Василий Казанский - Из моих летописей Страница 30

Через несколько дней мы с Сергеем все же раз-другой сходили с Рексом в лес, постреляли. А то спасался я на Канавине, на утках.

На восьмой день после своей беды пошел на охоту Михаил Иванович, хромая, но пошел. Ну, уж конечно, он только стрелял, а управлять Рексом я ему не дал — как бы к беде не добавил и горя.

Наконец еще через несколько дней Пенин пришел в норму…

Тем временем август подошел к концу, а вот и совсем кончился. Сентябрь в свои первые три дня был ласков, но мы не охотились — давали отдых собаке, да и сами тоже подзаморились.

Собирались мы отправиться на добычу утром четвертого числа, но, пока наша Катерина Васильевна кормила нас завтраком да поила чаем с пирогами, пошел дождь, и мы застряли дома. Лишь под вечер из-за туч выглянуло солнце, потом они как-то рассеялись, заголубело небо, и зарозовели надежды на охоту. Но с Рексом поздно; решили мы постоять на Канавине, послушать звон утиных крыльев, может быть, сделать по паре-другой выстрелов.

Михаилу Ивановичу повезло: взял двух чирков. А у меня удачи не вышло: истратив пяток патронов, я остался ни с чем. Слабовата охота, зато заря чего стоила! Сперва она разлилась сплошным золотом, потом на золотом полотне явились узкие темные полосы туч, желтый свет постепенно перелился в багровый. На красном фоне тучи сделались черно-синими, а нижние края их — огненно-лиловыми.

Бесчисленны в природе краски, цвета, оттенки. Нас, северян, чаще тешит она нежными тонами. Если к зальет зарю к морозу оранжевым, то и тут окраска все же мягка. Но тот закат окрасился смело и резко.

С охоты мы шли нога за ногу: зачем спешить от красоты? Полная луна плыла высоко, и под ее бесстрастным светом четко вырисовывалась каждая ветка на дереве, каждая былинка на земле.

Не хотелось в избу, не хотелось ложиться спать. Не сговариваясь, без слов поняв друг друга, решили мы посидеть, полюбоваться земным покоем, звездами, лунным светом, выбелившим стены деревенских домов. На бугорке у самой сельской околицы мы присели на толстое гниловатое бревно. Сидели, помалкивали — не тянуло к разговору… Вспомнился Левитан — деревенская улица, освещенная луной…

На краю деревни, ближе всех к нам, стояла изба Батракова. Она почему-то несколько оторвалась от порядка домов и оттого казалась какой-то сиротливой. Стояла печальная, угрюмая. Даже ночь не скрывала ее дряхлости. Крыша из дранки обветшала, потемнела и во многих местах пестрела светлыми под месяцем заплатами. Кровелька над низким крыльцом насупилась, припав вперед, в сторону улицы. В стене, обращенной к нам и облитой лунным светом, два нижних бревна подгнили, выщербились…

Послышались шаги. Мы насторожились. От леса к батраковской усадьбе по полю брели двое — мужчина и женщина. Они сгибались под тяжестью мешков. Ноша на спине у мужчины была заметно меньше, и по одному этому можно было догадаться, что это Сергей с женой. Уже на своей усадьбе они перемолвились вполголоса:

— Душит… Груди вредно… — сказал Сергей.

Феня отозвалась:

— Потерпи. Лучше в избе покашляй.

Они скрылись по ту сторону двора (там были ворота). На крыльце не показывались, значит, прошли в избу двором. Глухо донеслись из дома долгий, мучительный кашель и оханье… Минут через пятнадцать — двадцать Сергей и Феня опять вышли из-за двора и зашагали усадьбой. Сергей остановился:

— Погоди… Дай вздохнуть…

Тревожно зашептала Феня:

— Да не ходи ты, Сереженька! Одна все выношу!

— Страшно тебе, Феня, среди ночи одной в лесу. Нет уж, еще раз сходим сейчас оба, а остальное завтра.

— Давай, Сереженька, я за Прасковьей сбегаю, мы с ней и сходим. Ты же все равно решил ей мяса дать. Пускай поможет.

— Не дело болтаешь, Феня. Пойдешь Паньку будить, деревню всполошишь… — и опять он закашлялся, лег, уткнулся лицом в шапку, чтобы не слышно… Отдышался, встал… Побрели…

Что ж? Нам оставалось сообщить в сельсовет. Милиция нашла бы лосятину, Сергея наказали бы.

Ну а мы…

— Сколько горя на земле оставила проклятая война, фашисты… — прошептал мне Михаил Иванович, покачиваясь, как от живой боли.

…В конце апреля я приехал в Заветово на весеннюю охоту: в прошлом году Сергей Батраков указал мне два небольших глухариных тока, а тягу я сам подыскал. Сергея в этот раз я уже не застал. Его похоронили в феврале.

