Константинэ Гамсахурдиа - Похищение Луны Страница 31

Тамар ничего не сказала, но лицо ее просветлело. Тараш сдался. Покорно взглянув на Апакидзе, он пробормотал:

— Ладно.

— Ну, вот! — радостно воскликнул Гвандж. — Через десять минут приходи в гостиницу. И не забудь, голубчик, когда будешь в седле, заткнуть полы чохи за пояс. А то будут болтаться всем на посмешище!

— Хорошо, хорошо дядя Гвандж! — кивнул Тараш.

Толпа, запрудившая проспект, нетерпеливо гудела.

Детвора взобралась на крыши. Мальчишки облепили телеграфные столбы, ветви чинар.

Стоял несравненный полдень ранней весны.

Наши друзья все еще прогуливались по саду бывшего дадиановского дворца. Под ослепительным виссоном неба порхали желтокрылые бабочки. Воздух был легок, как сон невинной девушки.

Осторожно, вкрадчиво заглядывал Тараш то в бирюзовые глаза Тамар, то в глаза Каролины — цвета меда.

Одна походила на весну, постучавшуюся в дверь, — в пору цветения роз, когда над миром, пронизанным солнцем, блещет сапфировое небо Востока. Другая напоминала плодоносное лето, когда в садах переливает золотом персик, а ночи темны, как тайные желания женщины, выданной за немилого.

На Тамар любимое платье Тараша — голубое. Две косы, отливающие медью, спускаются до самых бедер.

Каролина — в светло-сером крепдешине, плотно облегающем ее высокую грудь и широкие бедра. Она без шляпы, волосы цвета расплавленного золота коротко подстрижены.

Тараш развлекает дам рассказами о древнегрузинском наездничестве, о том как отличался в этом искусстве иверийский царь Парсман. Конная статуя этого царя была воздвигнута в Риме на Марсовом поле, где император Адриан любовался великолепным зрелищем джигитовки, в которой участвовал сам Парсман, его сын и придворные…

Гвандж прислал сказать, что чоха доставлена.

Переодевание Тараша продолжалось довольно долго. Он не носил чоху с детства; прошло больше получаса, а он, все еще не справился с застежками. Так как дамы ждали в коридоре, он поторопился надеть шаровары и стянул их внутренней тесьмой на поясе.

Даже Гванджу не терпелось, и он ввел дам в комнату.

Каролина по обыкновению звонко смеялась.

— Бог мой, дайте вспомнить, на кого вы похожи! Но никак не могла вспомнить.

— Эти застежки, — говорил Тараш, обращаясь к Каролине, — выдуманы, безусловно, для религиозной медитации. Наверное, верующий, застегивая каждую из них, произносил по одной молитве.

Мальчишка, принесший одежду, забыл захватить гусиное перо. А без пера Тарашу никак не удавалось застегнуть ворот.

Тамар вызвалась помочь. Легкое прикосновение ее рук было ему приятно, но не помогло делу.

После долгих стараний Тамар махнула рукой.

Попытался осилить застежки Гвандж, но тоже тщетно.

— Давайте я попробую, — предложила Каролина, но и она скоро отказалась, сказав — Теперь я убедилась, каким огромным терпением обладают абхазцы и мегрелы!

Гвандж отправился в ресторан в надежде раздобыть у буфетчика гусиное перо.

Тараш снова подошел к зеркалу. Напрасные мучения…

Кто спешит при застегивании архалука или завязывании галстука, тот наверняка опоздает.

Тараш забыл мудрое правило деловых людей — не спешить, когда дело срочное. Он сам не замечал, как дрожали его руки. Застегивание архалука еще раз показало ему, как истрепались у него нервы за последние годы.

Наконец подоспел запыхавшийся Гвандж. Он достал гусиное перо.

Ворот удалось застегнуть. Теперь очередь за рукавами.

Просунув перо через петличку, Тараш нащупывал пуговку, которая коварно ускользала. Гвандж держал рукав. Тамар и Каролина хохотали.

Только просунет Тараш перо через петличку, пытаясь поймать пуговку, только Гвандж подтолкнет ее, как она — мимо!

Каролина взглянула на часы:

— Уже четверть первого!

Тараш решил отказаться от чохи.

— Вы идите, я снова надену свой костюм…

Но женщины заупрямились, настаивая, чтобы он продолжал свои попытки.

— Не волнуйся, голубчик, скачки начнутся не раньше часа… Да и без меня все равно не начнут, — успокаивал Гвандж.

— Тогда не смотрите на меня. От женских взглядов притупляется воля, — улыбнулся дамам Тараш,

Засмеявшись, они вышли на балкон.

Наконец кое-как удалось застегнуть все пуговицы.

Началась вторая часть ритуала — натягивание сапог.

К счастью, нога у сына Гванджа была больше, чем у Тараша, и эта операция сошла легко.

