Фазлиддин Мухаммадиев - Рассказы. Аллея Надыра. Похороны усто Акила. Поединок Страница 3

После плова Надыр вытащил из внутреннего кармана пиджака небольшой узелок, развязал его, помогая себе зубами. В тряпице оказался зеленый чай. Всего горсть, но настоящий зеленый чай…

Осенью следующего года Надыр умер. Говорят, будто он завещал односельчанам не прикасаться к тополиной аллее без разрешения Абдувахида-ака. Может быть, потому и связывают теперь, столько лет спустя, эту аллею с именем дядюшки Абдувахида?..

Будь это в городских условиях, пойдешь да заявишь в горсовет. Признают если твои слова вескими, убедительными, то примут решение называть такую-то улицу, или площадь, или аллею именем такого-то. Напишут имя на красивых голубых или синих табличках, прикрепят таблички на углах и воротах. Право — правому, слава — славному.

А в кишлаке как быть? Что можно поделать? Сто раз просил старик не называть аллеей Абдувахида, но и ухом не ведут, все равно называют, даже в документах пишут, еще с большой буквы. «Построить магазин на левой стороне Аллеи Абдувахида, рядом с памятником погибшим в Великой Отечественной войне», — написали в решении, которое читали вчера в чайхане. Как видно, решение потребсоюза. Да, конечно, потому что он заведует сельскими магазинами, столовыми и чайханами.

До сих пор никто не сказал и, наверное, даже и не подумал, что дядюшка Абдувахид взамен тех нескольких стропил да балок, которые в суровую годину пустили на дрова для раненых и обездоленных, присвоил целую огромную аллею. Да, никто не сказал. Но разве обязательно, чтобы сказали? Разве у самого дядюшки Абдувахида нет сердца? Всякий раз, когда он слышит свое имя после слова «аллея», его бросает в дрожь. Ему мнится, будто захапал средь бела дня, зажилил сиротское добро. Ведь, если на то пошло, он и Надыр были друзьями, были как братья.

Странное дело: все чтут память Надыра, уважают, но, когда надо увековечить его имя, всегда почему-то приходится преодолевать какие-то препятствия. Пять лет назад благоустроили кишлак, рядом с аллеей Надыра соорудили памятник сельчанам, которые погибли на войне. На мраморной плите первым написали имя старшего сына дядюшки Абдувахида. Против этого старик не возражал, так как сын был достоин этой чести. Кроме других орденов и медалей, сын имел три ордена Славы, а кавалер трех степеней Славы — это почти Герой Советского Союза, не меньше. Но вот имя Надыра тогдашние начальники включать в список павших не хотели. К кому бы дядюшка Абдувахид ни обращался, слышал в ответ одно и тоже:

— Вы правы, амак, но есть тут одна тонкость: на плите, согласно правилу, пишут имена только тех, кто погиб на поле боя.

— Надыр скончался от боевых ран. Он не под арбу попал и умер. У него были продырявлены пулями легкие. И почек не две было, как у нас с вами, а кусочек остался.

— Правильно, амак, но такой закон. Что поделать?

Дядюшка Абдувахид заковылял, хромая, в военкомат. Ходил в райком. В конце концов на памятнике появилось и имя Надыра.

Да, аллея Надыра стала для старика частью его бытия, источником раздумий, грез и волнении, от которых туманится взор и перехватывает дыхание. Если спросить, почему, то навряд ли он сумеет дать обстоятельный ответ. Ну, скажем, спросите у кого-нибудь, почему привязались к такой-то местности или к такому-то человеку. Очень даже может быть, что станет долго рассказывать. Но ответить вполне определенно, точно и полно сумеют немногие. Очень немногие.

Может быть, в стройном ряду серебристых тополей, кроме той прелести, которая видна всем, дядюшка Абдувахид ощущает и свою, ему одному ведомую красоту. А может быть, стоят, серебрятся деревья перед его мысленным взором, как строгая шеренга воинов, ушедших биться за свободу родимой земли и не вернувшихся с поля брани? И не потому ли он каждое утро беседует с тополями с глазу на глаз, как с друзьями или сынами, и отчетливо слышит их голоса?

Кто знает. Для того чтобы разобраться в этом, очевидно, нужно прожить так, как жил дядюшка Абдувахид. Или иметь такое же, как у него, сердце.

1974

Перевод Л. Кандинова

Похороны усто Акила

«О господи, ну и бессердечные стали теперь люди!.. Даже закон спустя определенный срок прощает несчастного, совершившего какой-либо проступок, правительство время от времени объявляет амнистию, но человек, нет, никогда не простит! Если ты по глупости насыпал соль в чью-нибудь кашу, хоть сто лет пройдет, кости твои истлеют в могиле, но люди все равно будут тыкать в твоего правнука пальцем и говорить: «Взгляните, в кашу дедушки такого-то насыпал соль прадед вот этого мальчишки…»

Дядюшка Абдурауф сердито отряхнул полу халата, поднялся с места, несколько раз громко повторил: «О господи, прости нас, грешных» — и, выйдя со двора, посмотрел в оба конца улочки, удостоверяясь, не идет ли еще кто.

Нет, никто не шел. Сеял мелкий нудный дождь. Больше, наверное, никто не придет, пора начинать заупокойную молитву.

