Петр Смычагин - Тихий гром. Книга четвертая Страница 30

Погоня там скачет или кто другой, все равно уходить надо. Уже высветлился край луны. Впереди — Черный лог, за ним — станица Осипо́вская. Там тоже казаки, но все-таки люди.

Ах, если б раньше поторопиться-то ей! Уже слышен громовой топот копыт. И нет сомнений — погоня это! Вот он и Черный лог, но и погоня топает совсем близко. Не может уйти от нее конек, хоть, и напрягает все силы. Вот уже совсем рядом, по пятам грохочет адовый топот. И голос Русяева:

— Не уйдешь, стерва!

Она успела глянуть ему в глаза. Второй приотстал и только начал спускаться в Черный лог. Оглушительно, почти в упор грохнул выстрел, и почернело все, ушел свет. Конь ее испуганно рванулся, Маша вылетела из седла и распласталась на белом январском снегу возле самой дороги.

Убийца прекрасно знал, что жертва его безоружна, потому и не стрелял издали, а подскакал вплотную; все равно безопасно и наверняка.

— Вот и все, — сказал он подъехавшему спутнику. — Один хлопок и…

Ночка — темна,Я боюся.Не пойдет гулять           Маруся!

Он сунул маузер в кобуру и, разворачивая коня, добавил:

— Надо успеть пораньше вернуться, чтоб не мозолить глаза станичникам.

Они выехали из лога и снова погнали взмыленных коней.

Сколько так пролежала Маша — не сообразить. Конек ее тут же крутился, сапоги хозяйки обнюхивал, фыркал и временами тревожно ржал. Иногда он выбегал на подъем из Черного лога и снова к ней возвращался.

Раза два оживало сознание. Она видела серый рассвет, а потом снова проваливалась в непроницаемо черную бездну. Папаха отлетела чуть не на сажень. Под головой подтаял и осел снег, потому заостренный подбородок торчал кверху. А под спиною, из тога места под правой лопаткой, куда вошла пуля, стекала кровь и красила белый январский снег, разъедая его и уходя в родную землю…

Такую вот и нашел ее осиповский казак, с утра наладившийся за сеном. Долго приглядывался, припадал к груди, убедившись, что жизнь еще теплится в ней, развернул подводу и осторожно погрузил в розвальни на клочок сена. Коня ее не трогал казак, буланый сам побежал за санями. Свою лошадку не жалел хозяин, гнал отчаянно, потому до городской больницы домчался он с рассветом.

Когда переложили Машу из розвальней в санитарные носилки, она открыла глаза и, глядя на казака, подобравшего ее в Черном логу, одними губами едва слышно молвила:

— Спасибо вам!

Слов и не надо было. Взгляд ее излучал столько немой глубочайшей благодарности, чистоты и сердечности, что на суровые, обветренные щеки казака сами собою выкатились крупные слезины. Сердито смахнул он их рукавицей, лошадь развернул в обратную сторону и уехал. Никто не догадался спросить его фамилию, когда он сообщил в больнице, что привез раненую женщину, подобрав ее в Черном логу, за Осиповкой.

Через полчаса, узнав по телефону о случившемся, Федич стремглав бросился в городскую больницу. До его приезда успели переодеть Машу, перевязать и уложить в постель И все это время она почти не приходила в сознание. Вскочив в палату, Федич взглянул на ее смертельно бледное, лицо с тронутым желтизной свострившимся носиком и понял все.

На цыпочках приблизился он к ее кровати, у изголовья опустился на колени и осторожно положил сверху свою могучую руку, словно пытаясь обнять ее и разбудить.

— Маша, Машенька! — громко шептал он ей в лицо. — Кто тебя, кто?.. Скажи, Маша!

Вопрос дошел до ее сознания, и она поняла, кто возле нее. Трудно, медленно приоткрыла глаза и даже попыталась улыбнуться. Но красивые молодые губы потянула смертельная судорога, и она едва слышно произнесла:

— Офицеры… Володя Русяев…

Потемневшие веки смежились теперь уже навсегда. Тело едва заметно дрогнуло и замерло. Словно не веря, что смерть уже приняла ее в свои объятия, Федич с минуту пристально глядел на милое, но уже отчужденное лицо, потом, резко поднялся и, ни на кого не глядя, вышел из палаты.

Конные матросские разъезды, посланные мичманом Павловым по казачьим поселкам и станицам, вернулись в Троицк. Всюду, как и в станице Бродовской, атаманы называли себя председателями Советов, скоплений вооруженных казаков нигде не заметили матросы, зато сами разъезды по всему маршруту, вплоть до возвращения в город, находились под незримым наблюдением казачьих дозоров, которые аккуратно слали донесения в штаб Половникова.

