Владимир Двоеглазов - Ищу комиссара Страница 30

Супонин держался с молодыми офицерами без панибратства, но с той располагающей демократичностью, которую могут позволить себе лишь те, кто рассчитывает на свой собственный авторитет, а не на тот, который достается вместе с новой должностью, как новое удостоверение. Супонину было под пятьдесят — возраст достаточный для того, чтобы, как нередко случается, несколько устать и даже отстать от жизни, особенно в глазах тридцатилетних начальников райотделов; однако подполковник, как вскоре выяснилось, ввязывался в те же споры, читал, как оказалось, те же книги и интересовался теми же проблемами, что и они. Эта черта не могла не импонировать Волохину, знавшему очень хорошо, что и среди них, молодых, причем занимающих порой довольно высокие должности, попадаются, к сожалению, мастодонты.

Однако Волохин отнюдь не тешил себя надеждой, что их отношения сложатся столь же легко и непринужденно. Все-таки теперь Супонин приезжал в РОВД как полномочный представитель вышестоящего органа со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Кроме того, как подсказывал Волохину опыт, убедить в правильности своих действий шумного и грозного начальника несравненно легче, нежели такого вот вежливого и корректного, но непременно вникающего во все детали.

И последнее: как Волохину хотелось раскрыть хищение без помощи окружного управления, так, наверное, еще в большей степени окружному управлению хотелось сделать это без вмешательства УВД области, и Супонин, несомненно, получил на этот счет строгие указания Картаева. Не допустить же вмешательства УВД области и тем самым доказать, что окружное управление действительно в состоянии влиять на оперативную обстановку, можно лишь одним способом: в кратчайший срок раскрыть кражу.

«И не хватало еще, — по неизбежно возникшей ассоциации подумал Волохин, — чтобы замполит завел разговор о смене начальника ОУР!..»

Что касается второго офицера из управления, который должен был прилететь вместе с Супониным, майора Довлетшина, то Волохин не только никогда не встречался с ним лично, но и имел весьма смутное понятие о предназначении его должности.

Когда в отдел впервые пришла бумага за подписью «начальник ОМС УВД майор Довлетшин», они втроем — Волохин, Чиладзе и Проводников, — долго гадали, что бы это значило. Не придя к общему мнению, вызвали секретаршу, и та разъяснила, что «ОМС» расшифровывается как «отдел милицейских служб». Бедное провинциальное управление… Не имея возможности создать специализированные отделы, объединили в один и уголовный розыск, и БХСС, и инспекцию исправительных работ, и даже ГАИ… Повсюду, где возможно, органы внутренних дел стараются провести специализацию не только между службами, но и внутри самих служб; здесь же, на уровне управления, пришлось заняться таким странным объединением.

Дверь без стука отворилась, и вошел Шабалин.

— Владимир Афанасьевич, шабашники ушли.

Волохин нахмурился.

— То-есть как ушли?

— Обыкновенно, — пожал плечами Шабалин. — Ушли из-под оперативного наблюдения. Только что Костик сообщил.

— Немедленно найдите! — грубо прервал Волохин. — Сегодня же! Этого еще недоставало!

— Я предлагал их тогда еще задержать, но Костик…

— Это было мое распоряжение, а не Костика, и вы это прекрасно знаете! Поднимите весь инспекторский состав и сегодня же разыщите!

— А потом, Владимир Афанасьевич? — осторожно спросил Шабалин. — Будем задерживать?

— Сначала найдите. — Волохин помолчал. — Да, придется, видимо, задерживать. Раз вы не смогли на свободе с ними работать.

15

Из поселка он выбрался около шести вечера, когда уже окончательно стемнело, и к рассвету, одолев двадцать семь километров, подошел к стану лесорубов на Новой Технике.

Стан располагался на открытом месте; в нескольких десятках метров от него торчал лишь островок чахлых, не тронутых заготовителями сосенок, укрыться в которых было невозможно, и он не стал подходить ближе, прячась за кронами поваленных, очевидно, нынешней ночью вековых сосен.

Пять или шесть беспорядочно столпившихся вагончиков с оранжевыми крышами, похожих отсюда на кучку подосиновиков, не подавали признаков жизни. На площадке стыли без работы четыре бесчокерных трелевщика и ярко-желтая валочно-пакетирующая машина с бессильно уткнувшимся в сугроб хоботом. Но самое главное — подле одного из вагончиков стояла та самая «пэрээмка» (передвижная ремонтная мастерская на базе ГАЗ-66), которая обогнала его ночью на двенадцатом километре; она, оказывается, шла сюда же и, без сомнения, подобрала бы его, попытайся он ее остановить. Хотя ремонтники, скорее всего, приняли бы его за химаря и не стали бы задавать много вопросов, он все же похвалил себя за осторожность.