Видимо, кто-то в свое время проклял усто Акила, раз в день его похорон идет дождь. Вот уже третьи сутки не переставая льет он и льет с неба. Оступись, сойди на шаг с тропки, — и по щиколотку увязнешь в грязи.

Вчера к вечеру начало было снежить, но как-то незаметно снег опять сменился дождем. Куда как лучше, если бы снег шел подольше и покрыл землю, словно одеялом. Ведь, чтобы донести по такой грязи до нагорного кладбища тяжелый гроб, нужно по меньшей мере два десятка здоровенных парней. А народу собралось всего-то человек двадцать, да больше половины таких, как дядюшка Абдурауф, — людей преклонных лет. Хорошо еще, если они сами себя дотащат до места погребения.

Сказать по правде, не дождь причина того, что на похоронах так мало народу. Зачем скрывать?.. Время сейчас мирное, хорошее, жизнь дешевая, поэтому на свадьбу люди могут и не прийти, но на похороны являются обязательно. Пусть вместо дождя хоть камни сыплются с неба — на похороны поспешат. Значит, все дело в самом покойнике. Пусть аллах простит его на том свете, руки у него были золотые, но мастерство свое он уносит с собой в могилу. Некрасиво, даже ученика после себя не оставил…

Прежде, когда речь заходила об усто Акиле, односельчане отзывались о нем с некоторым осуждением, затем стали говорить резче, а в конце его жизни уже прямо в лицо ему бросали колкие и обидные слова. Упреки были небезосновательны. Когда мастеру перевалило за шестой десяток, а о человеке, который бы его заместил, и слыхом не было слыхать, односельчане совсем охладели к усто. Даже то уважение, которое они питали к его искусству, постепенно начало угасать и забываться. Вот и сейчас, человек умер, а в него все еще швыряют палки…

В начале зимы случилась история, вконец испортившая отношение людей к усто Акилу.

Однажды по колхозному радиоузлу объявили, что из центра приехал какой-то ученый и прочтет лекцию о морали, о новых и старых традициях народа. Желающие, мол, пусть поспешат в клуб. Дядюшка Абдурауф не внял этим уговорам. Он уже не раз слышал скучные, нагоняющие сон лекции, и одно упоминание о лекции вызывало в нем раздражение. И впрямь, оставляешь теплую комнату, с надеждой в душе тащишься по грязи и слякоти в клуб, и на тебе! Заведут рассказ о пятнах на солнце или о лечении болезней, о которых никто и не слыхивал, или о чем-нибудь другом, ничего общего не имеющим с сегодняшней жизнью, наболтают всякого и расходятся, говоря — аминь, аллах велик, спасибо за внимание, приходите еще…

Дядюшка Абдурауф в клуб не пошел. Но его сын Нодирджон, вернувшись оттуда поздним вечером, очень расхваливал лектора.

Во-первых, сообщил он, приезжий рассказал много нового и интересного, а во-вторых, окончив лекцию, спустился в зал и, сев среди людей, сказал:

«А теперь давайте побеседуем, и если у кого-нибудь имеются вопросы — спрашивайте». Один задал вопрос о браке и разводе, второй, защищая какой-то старинный обычай, завел с гостем целую дискуссию. Но самое интересное выкинул, конечно, Кучкарбай.

Есть в кишлаке Хисорак один такой всезнайка. Неплохой человек, но уж слишком прямой. Вот этот самый Кучкарбай встал с места и сказал, что мораль и старинные традиции нашего народа осуждают того мастера, который не подготавливает себе смены. В старину таких людей просто изгоняли из общины.

— А как новые правила оценивают такого человека? — спросил Кучкарбай и сел.

Гость ответил, что новая мораль и традиции осуждают такого ремесленника еще больше, привел несколько примеров, говорил о долге каждого человека перед обществом, подчеркнул, что такой проступок перед народом является большим грехом.

Усто Акил тоже присутствовал на лекции. Нодирджон рассказал, что после такого разъяснения усто Акил с грохотом отодвинул стул и быстро вышел из клуба.

Доброе сердце всегда болит за других, говорится в народе. Недостойный поступок совершил усто Акил, а дядюшка Абдурауф вот уже второй день переживает из-за этого. Он то обвиняет людей в бессердечии, и тогда его сосед, усто Акил, кажется ему человеком несправедливо обиженным; то вновь вспомнит, что отношение людей к усто Акилу не лишено справедливости. Конечно, тяжело, когда в таком большом колхозе, объединяющем больше десятка разбросанных далеко друг от друга кишлаков, нет своего столяра. В городе все было бы просто. Нет мастера в одном квартале или, к примеру, есть, но набивает себе цену, можно сразу побежать в соседний квартал. Как говорится, если ты не полюбишь, другие найдутся… Иное дело в колхозе. Правда, колхозные строения теперь большие-пребольшие, один мастер не справится. Правление подписывает договор с какой-нибудь строительной городской или районной организацией, и, глядишь, назавтра оттуда уже тянется вереница машин с мастерами, подмастерьями, и работа закипает. Не проходит и полугода, и уже готов, к примеру, распрекрасный коровник. Да такой, что если пешком пройти его из конца в конец, из сил выбьешься…