Сергей Снегов - Второй после бога Страница 3

Я зашел в радиорубку, там первый помощник Веретенников успокаивал радиста Петю, хорошенького паренька лет двадцати, у того совсем разошлись нервы: работает ключом, работать он не бросил, а по лицу потоком льются слезы. «Ладно, — говорит ему Веретенников, — нагрудники у нас отличные, море тоже не так чтобы очень холодное, продержимся до помощи, чудак, даже если шлюпки разобьет, ну, перестань, чудак». Нагрудник на Пете закреплен, а свой помполит держит в руке.

Радист увидел меня, вскочил, хватает за руки, рыдает в голос, чуть лишь не вопит в ужасе: «Спасите! Спасите!» Веретенников, мой первый помощник, душевнейший человек, старый партиец, пришел к нам с завода, по-береговому он умел отлично, а в морской специфике разбирался слабовато, и, вижу, разговор его с радистом для штилевой погоды еще подошел бы, а в ураган не годится.

— Прекратите рев на работе, иначе немедленно отстраню должности, Котлов, — говорю радисту поледенев, — Сообщите, какие передачи в эфире.

— Англичане запрашивают, не нужна ли помощь для спасения судна? — говорит радист, вытирая рукой лицо. Выговор мой подействовал, голос его нетверд, но уже без плача. — «Янтарь» на подходе. Что передать англичанам, Виктор Николаевич?

— Передайте, товарищ Котлов, что в помощи англичан для спасения судна не нуждаемся, справимся сами. — Нарочно называю его на «вы» и товарищем, официальность в иные минуты необходима.

Веретенников с сомнением смотрит на меня.

— А может, позовем их на помощь, Витя? Положение наше грозное…

— Англичане — настоящий морской народ, — говорю громко, чтоб радист тоже слышал. — На спасение людей они не будут запрашивать специального приглашения, сами сделают все, что в их силах, чтоб спасти. А вытребовать их спасателя для «Бурана» не считаю нужным, когда кругом столько наших судов, к тому же и «Чурленис» вышел из Лервика.

В это время, заглушая рев бури, над нами разнесся грохот моторов. Со стороны Мейнленда появился английский вертолет и одну за другой стал бросать осветительные ракеты на парашютах между нами и Фанзи-Нессом. Только теперь, когда эта грозная каменная стена, хорошо освещенная, вздымалась почти что рядом, я мог по-настоящему оценить, на какую дьявольщину нас несет. Одного крепкого удара об этот гранитный барьер было бы достаточно, чтоб погрузиться в пучину — глубины у подножья скал в самом мелком месте здесь превышают тридцать пять метров. А что иной судьбы нам не уготовлено, в свете парашютных фонарей было видно ясно — на Фанзи-Несс обрушивались валы высотою метров в десять, если не в пятнадцать.

Я сказал, что на свету смерть все же легче, чем в темноте, но как-то вдруг ослабел, увидев со всей отчетливостью, какова рожа у нашей смерти. Смешно сейчас в этом признаваться, но среди прочих мыслей пекла меня тогда и мысль, что ребята мои увидят, как я перепугался, и про себя прокричал: «Не смей! Возьми себя в руки!» Рядом со мной очутился Веретенников с нагрудником в руке, тоже всмотрелся в скалу и сказал, поеживаясь:

— Вид, однако! А ты почему без спасательных принадлежностей, Витя?

— Успеется со спасательными, — ответил я и показал на кружившийся над нами вертолет. — Спасибо, что осветили поле крушения, в темени на шлюпках выгребать было бы труднее.

Тогда я еще не знал, что вертолет не так освещал нам место нашей предполагаемой гибели, как обеспечивал условия для съемки кинофильма «Гибель советского корабля у грозных скал Фанзи-Несс». По не зависящим от оператора причинам фильм этот на экраны не вышел, но отдельные кадры из него нам потом, уже в Лервике, показали. Зрелище было впечатляющее, и, глядя на все глазами зрителя, а не участника, я обязательно бы поеживался.

— Я спущусь в столовую, там собрались все производственники и обслуга, — продолжал Веретенников. — Настроение, сам понимаешь, ждут с секунды на секунду приказа бросаться в волны. Поговорить надо с ними, что ли? Отвлечь, что ли…

— Поговори, — сказал я, не оборачиваясь. Мне показалось, что течение меняется у берега, я следил за взлетающим и рушащимся носом корабля, нос явственно поворачивало от берега. Якорь хоть и не держал, но вместе с вытравленной цепью все же гасил скорость дрейфа.

Веретенников положил свой нагрудник у моих ног и пошел, держась руками за переборку, чтоб не сшибло. Он и до сегодняшнего дня не научился ходить в шторма свободно, всегда нужно ему за что-нибудь хвататься. Впрочем, в ту передрягу никто из нас не мог двигаться по-иному. На палубу выползали, лишь страхуя себя линем, привязанным к чему-нибудь.