В поселке он сумел разжиться телогрейкой и старыми, но теплыми, хорошо подшитыми валенками; после того, как не удалось улететь на Имятуй, он счел необходимым избавиться от приметных зимой заскорузлых кирзовых сапог и болоньевой курточки. Теперь он оценил и другое преимущество добытой одежды: вот уж полчаса, если не больше, сидел он, не двигаясь, меж заиндевелых ветвей и почти не мерз.

Внезапно хлопнула дверь одного из вагончиков; затем он увидел, что к тракторам на площадке направляются трое, о чем-то громко переговариваясь и смеясь. Он понял, что оставаться далее в кроне поваленных деревьев опасно: не исключено, что именно к этой пачке, где он стоял, и пойдет в первую очередь трелевочный трактор.

Он выбрался на дорогу и зашагал по следу кразовского колеса.

Дорога была узкая, не то что на магистрали: два лесовоза на ней уже не разъехались бы. Сосны по обочинам и дальше, куда хватал глаз, все, как одна, были в каррах с глубокими подновками, похожими на дикарские знаки первобытного человека, — здесь велась интенсивная подсочка, и, следовательно, этот массив подлежал вырубке. Но покамест он еще укрывал от посторонних глаз.

Оставшиеся три километра до деревни он прошагал споро, как уставший конь вблизи родной конюшни. Казалось, и сердце билось уже без той тревоги, которая в последние дни не отпускала его. Когда впереди послышался шум автомобильного дизеля, он не бросился в лес, как делал это ночью на магистрали при виде лесовозов, а просто сошел на обочину и переждал. Водитель КрАЗа даже не обратил на него внимания: мало ли кто может встретиться в квартале лесозаготовок.

Но когда впереди, в редине, мелькнули заснеженные крыши Малой Кунды, он невольно остановился и почувствовал, как прежняя тревога закрадывается в душу. Он уже ругал себя за то, что так поздно вышел из поселка, где его никто не знал, и потом шарахался, как лось, от встречных машин, которым до него не было никакого дела, — а вот сюда-то и следовало прийти ночью, потому что здесь его знала каждая собака.

Он убеждал себя в том, что во всей деревне осталось не более пяти-шести семей — прочие, с приближением лесоразработок, перебрались в поселок, и вряд ли кто из оставшихся старух и стариков, увидав его, догадается сообщить в милицию, да и до милиции далеко!.. Немаловажно также, что изба — вторая с краю… Крайняя же, касьяновская, брошена, как писала жена, еще в прошлом году; следовательно, он вообще сможет пройти незамеченным.

Он прикидывал так и сяк, и выходило, что ночи можно не дожидаться. Он устал и хотел спать, и было невыносимо видеть крышу избы, хотя бы и холодной, нетопленной, где можно завалиться в настоящую постель и дрыхнуть хоть двое суток кряду, не боясь, что помешают. Засады он не опасался. Наружная дверь на замке; о том, что в избу можно пробраться, минуя дверь, милиция не знает, а если кто из деревенских и подсказал, то прошло уже две недели, с тех пор как он бежал с «химии», и какой идиот пойдет туда, где его легче взять! Так что если и была засада, то ее давно сняли.

Он пробрался к заброшенной стайке соседнего двора и, прильнув к щели в трухлявой стене, присмотрелся к избе. В щель ему видны были калитка и три окна, выходящие на улицу. Следов до калитки не было. Он просидел довольно долго — может быть, с час, пока увидел на улице единственного человека — дедку Типсина, тащившего с омута на санках флягу с водой. Больше никто не показывался. Надо было решаться. Он взглянул еще на окна, и вдруг ему показалось, что шевельнулась ситцевая занавеска. Безотчетный страх заполз в душу, и он едва удержался, чтобы не броситься к лесу. Победил здравый смысл. Во-первых, если его заметили, то бежать уже бесполезно. Во-вторых, если не заметили, то теперь, когда он побежит, заметят непременно. В-третьих, убеждал он себя, ему просто показалось. Однако никакая сила не могла уже заставить его покинуть стайку до ночи.

Короток зимний день выше шестидесятой параллели, но он показался вечностью. К счастью, было не очень холодно, градусов около двадцати, иначе он окончательно задубел бы в своей телогрейке. До рези в глазах всматривался он в знакомую до мельчайших щербатин избу с ситцевыми занавесками на окнах. Он слышал от одного художника в колонии, что есть на свете картина, на которую нужно очень долго смотреть, и тогда у женщины, нарисованной на картине, обязательно дрогнет на шее жилка. Сам художник этой картины не видел, только слышал о ней, по ему почему-то все поверили… Впрочем, ситцевая занавеска больше ни разу не шевельнулась.