Владимир Федоров - Белая Невеста Страница 3

— Звонил кассир из монастыря…

Легкоатлет вскочил:

— А? Что? Когда?.. — Заспанные глаза блуждали, волосы растрепались — как грива. — Из «Прибоя»?

Ослепительная хозяйка кивнула на меня:

— Знакомьтесь. Иван Иваныч. Человеку негде жить. Человеку надо помочь…

Мужчина утопил расческу в непокорных волосах и прочесал их до сверкающего пятачка на макушке. Наконец взглянул мне в лицо:

— А почему, собственно, не помочь? Черт побери, мне нравится ваш нос. Великолепный курносый нос!

— У нас на Белогорщине, — говорю, — почти у всех такие.

— Неужели?..

Тут я заметил на полу что-то вроде складной шашечной доски, заляпанной разными красками. Не доска, а роскошный хвост жар-птицы. Жилистый легкоатлет перехватил мой взгляд и слегка поморщился:

— Константин Белоневестинский, свободный художник.

— Константин Сергеевич, — молодая хозяйка мило улыбнулась, — можно сказать, единственный певец Белой Невесты. Петушок ему очень мешает. Нет, творческому человеку нужна тишина!..

Я не отрывал глаз от необыкновенной личности. Вот чертяка! Брови у него загибались не вниз, а вверх, как запятые навыворот.

— Что вы, собственно, па меня так смотрите? — удивился Константин Сергеевич. — Друг мой, я такой же работяга, как вы. Вот прилег. Не вижу ни дня, ни ночи. И черт меня дернул с моим талантом родиться в Белой Невесте! Приходится менять кисть на перо… — Покосился на Петушка: — Пека, выдай!

Бойкий мальчуган выбежал на середину комнаты и звонко отчеканил:

Нет вспышки ослепительней на свете.Чем в КВН играющие дети!

— Не то! Это же, старик, для школы продленного дня! — Константин Белоневестинский поморщился. — Пека! Знаешь, что решила твоя мама? Певца за борт…

— За стенку, — лукаво поправила его солнечная хозяйка. — Лилина половина почти пустует. Только творите! Свет. Тишина…

Константин Сергеевич мягко оттер меня плечом.

— Раиса Павловна! Да вы… вы Белоневестинская мадонна! Я непременно вас напишу!.. — И потянулся губами к ее руке. — Вы как мать…

— Сестра! — Молодая хозяйка великодушно подала ему руку. — Не беспокойтесь, Константин Сергеич. Я сама займусь вашей эвакуацией. А вы, Иван Иваныч, видно, с дороги проголодались? Мой «Золотой якорь» к вашим услугам.

— Удивительный у вас климат! — говорю. — Боюсь, и сам я что-нибудь сочиню!..

4. Дарованный шашлык

Узорчатый «Золотой якорь», что корабль, качался на синих волнах. С Белой Невестой его соединял приветливо поскрипывающий трап. Мы вошли в зал, а там ветерок гуляет. За барьерами море блестит, переливается.

Посредине зала из разноцветного наконечника хлещет и пенится струя. И такая свежесть кругом, такой, я вам скажу, озон!..

— Идея Белоневестинского плюс моя инициатива! — Раиса Павловна таинственно улыбнулась. — Фонтан не простой: противопожарный.

— До такого, — говорю, — у нас на Белогорщине и не додумаются. Не фонтан, а фантазия! Брызги шампанского!..

Над головой между двумя люстрами покачивался золотой якорь с завлекательными голубыми словами:

На свете нет лазурней, звонче места,Чем золотая Белая Невеста!

Восклицательный знак зеленел, что кипарис.

— Подкрепитесь на вольном воздухе! У нас полная модернизация. Удешевленные обеды.

Присел я на аккуратный стульчик, как в детском саду. А столик чуть пошире стульчика.

— Сейчас вас обслужат. — И пропала моя ослепительная хозяйка.

Гляжу: подлетает ко мне хрупкая барышня с подносом. Где я видел эти спокойные глаза? Поглядела — вроде ветерок с моря дунул.

— Здравствуйте, Иван Иваныч! Угощайтесь. Я — Лилия.

— А-а-а! — приглядываюсь.

А глаза-то не такие уж спокойные.

— Значит, решили у Раисы Павловны остановиться? Ох, Пека такой забавник!

На столике, как в зеркале, ее симпатичная наружность отражается. А нос в точности, как у меня. Нашенский, белогорский!

«Вот так-так! — думаю. — В аппетитном месте работает, а до чего же, бедняжка, худенькая! Видно, тоскует по Белогорщине. А, может, тоже на диете?»

Гляжу: на детском столике уже дымится зажаристый шашлык и шипит искристое. Ничего себе диета!

— Извиняюсь… Сколько с меня?

— Уплачено. — Улыбаются удивленные глаза.

— Вы наш гость! — слышу голосок ослепительной хозяйки.

— Благодарю, Раиса Павловна.