Когда женщины вернулись, он был одет.

Тамар и Каролина с восхищением оглядывали его.

— Совсем Эрамхут! — воскликнула Тамар.

Тараш посмотрел в зеркало и был поражен. Он походил на Эрамхута так, словно был его двойником.

Это сходство было ему на руку: не раз приходилось ему слышать, как Тамар говорила: «В жизни не видела мужчины красивее Эрамхута!»

Кроме того, Тараш верил, что человеческая душа эластична, что с годами человек, преображаясь, становится похожим на того, кого любит.

Он снова подошел к стенному зеркалу и ясно представил себе лицо Эрамхута, так искусно написанное неизвестным французским художником. Как знать! Может быть, его душа вселилась в Тараша?

Совсем чужим показался он себе в новом платье.

Отошел от зеркала, прошелся по комнате. И вдруг остро ощутил, что чоха вытеснила не только его парижский костюм, но и тот душевный мир, который он носил в себе еще час назад. Теперь он готов был задорно вскочить на Гунтера и вызвать на состязание в скачках весь свет!

Разве не доказывает это лишний раз, как сильна власть вещей над человеком?

Иным показалось ему все его существо. Даже походка изменилась, он ходил коротким военным шагом. В то время как он смеялся и шутил, в тайниках его сердца вставали образы детства, когда он, впервые надев чоху и несясь верхом на палке, воображал себя Эрамхутом.

Восхищенный Гвандж Апакидзе подошел к нему вплотную и туго затянул его свободно отпущенный пояс, как стягивают подпругу лошади, которой предстоит скакать по ухабам. Оторвав клочок от бумаги, валявшейся на столе, Гвандж послюнявил его и вдел в застежку пояса. Затем поправил ворот, одернул полы чохи и, собрав складки на боках, повернул Тараша.

— Бедани чуть морщит… — пробормотал он, словно оправдываясь.

— А что такое бедани?

— Эхо часть спинки у чохи, от лопаток до пояса. Повернув еще раз Тараша, хлопнул его по плечу:

— Ну вот, голубчик, теперь ты настоящий Эмхвари!

Туманные, тяжелые мысли охватили Тараша как всегда при воспоминании об Эрамхуте. Он перестал замечать своих спутников, спускавшихся вместе с ним по лестнице гостиницы. Ему казалось, будто по ступенькам сходит воскресший Эрамхут, так же спокойно и скорбно, как в тот день, когда, застегнув тридцать две пуговицы своего архалука, он последовал за начальником казачьего отряда, чтобы мужественно встретить смерть на чужбине…

Гвандж подвел к Тарашу Гунтера. Арзакан сидел на Арабиа. На свою Циру Кац Звамбая усадил гвасалиевского парня, а сам сел на лошадь, взятую у Мачагвы Эшба.

Он не собирался принимать участия в скачках, уверенный в том, что сын не опозорит звамбаевского рода. Вчерашняя джигитовка и герулафа убедили его в этом. Арзакан, несомненно, возьмет первый приз.

Но на всякий случай старик приготовился. Если почему-нибудь Арзакан отстанет, тогда вмешается Кац. Он выступит на ристалище и бросит вызов победителю Звамбая.

О том, что Тараш участвует в скачках, Кац и не подозревал.

— Помни, сынок, не мучь лошадь уздой, — наставлял сына Кац, испытанный в абхазской джигитовке.

Он вообще держался убеждения, что ездок значит куда больше лошади, волновался меньше, чем всегда, и даже перестал язвить Арзакана.

— Повод держи покороче, но не слишком натягивай, чтобы не поранить лошади губу. Корпусом пригнись к загривку, опирайся крепко на бедра, икры до щиколоток прижми плотно к бокам.

Арзакан удивился необычно ласковому тону отца.

Еще одно обстоятельство взволновало его сегодня. Он увидел Тараша, стоящего у террасы, подошел к нему и с удовольствием оглядел молочного брата, одетого в чоху.

— Помнишь, Гуча, как твой отец велел сшить нам чохи и как мы ездили на осле?

Тараш был тронут. Уже давно не слыхал он от Арзакана такого дружелюбного слова и своего детского имени — Гуча.

Как у всякого абхазца, у Тараша было еще несколько имен: Гулико, Гуча, Мисоуст.

Гуча его называли кормилица и Кац Звамбая; Гулико — отец с матерью; тетка Армадар звала Мисоустом.

— На осле катались? — от души рассмеялся Тараш.

— Как же! Помнишь, мы назвали его Сико, по имени денщика твоего отца. Чоха очень идет тебе, Тараш. А мою любимую чоху изрешетили разбойники.

— Как это?

— Я ведь был ранен. Когда мы преследовали разбойников в чепрыжских лесах, они всадили в меня две пули. Одна попала в бедро и там застряла, другая, перебив ребро, прошла навылет.