Немедленно сообщили они и о том, что Северный летучий отряд — матросы и красногвардейцы — покинули Троицк и двинулись на казачью столицу Оренбург. Но 17-й Сибирский полк остался в городе. И Федич, и красные командиры хорошо знали обстановку в уезде: разбитые под Троицком и на пути от Полетаево казачьи части были лишь рассеяны по Южноуралью и в любую минуту могли подняться снова.

В последнее время ежедневно из Бродовской доходили тревожные вести. Но Сыромолотов и другие партийные руководители уезда все еще верили в здравый смысл казачьих вожаков, потому и послали туда Марию Селиванову, страстного агитатора и противника братоубийственной войны. Не хотела она кровопролития, да ее кровь и окрасила январский снег.

Комитет РСДРП (большевиков) и исполком городского Совета немедленно создали следственную комиссию из трех человек и направили ее в Бродовскую.

Зимний день короток. Выехать собрались часа в два пополудни. Тройка гнедых коней, как ветром, несла крестьянские розвальни, заваленные душистым сеном, по роковой дороге.

Терентий Дерибас — председатель следственной комиссии — волновался, часто курил, но виду не показывал. Бухгалтер по специальности, профессиональный подпольщик, побывавший в ссылке, а теперь член городского комитета партии, он не давал покоя троицкой буржуазии, потому сделался популярным до того, что гимназистки сочиняли про него частушки, а местные буржуазные газеты публиковали о нем всякие небылицы. Ему нет еще и тридцати. Короткие темные усики, интеллигентная бородка клинышком. Теплый мохнатый треух надвинут на самые брови.

Его спутники чуть постарше. От 17-го Сибирского полка исполком послал командира роты Алексея Малова, бывшего поручика и начальника полковой разведкоманды, и Антона Русакова. На троих успели они добыть всего один тулуп, а для тепла побольше сена бросили в сани. Лихою тройкой правит Антон.

В Черном логу остановились. Осмотрев место разыгравшейся здесь трагедии, попытались представить, как все это было. Недавно алое, кровавое пятно слегка потемнело, но мороз сохранил его. И останется оно таким до первой метели. А потом, когда прошумят по логу вешние воды, непременно здесь вырасти должны красивые цветы.

После остановки в Черном логу разговор у спутников не клеился: зная, что в Бродовской неспокойно, все отчетливее понимали они безнадежность своего предприятия. Но и оставить содеянное злодейство, промолчать перед убийцами никак нельзя. Пусть вся станица узнает, на какие дела способны дутовские офицеры!

Получив малую передышку, гнедые кони, уже потемневшие от пота и изрисованные сахарным куржаком, дружно летели по легкой, зимней дороге, оставляя версту за верстой. Мелькали задремавшие в безветрии березовые колки, кусты тальника в логах, и снова стлалась белая безмолвная равнина, сверкая миллиардами разноцветных искр под опустившимся к закату холодным ушастым солнышком.

Когда спустились в станицу, и подъехали к станичному правлению, солнце уже спряталось и над домами повисли тихие, голубые зимние сумерки. Народа на улице мало, но лица встречных омрачены какой-то вороватой напряженностью, тревогой.

Может, случайно атаман Петров оказался на месте, а может, и намеренно, чтобы не искали его по станице, — казачьи разведчики петляли всюду и могли предупредить своих старшин о выезде комиссии.

— Чем могу служить, молодые люди? — спросил он, поздоровавшись. — Присаживайтесь.

— Исполком городского Совета создал следственную комиссию по делу об убийстве Марии Селивановой, — сказал Дерибас и, пройдя к столу, положил перед атаманом документ. — Вот мы и приехали отыскать убийцу и арестовать его.

— Хм-м, — задумался Петров, подергивая раздвоенную рыжую бороду и пряча в усах почти незаметную ухмылку, — да у нас не слыхать было ни об каком убийстве. Как же вы искать-то станете?

— Мы требуем собрать станичный сход, — не отходя от стола, продолжал Дерибас. — Вот пусть сами казаки выдадут убийцу.

— Так сегодня-то какой уж сход, — развел руками атаман, — поздно. Теперь все скотину на ночь убирают… Завтра с утра уж и соберем людей. А теперь, ежели желаете, могу поставить вас на квартиру. Тут вот, рядом, старушка есть одинокая. Там вы и можете заночевать.

Перекинулись взглядами следователи, делать нечего — согласились. Атаман скоро, по-молодецки оделся в бекешу, и все четверо вышли на улицу.