Владимир Билль-Белоцерковский - Пять долларов Страница 3

Вечером, попросив расчет за день, я поем, за ночь высплюсь и к утру окрепну. Дальше пойдет легче.

Но через полчаса я уже дышу, как испорченный паровоз. Легким не хватает воздуха. Пот заливает глаза. Масса густая, твердая, клейкая. Вместо полных вил я с трудом отрываю небольшие куски. В другое время я бы легко справился с такой работой, но я сейчас истощен.

– Плохо у тебя идет дело, – доносится сверху убийственный голос.

– Никуда не годится, – говорит мастер.

Я вздрагиваю и задираю вверх голову.

– Тяжело, – хриплю я в ответ. – Голодал…

– Пожалуй, и до обеда не дотянешь, – продолжает мастер.

Покачав укоризненно головой, он уходит. Неужели не дотяну? Ведь я уплатил за это место «акуле» пять долларов. Пять долларов! Заскрипев зубами, с проклятием и отчаянием вонзаю вилы в массу, как в грудь смертельного врага. Рванул! Вырвал большой кусок, но одновременно послышался треск…

Отчаяние на миг придало мне силу. Я сломал зуб на вилах. Вернувшийся мастер от изумления только руками развел.

– С отчаянья, – упавшим голосом поясняю я. Он приносит мне новые вилы.

– Не напрягайся так… Совсем выдохнешься, – говорит он. – Я пустил пар, теперь тебе легче будет. Сказал бы раньше, я бы это раньше сделал.

– Но откуда я могу знать?

– Это верно.

Когда он отошел, под ногами вдруг зашипело, захлюпало, из ямы пошел вонючий пар. Постепенно масса размякла, превратилась в клейкую жижу. Ноги увязают.

Стало легче, намного легче, но увы! – поздно… Последняя вспышка ярости отняла последние силы, и я едва держусь на ногах, чтобы не упасть в эту жижу.

. – Бос идет! – доносится голос мастера сверху. – Ворочай!

Я слышу его удаляющиеся шаги. На смену им приближается тяжелый, мерный хозяйский шаг. Сердце мое замирает. А страшные шаги медленно приближаются. И снова я напрягаю всю волю, все силы, чтобы не выдать себя. Шаги замерли надо мной… Пыхтит трубка. Я боюсь взглянуть. Проходит вечность… Наконец шаги удаляются. Осторожно подымаю голову. От сердца отлегло, но, кажется, от напряжения теряю сознание. Едва успеваю опереться спиной о стену ямы, закрываю глаза…

– Вылазь! – слышу я голос мастера. – Пришлю сюда другого. Иди вон к нему, – указывает он на высокого добродушного парня. Парень участливо смотрит на меня.

– Воды! – хриплю я.

Он мигом подает мне бутылку. Я жадно выпиваю ее до дна…

– Голодал? – спрашивает парень.

Киваю головой.

– Такая наша доля, – задумчиво произносит он. – Ну, а теперь берись за носилки.

Большая куча отбросов лежит на носилках. Я берусь за ручки и чувствую, как у меня разжимаются пальцы. Парень, подозрительно оглянувшись по сторонам, снимает часть грузa. Но пальцы мои снова разжимаются.

– Сил нет, – виновато оправдываюсь я, чувствуя, как глаза мои становятся влажными. Парень растерянно топчется на месте.

– Как бы бос не увидал.

Бедняга не знает, чем помочь мне. Но вот он увидел проходящего с тачкой товарища. Он жестом подзывает его и что-то говорит по-словацки. Взглянув на меня, не говоря ни слова, подошедший рабочий берется за ручки носилок. Бегом они вдвоем переносят восемь полных носилок.

– А теперь пойдем дальше, – зовет меня высокий парень.

Товарищ его стремглав мчится к своей тачке. Мы вышли на двор к грузовику, нагруженному большими мешками с солью.

– Давай разгружать под этот навес, – указывает парень на мешки.

Первый мешок он берет на свою спину и легко уносит. Второй мешок достается мне. Мне кажется, у меня треснет позвоночник, лопнет грудь и разорвется сердце. С трудом отрываю ногу от земли, делаю шаг, спотыкаюсь и падаю лицом на асфальт, придавленный мешком. Стаскивают мешок и ставят меня на ноги. Шофер хохочет, но парень что-то строго шепчет ему, и шофер тотчас замолкает.

– Иди под навес, полежи. Мы без тебя, – говорит шофер.

В каком-то забытьи лежу на мешке. Одна только мысль сверлит мой мозг: «Пропали мои пять долларов!»

Рука парня тормошит меня.

– Пойдем.

Шофер, утирая потный лоб, приветливо кивает головой.

– Дотянуть бы до обеда. За час перерыва, может, окрепну, – с горечью произношу я вслух.

. – Мастер – человек не плохой, но бос – волк, – отвечает парень. – Всюду сует свой нос.

Возвращаемся в здание. Мастер указывает мне на площадку под самой крышей, на высоте трех этажей. Там лежит глыба соли, напоминающая горку снега.

– Всю ее на тачке кати сюда, – говорит он. – Смотри, осторожней!

Оттуда, с площадки, извилисто, но все же круто идет широкая сходня. Я всхожу на площадку с видом человека, подымающемуся на эшафот. Внизу, подо мной, люди. Не сорваться бы. А впрочем, все равно! Нагружаю гачку солью. Берусь за ручки. Пошел. Тачку не надо толкать, она сама катится вниз и тащит за собой. Ее надо сдерживать, тормозить. С грехом пополам довожу первую тачку до места. Вторую на повороте приходится задерживать. Третью, чувствуя, как разжимаются пальцы, задерживаю в трех местах, чтобы передохнуть. Четвертую я уже не в силах удержать… Тачка катится в сторону… Тащит в пропасть… Я делаю отчаянное усилие, чтобы задержать, выровнять ее. Но пальцы разжимаются. Тачка на самом краю сходни…

– Берегись! – раздается мой отчаянный вопль.

Я слышу крики внизу. Оглушительный грохот и треск.

Когда сторож закрыл за мной калитку, я, шатаясь, добираюсь до какой-то рощи в стороне от дороги и, как оглушенный, валюсь наземь.

Полдень. Солнце щедро дарит земле свои лучи, свое тепло, свет. Дарит жизнь. К нему, как бы! простирая радостно руки, тянутся ветви магнолии, пальм, кипарисов. Тянется трава, цветы. Приникнув ухом к земле, я будто слышу ее могучий пульс. Поют, порхают, щебечут птицы. Как много света, блеска и красок! Все живет, все цветет. И только я один еле дышу. Какая-то сковывающая, даже приятная истома. Ни голода, ни боли. Вероятно, так чувствует себя замерзающий. Но я тоже хочу жить, как эти цветы, эти птицы, это солнце! Ведь я еще так молод! Неужели я должен навсегда распрощаться с этим миром… Только потому, что мне нечего есть? Как это обидно! Прижавшись лицом к земле, как ребенок к груди матери, я тихо и глухо всхлипываю.

Мрак. Голоса. Грубые руки. Автомобильные гудки. Легкая качка машины.

До ушей моих доносятся стоны. Тяжелый запах нашатырного спирта и иода. Электрический свет ослепляет меня. Не в силах пошевелить головой, перевожу глаза направо, налево. Всюду койки. Справа, спиной ко мне, шдит человек в черном сюртуке и что-то бормочет. Пастор. А перед ним, на белой наволочке подушки, резко и страшно выдерется восковое лицо с закрытыми глазами и заостренным носом. Покойник. Я вздрагиваю. Ко мне с чашкой в руке направляется сестра. В этой чашке, вероятно, бульон… Может быть, я выживу. Но кто возвратит мне мои пять долларов! Пять долларов!