Не спеша вынимаю тугой бумажник, кладу на столик хрустящую пятирублевку. А пальцы жирные. Тянусь культурно к вазочке за бумажной салфеткой.

И вдруг слышу: вроде мне кто-то в самое ухо дышит. Да так горячо! Оглядываюсь: косматая морда зубы оскалила. Что за чертовщина?! Представляете? И смотрит не на меня, а на мою пятирублевку в жирных пятнах. Высунула язык и тянется, тянется.

Я охнул и оторопел. Подбежала Раиса Павловна:

— Кудряш! Кудряш! Озорник! Видно, он за вами увязался. Любит косточки…

— Не косточки, — поясняю, — а пятирублевку. Глядите: жует!..

Лилия всплеснула руками:

— Так это же его Белоневестинский научил жирными деньгами питаться! Сама видала: окунет рубль в соус и — Кудряшу. Пошел! Пошел!..

Слопал! — пробасил за соседним столиком усатый толстяк-казачина. — А у человека, может, последняя пятерка…

— Я возмещу… — смутилась Лилия. — Я…

— Мы возместим! — деликатно перебила ее Раиса Павловна. — Кудряш, домой!

— Зачем же гнать? — спрашиваю. — Жирной бумажкой сыт не будешь. — И подаю косматому на пол все, что осталось на моей тарелке. — Закусывай!

— Кудряш! Не смей!

Кудряш умял с хрустом мой шашлык, нахально облизнулся, вильнул хвостом и прыгнул через барьер в море.

— Ишь ты! — говорю. — Сытый ищет путь покороче.

— Не волнуйтесь. Мы возместим! — заверила меня усмешливая хозяйка.

5. Белоневестинская мадонна

Возмещали вечером, в Чудотворном тупике, в розовато-голубой комнате Раисы Павловны.

Слева от меня сидела молодая мамаша с глазастым Пекой, справа Лилия, а напротив — в плетеном кресле — свежевыбритый художник. Мы пили игристое, а Пека — тонизирующий напиток «Белая Невеста».

— Дядь Ван Ваныч! Ты сколько бутылок враз?

— Пека, спать!..

— Спокочи ночи!.. — Он тихонько юркнул под плетеное кресло художника. Я не выдал.

— Обожаю Лилечкину сестру! — порозовевшая Раиса Павловна вздохнула. — Такая душевная! Присылает к нам пенсионеров в колясках. Вы, Иван Иваныч, можно сказать, первый самостоятельный инвалид…

— Инвалид? — кровь ударила мне в лицо.

— Простите… я не хотела…

— Морские дали, голубые видыВас исцелят, седые инвалиды!

Это Пека-Петушок подал свой звонкий голос из-под кресла Белоневестинского.

— Негодник! Марш в постель!

— Не гоните! — Свободный художник поднял палец: — Пека, кого ты больше всех слушаешь?

Петушок глубокомысленно ковырнул в носу:

— Телевизор!

— Бьешься с ним, бьешься, а золотые дни летят… — Раиса Павловна потупилась. — Нет, я взорву этот телевизор!

— Зачем взрывать? — блеснув удивленными глазами, осмелела Лилия. — Константин Сергеевич, помните, как вы, Пека и Кудряш слушали сразу три футбольных матча? Один по динамику, другой по транзистору, а третий по телевизору… То туда, то сюда! А Кудряш за вами. Как тявкнет, тявкнет!..

— Лиличка! — художник погрустнел. — Вы просто не приучены к реактивным ритмам. Из всех искусств я люблю футбол! Самое динамичное…

— Вот, вот! — говорю. — Сам видал у нас на перроне живого вратаря… Забыл фамилию. Смотрю: разминается, нюхает цветы и жует белогорские пряники…

— Вы божий дар с пряниками не путайте! — возмутился художник.

— А вы их пробовали? — спрашиваю.

— Не упрямьтесь! Константин Сергеич гений, а у нас… Что у нас?.. — Раиса Павловна хрустнула тонкими пальцами.

Художник нахмурился:

— Что скрывать? Я сам из казаков. Фамилия моего отца, простите, Гарбуз. И я когда-то без штанишек гусей пас! Носил грубое солдатское сукно… Но умный человек открыл мне глаза… — Константин Сергеич, запустив пальцы в шевелюру, вскочил. Стал метаться по комнате. Потом вдруг очутился у серванта, схватил старого усатого казака с серебряной бандурой: — Ну, скажите мне: что эта штукенция выражает? Что? К чему эта мелочная отделка, эти нелепые струны? Типичный пряник! У! Душу воротит! Ж-жик!.. — И свободный художник, видать неожиданно для себя, грохнул бандуриста об пол так, что во все стороны брызнули серебряные искры.

Я подобрал под стулом полголовы бедного казака.

— Лихой был запорожец, да хлипкий, — говорю. — Мой дед Ерофей таких из березового капа вырезал. Не расколешь!

Пека-Петушок, без штанишек выглянувший из спальни, прыгал от восторга: мать, видно, не разрешала ему даже прикасаться к этой серебряной игрушке.