Все вылезают на воздух.

— Развед–чики!

«Грозный» дает малый ход. Разведчики соскакивают и бегут проверять пути и стрелки. От станции, навстречу нам — появились какие–то люди.

— Дунуть?

— Одень очки!

Слышим:

— Това–арыщи–и!

Подбегают к нам и неистово кричат:

— Товарыщи, бельяки втикли! Вот ось же стре́лки на путях повзрывалы. Було их пихоты три роты, по балкам втикли, а бронэвик за мост ушел. Во, на Сокологорную тикают.

Мы все это видим и знаем, но слушаем, как музыку. Мужики — среди них много старых солдат — идут цепью рядом с нами, руками размахивают и шумят:

— Ото ж лыхо було, ото ж було! Та вы це сами знаетэ. В Опанаса дочку покралы…

Мы спрашиваем:

— Флотских у вас нет?

— Та дэ там. Повтикли у партизаны вси. Кажу, дочку в Опанаса покралы, тай и нэмае аж по сэй день.

Другой говорит:

— Подходил я до их бронэвика. Так що на взгляд — орудия дюйма четыре, но разглядеть вже не вдалося.

Спасибо, товарищи, за каждое слово. Спасибо, дядько, за разведку, за четыре дюйма. Повесить могли тебя, дядько, за эти четыре дюйма; знаем, дядько, эти четыре дюйма, все знаем!

«Грозный» подошел к платформе. Обедают ребята досыта.

А по степи, с белой стороны, тачанка едет. Прикинули — что б это могло быть? Прямо к нам едет. С тачанки слез старый дед, к нам идет. Подошел:

— Кажить, добри люды, дэ здесь бильшовыки?

— Мы будемо, диду. Мы здесь бильшовыки.

— Вы будэте? Добрэ.

Повернулся к тачанке и приказал старухе, что коней держала:

— Несы сюда.

Старая женщина приблизилась. В руке несла в чистейшем полотне кулек. Стала подле деда и тихонько поклонилась нам. Дед протянул руку — взял у женщины кулек, снял шапку, очи поднял к небу и начал молитву читать — благодарение богу.

Обнажили головы и вытянулись матросы — так же, как это сделал дед. Дед широко перекрестился, подошел к самому высокому из нас — к Буке, поклонился в пояс и сказал:

— Хлиб–соль! Нэ побрезговайтэ, товарыши.

И старая женщина перекрестилась и вслед за дедом согнулась в поклоне.

Бука принял хлеб–соль, троекратно поцеловал деда и старую женщину. Тогда все накрыли головы, и дед спросил:

— Сынов моих у вас нэмае? Хведор и Семэн Крупки зовуть.

— Нема, диду. Армия прийдет — пошукаемо. Там твои сыны. Уси мужики там, диду.

Дед молвил:

— Потрапезуйтэ, сынки, вы з бою голодни. Потрапезуйтэ.

Мы сыты, но кланяемся деду:

— Дякуемо, диду. Спасибо, диду. Будемо исты, будемо коштуваты ваше печение. Заходьте, диду. Заходьте и вы, мамо.

Мы приняли стариков на пулеметной, самой просторной площадке. Устлали палубу брезентом и сделали два кресла из патронных ящиков.

— Сидайтэ, диду. Сидайтэ, мамо.

Посидели дорогие гости и все товарищи. Командир разрезал паляницу — белейший хлеб Украины, и мы стали есть, держа ладони под шматами хлеба, чтоб не просыпать крошек столь драгоценного дара.

— Вы, диду, через хронт проихалы?

— Эге ж!

В небе лопнула над нами шрапнель. Это опять «Сокол» бьет.

— Слизайтэ, диду. Слизайтэ, мамо. Бой будэ!

Дед молвит:

— Николы в бою не був. 3 вами пийду, подывлюся.

Дед на коней посмотрел. Шрапнель посыпала опять.

— Жинка, доглядай на коней! Отводи, шоб не вбыло!

Старая женщина поклонилась нам. Мы ответили ей, подняли ее и на руках бережно опустили на землю…

— Вертайтэся, сыночки! Вертайтэся!

— Скоро, мамо, скоро!

Шрапнель секла землю. Старая женщина пошла к коням, чтоб их не убило. А мы с дедом пошли гнать «Сокола» из Таврии.

Ленинград

1929—1930 гг.

ДЕЛА БЫЛЫЕ…

Талые степи Украины. Год девятнадцатый…

В вагон политотдела Заднепровской бригады бронепоездов вваливались матросы, занимая скамьи. Собрание…

— На повестке — организация Особого отдела. Районы бандитские, — бьют нас тут со всех румбов. Человек оправиться выйдет, а его в расход… Поезда под откос пускают. Приходится подумать. Слово для предложения имеет секретарь.

Секретарь ячейки встал.

— Тут одного ранило. В строю ему трудно. Пока пускай в Особый идет. Володька, встань.

Раненый встал и глянул одним глазом из–под громадного кома грязной марли, окутывавшей распухшее лицо.

Секретарь продолжал:

— Еще кандидатура Петра Попова. Они с одного корабля — с «Вани–Коммуниста». Попов, встань.

Человек встал.

Раздался голос:

— Попов, у тебя какая специальность?

— Машинист.

— Вот и верти–вали.

Секретарь докладывал:

— Вот, товарищи, им все и поручим.

— А инструкции какие?

— Какие инструкции? Чудак! Доглядай да поспевай — вот и все. Ну, возражений нет? Кто за Володичку, за Петичку?

Прогудело: