Николай Омельченко - Жаворонки в снегу Страница 3

Лешка ничего не ответил, зашагал торопливее.

— Ну чего ты молчишь, Леш?

— А ты слишком много говоришь; как начала там, так и не остановишь!

— Как тебе не стыдно! Ты чего опять грубишь, что я тебе плохого сделала?..

Она хотела свернуть в переулок и убежать по сугробистой дороге в общежитие, на глаза навернулись слезы. Но остановилась и решила все сейчас же высказать Лешке:

— Эгоист ты, грубиян! И выговор тебе дали за твой гонор. Привык, чтобы хвалили. Ненавижу я тебя таким, и если...

— Что если? — Лешка остановился. — Кто же из нас эгоист? Тот, кто не догадался новый скребок сделать, или тот, кто сделал и молчит, никому не показывает, даже...

— А-а-а, вот ты о чем! Не знаешь, к чему придраться. Ой, Лешка, Лешка, глупый Лешка!..

— Ничего, теперь буду умнее.

Он перескочил через огромный сугроб и, увязая сапогами в глубоком снегу, зашагал по тому переулку, которым хотела уйти Наташа. Она постояла, вытерла кончиком колючего шерстяного платка слезы и медленно другой, дальней улицей побрела к себе в общежитие.

Целые сутки выл ветер, кружила густая мокрая метель. На свой участок Наташа ехала на дрезине. Лешка молча сидел рядом. Иногда он поглядывал на Наташу. Она знала, что он хочет заговорить с ней, что ему очень стыдно. И стоило Наташе улыбнуться или только бросить короткий взгляд в его сторону, и снова мог бы наступить приятный, теплый мир, который приносил им обычно после ссоры хорошую, веселую радость, как после долгой разлуки. Но Наташа молчала. Пусть помучается Лешка. Ей ведь тоже несладко.

У своей будки она спрыгнула с дрезины и, чувствуя, что Лешка провожает ее грустными кающимися глазами, быстро пошла к стрелкам. Ей даже показалось, что Лешка тяжело вздохнул.

Целую ночь от Лешкиного участка без задержки шли поезда. Все они были какие-то огненно-веселые, упрямо-стремительные К утру снег повалил гуще. Станция на помощь Наташе прислала двух чистильщиков: Петю Корышева, коренастого, с круглым лицом парня, с медлительными движениями, тихого и неразговорчивого, и дядю Клима, широкоскулого, всегда почему-то сердитого, ворчливого. Снег с полотна у стрелок очистили быстро. Все трое сидели в будке. От одежды, нагретой у раскаленной печки, мокро, пьяняще пахло талым снегом. Петя дремал. Дядя Клим, покашливая, крутил одну за другой цигарки из крепкой махры. Наташа думала о Лешке, прислушивалась к воющему за окном ветру. Однажды ей показалось, что откуда-то донеслась песня. «Наверное, ветер», — подумала Наташа.

На столике зазвонил телефон. В трубке нервный голос дежурного:

— Ягодко, очистите стрелки! Тяжеловесный! Даем «зеленую улицу»!

Наташа взяла скребок, метелку, вышла из будки. Вдали раздался длинный, настойчивый гудок. Очищенные перья стрелок дрогнули, клацнули железными челюстями, плотно притулились к рельсам. По полотну скользнул фарой длинного желтоватого света паровоз. Наташа сошла с полотна и, обернувшись, увидела на рельсах что-то черное. Быстро подбежала. На полотне лежал человек. Над ним на коленях стоял другой. Покачиваясь, он хлестал лежащего по щекам, дергал за уши.

— С ума сошли! — закричала Наташа. — Поезд, сейчас же уходите!

— Какой поезд, зачем поезд? Мы уже пешком, — сказал стоявший на коленях.

— Поезд идет, говорю!..

— А вот друг мой идти отказывается. Степк-а-а! Что ж ты, обормот, а еще собрался на свидание! Куда тебе? Не дошел, слабак! Если она узнает, обидится навсегда. Не дойти к милашке! Даст от ворот поворот...

— Перестань болтать, сейчас же уходите!

Уже над головами скользнул яркий свет фары. Тот, что стоял на коленях, повернул к свету голову и вдруг, словно понял то, что может сейчас произойти, быстро рванул приятеля на себя, и оба повалились на рельсы.

— На помощь! — закричала изо всех сил Наташа и, оглушенная то ли своим криком, то ли подходившим составом, ничего не помня, схватила и рванула на себя одного, затем другого. И сразу же ее обдало паром, запахом нагретых масел. Наташа повалилась в снег. Она слышала тарахтящую очередь пролетающих вагонов, понимала, что жива, что живы и те, кто всего полминуты назад лежал на рельсах, но от страха, внезапно охватившей ее усталости, тяжелой и цепенящей, она не могла подняться. Кто-то подхватил ее под руку, поставил на ноги. Это был дядя Клим. Рядом с ломом в руках, по-бычьи нагнув голову вперед, стоял Петя и быстрым испуганным шепотом говорил лежавшим в снегу:

— Не шевелись, голову размозжу, не шевелись!