 История с зайцами

Была у меня гончая собака, пегая, потому и звали ее Сорока.

Сорока хорошо знала свое дело, и, когда мне удалось выехать на три недели в глухую новгородскую деревушку, мы славно поохотились.

В начале нашей охоты был, как говорят охотники, чернотроп, а потом пошли выпадать пороши: заканчивать охоту пришлось уже белой зимой. На этом переломе лесные зайцы-беляки стали менять окраску: некоторые были уже совсем белыми, другие еще оставались сероватыми.

Насладился я и лесной осенней тишиной, и спокойным шумом темных ельников, и чуть слышным под ногой шорохом влажных от дождя и уже потемневших листьев. Надышался я и днями ясными, бодрыми, полными солнца и свежего морозца, по-осеннему короткими, но по-осеннему и милыми своей задумчивостью, своим покоем. Радовался я и первому чистому-чистому, мягкому-мягкому снегу.

Красивы первые пороши. Лес стоит, не шевелясь, и как будто любуется собой, своим новым белым убором.

Тишина.

Следов почти нет. Только белочка пропятнала ровную скатерть легкими своими следками-ямками, где все четыре лапки в кучке. Зайцы смущены новой обстановкой и словно постеснялись нарушить нетронутость снежной пелены, укрывшей землю. Беляк не дал следа, но гончая все равно разыщет его, поднимет и погонит, будя заливистым лаем лесную дрему…

Хорошо мы поохотились! Кроме той добычи, которую наша хозяйка жарила к обеду и к ужину, осталось к отъезду еще двенадцать беляков. Их я решил везти в Москву в качестве гостинцев родным и друзьям.

Я связал зайцев в две вязанки по шесть штук — все передние лапы вместе, задние тоже вместе, а между передними и задними ногами к каждой вязанке пристегнул по лямке. Надев рюкзак за спину и ружье в чехле через плечо, я мог навесить на каждое плечо по шесть зайцев — ноша серьезная, но это было самое деловое решение вопроса. Дорого, что руки были свободны; можно было вести на сворке Сороку и браться за поручни площадки вагона при посадке.

Дед Иван, колхозный конюх, лихо прокатил нас с Сорокой на санках до станции и уехал домой.

Взял я билет, дождались мы с Сорокой поезда, вышли на платформу, а пассажиров — тьма!

Вот прогремел и прошикал мимо нас паровоз, заставив Сороку шарахнуться подальше, насколько позволила сворка… Закипела посадочная толчея; нас с Сорокой и тяжкой заячьей обузой оттеснили, мы оказались последними.

Трудно было с Сорокой: в лесу ей море по колено, а тут, в людской толпе, она изо всех сил рвалась назад, подальше от страшных человечьих ног, так больно наступающих на лапы. Да и килограммов по двадцать пять на каждом плече мне тоже не помогали.

Когда я дорвался до вагона и, кинув на площадку вязанку с левого плеча и ухватившись за поручень, уже поставил на порог левую ногу, поезд тронулся. Моя правая нога поехала по платформе, и я не мог ступить ею на площадку или хотя бы на ступеньку вагона, потому что Сорока на сворке с немалой силой рвалась прочь.

Видя под собой зияющий провал между вагоном и платформой, я чувствовал, как теряю способность соображать. Вот-вот, казалось, я сорвусь и полечу туда!

Но… сорвался и полетел не я, а пук зайцев: лямка не выдержала…

А паровоз набирал скорость. Сорока, упираясь, тащилась уже позади, и казалось, не миновать и ей и мне упасть в страшную щель под колеса поезда, если не сделать что-то, а что — никак было не понять, не собраться с мыслями…

Платформа кончается!.. И Сороке и мне беда…

В этот миг, бросив сворку, я оттолкнулся от вагона и упал на платформу, почти на самом ее конце; благополучно прокатившись по ней, как хорошая чурка, я все же задержался у края.

Встал я и готов был изругать Сороку последними словами: ведь по ее милости я лишился всех наших богатых трофеев! Подлая!.. Но ко мне бежал со всех ног дежурный по станции в своей красной фуражке. Он был так перепуган, глаза его были так вытаращены и он до того запыхался при своей несколько излишней полноте, что мне стало совестно. Теперь опасность показалась мне пустяком, все событие только смешным.

— Не ушиблись? Ах как же это! Простите! Недосмотр!

Я отвечал, что пустяки, пройдет… жаль вот, зайцы, наверное, перемолоты колесами… а другие уехали…

— Подождите! Может, и не перемолоты.

Пошли обследовать место: удача! Шесть беляков аккуратной горкой лежали себе спокойно под платформой: наверное, их отшвырнуло туда подножкой вагона.

С какой же легкостью я прыгнул, нет, порхнул за ними с платформы!