Я крикнул ему:

— Надень нагрудник!

Он улыбнулся. Бледнее он был не меньше Поморного, но улыбнуться нашел все же силы. Два года мы с ним проплавали и все два года жили душа в душу.

— Успеется, Виктор Николаевич. Ты наденешь, я вместе с тобой.

— Виктор Николаевич, — сказал мне тихо Поморный, когда Веретенников ушел, — видите?

— Течение меняется, это определенно, — ответил я. — Но вот куда нас теперь несет, это вопрос. Посмотрим карту.

На карте метрах в двухстах от Фанзи-Несса был обозначен подводный камень. Вскоре мы узрели его в бинокль, голова его то обнажалась, то покрывалась волною. Чем ближе нас подносило к берегу, тем яснее становилось, что Фанзи-Несс мы оставляем правее. Но вот пройдем ли мимо проклятого рифа или корабль шваркнет о него, этого предугадать было нельзя. И тот и другой варианты — столкновение с гранитной стеной или удар о риф — были одинаково губительны, разница могла быть лишь в количестве отпущенных нам минут агонии.

Я вызвал машинное отделение и приказал механикам готовиться покинуть судно.

— Витя, продержись! — услышал я яростную мольбу стармеха, — Всеми чертями прошу, полчасика дай, у нас налаживается.

Я сказал, что дал бы охотно ему полчасика, но обстоятельства, похоже, не дадут нам их. Он прокричал еще, что механики не собираются покидать корабль, и отключился. Риф приближался, сомнений уже не было, что нас несет на него. Я сам стал за руль, полностью положил его влево, расчет был такой — якорь хоть и не держит, но притормаживает «Буран», значит, течение обгоняет нас, а идем мы по течению, лагом к ветру, то есть упираемся, и результат такой, как если бы мы спокойной воде потихоньку двигаемся назад. А если имеется движение вперед или назад, то восстанавливается управляемость и судно хоть немного, но должно слушаться руля.

Не знаю, правилен ли был мой расчет или течение в этих местах такое, но нас вывернуло точно на середину между мысом Фанзи-Несс и рифом и понесло в горловину бухты Уик-оф-Треста. И тут окончательно у Поморного сорвало нервы. Вася прыгал, размахивал руками, орал со слезами: «Спасены!» Я прикрикнул на него, он не услышал. До спасения было еще далеко. Течение снова прижимало нас к берегу. Минуты через две Вася пришел в себя и сменил меня у руля. Расчет наш был теперь такой. Всеми силами отваливать от берега, пока не доползем до входа в маленькую бухточку, как раз за выступом мыса, там, за каменной стеной Фанзи-Несса, будет если не безопасно, то хоть немного спокойнее, И на этот раз обстоятельства сложились благоприятно, течение вывернулось на север, и нас втащило в бухточку и дальше не понесло — якорь держал! Волнение здесь было меньше, чем в открытом море, и ветер наваливался не с такой страшной силой. Я крикнул механикам, что могу дать им испрошенные полчаса, и добавил, что пятнадцать минут из них считаю использованными, а по корабельному радио объявил, где мы и каковы перспективы, готовность к выгрузке в шлюпки не отменил, но нервное напряжение постарался снять, немедленная гибель уже не грозила.

Вертолет, установив, что мы не пожелали погибнуть, улетел. Между прочим, до сих пор не понимаю, как он осмелился подняться в такую погоду, впрочем, возможно, то был не вертолет, а самолет, у нас не было возможности разбираться, кто там и как кружит. Зато показались огни «Янтаря». Мы связались с ним по радио, я подключил разговор с капитаном «Янтаря» к корабельной трансляции, чтоб голос помощи услышали все. Правда, капитан на радостях, что мы живы, так лихо пустил ураган через семь гробов в центр мирового равновесия, что если не урагану, то нашим женщинам пришлось определенно дурно, но по чрезвычайности с этим можно было не посчитаться.

«Янтарь» зашел к нам с правого борта, боцман со старпомом сами, закрепив себя концами, чтоб не снесло за борт, метали ему буксирный трос. И тут случилось такое, во что бы я ни за что не поверил, не происходи это на моих глазах. Волны, как почти всегда во время ураганов, становятся огромными, но не частыми, мы то падали куда-то в бездну, нос рушился вниз, словно пытаясь завернуть под мостик, то, наоборот, взлетали вверх, и нос поднимался перед рубкой стеной, так что приходилось задирать голову, чтоб разглядеть, что там творится. И это совершалось скорее медлительно, чем быстро, иногда проходило по минуте от падения к подъему и от подъема к падению. Сама по себе качка эта не так уж страшна, если у корабля хорошая остойчивость, а об остойчивости нашего «Бурана» можно сказать лишь одно — отличная. Но совсем иное дело, если рядом по борту с тобой корабль и то этот корабль вздымается над тобой, то ты над ним вздымаешься, а он летит в кипящую пучину.