— Что здесь произошло? — спросил дядя Клим.

— Да вот... — Наташа, сдерживая дрожь в голосе, выругалась. — Негодяи, лежали на рельсах, еще бы немного, и... прощай...

Петя опустил лом. Дядя Клим подошел к лежавшим.

— А ну, встать!..

— Да чего вы расходились? — сказал один. — Это кореш Степан пьяный, а я тоже немного того, а встать... — Он попытался подняться и сразу же, застонав, упал в снег. — Видишь, тоже не могу. Ваша баба так дернула, что, кажется, без ноги останусь. Ну и силища!

— Какая она тебе баба? — зло проговорил Петя. — Сам ты баба!

— А ты полегче, а то могу...

— А-а-а, — махнул рукой Петя, — ты уже ничего не можешь! Тоже герой!..

Дядя Клим с Петей отнесли Степана в будку. Наташа помогла второму подняться, и он, опираясь на ее плечо, припадая на больную ногу, пошел вслед за ними.

— Э-э-э, да с этим Степаном дела плохи! — сказал дядя Клим. — Лицо белее мела, а руки аж почернели. Как замерзшие кизяки.

— Морозу-то нет, — сказал Петя.

— Что мороз! Ветер леденящий, так и при плюсовой температуре обморозишься враз. Да еще сонный. Будет помнить. Тащите снегу.

Степана раздели. Стали растирать. Лицо слегка заалело.

— А с руками дело худо... — заключил дядя Клим. — Куда же это вас черт нес?

— Не все равно? — лениво ответил приятель Степана. — Сделайте что-нибудь, нельзя ему без пальцев: семья у него.

— Семья! А когда пили, не думали о семье? — вставил Петя.

— В больницу надо, — сказала Наташа. — Здесь село — полтора километра.

Петя сердито засопел, сонные глаза стали злыми.

— Не было печали! — проговорил он. — Тащись с ним!

Дядя Клим выругался, еще раз пощупал руки.

— Гад! Если бы не семья, пачкаться бы не стал... Да и снег снова валит. Справишься одна, Наташа?

— Идите, что ж делать! Справлюсь.

Дядя Клим сходил в посадку, вырезал два деревца, привязал к ним свой брезентовый плащ. Степана унесли.

— А у вас что с ногой? — спросила Наташа.

— Не знаю.

— А ну, покажите.

Он снял пальто, ботинок. Ступня ноги распухла, покраснела.

— Пустяки, — заключила Наташа, — просто вывих. Утром будет дрезина, отвезем.

— А вас как зовут? — Приятель Степана, успокоенный, что все кончилось благополучно, что боль в ноге, казалось, уже затихла, улыбнулся.

— А зачем вам это знать?

- Приятно познакомиться. Меня зовут Дима.

- А меня Наташа.

Она посмотрела на него внимательно. Дима был худ, с длинным лицом, с тонкими, крзсными от холода пальцами, на которых виднелись грязноватые заусеницы. На нем был помятый пиджак болотно-зеленого цвета, штанины узких брюк намокли. Во всей его фигуре было что-то жалкое, отталкивающее.

— Нужно же было так нализаться! — отводя взгляд, брезгливо проговорила Наташа.

Дима заговорил, стараясь быть развязнее:

— Скучновато иногда, вот и веселимся.

— Скучновато! А вы где работаете?

— Я? Нигде. Никак не устроюсь на подходящее место.

Наташа поглядела на его пальцы с заусеницами и вспомнила слова своей матери, что заусеницы бывают только у бездельников.

— Значит, вы просто этот самый... как его... тунеядец?..

— Что? Это что-то вроде паразита? — деланно рассмеялся Дима.

— Что-то вроде.

— А вы знаете... — Дима пригладил волосы, приторно-томным взглядом посмотрел на Наташу. — Вы хороша-а-а! Зря я вас бабой назвал. Вот не думал, что в такой будке может жить такая королева!

Наташа покраснела, резко оборвала:

— Хватит болтать!

— А что же нам остается делать? И, знаете, очень романтично... Всегда спасают мужчины, а тут вдруг девушка с чудными глазами даровала жизнь. Вам здесь не скучно?

— Я же не вы.

— А кем вы здесь?

— Стрелочница.

— Серьезно? А я думал, что стрелочники — это ну вот как в песне: «Сынов обучил, внучат — возрастил...»

— У нас почти одна молодежь. Из нашего класса много ушло после окончания школы на железную дорогу.

— После десятилетки? Стрелочниками? И стоило для этого учиться?

— Думаю, стоило. А стрелочником тоже сразу не станешь. Вначале были просто чистильщиками, а теперь вот младшие стрелочники.

— Младшие?

— А что? Лучше быть младшим, чем вообще никем. Понятно?

— Да вы не сердитесь. Я, например, очень рад, что встретил вас. И хорошо здесь. За окном воет ветер, снег. А тут красная печка, тишина, девушка с такими хорошими, добрыми глазами, со смелым сердцем, готовым всегда к подвигам.

— Будете насмехаться — выброшу на холод.