Иван Виноградов - Плотина Страница 31

Он чувствовал, что залетает мыслью не в свои сферы, но не хотел себя сдерживать ни в размышлениях, ни в очередных действиях. Мысли, если они толковые, могут пригодиться со временем, а действия необходимы уже сейчас — и постоянно. Во всяком случае простой бригады был предотвращен, путь для второго крана тянули дальше, а перед самым обедом «выздоровел» и захворавший «тысячник» — на него прислали из штаба заводского наладчика. Наверно, сработал здесь и специфический закон поведения механизмов: когда ты уже обернулся и можешь обойтись без какой-либо забарахлившей машины, она как ни в чем не бывало возвращается в строй.

А Николай Васильевич, оказывается, все это время незаметно наблюдал за действиями Юры. При очередной встрече спросил:

— Что это ты так разгулялся?

— Кровь играет, шеф, — засмеялся Юра.

— Ну-ну… Можно, пожалуй, и так…

Полной ясности он в этот раз не стал добиваться, но Юра понял, что за самовольный визит к соседу его упрекать уже не будут.

Обедать он пошел вместе с Ливенковым, и по дороге они, как водится, поговорили о рыбалке — дескать, неплохо бы мотануть куда-то подальше, хотя бы к тому же Богачеву, да денька на два, с ночевкой, чтобы две зорьки было. Какая там у него на поляне под кедрами уха варится — нигде такой не бывает!

Размечтавшись, они привычно посетовали на нехватку времени. У Леши семья, у Юры своя какая-то беспрерывность дел.

— Даже лодку просмолить не соберусь, — вспомнил он.

— А я на своей защитное кольцо на винт делаю, — сказал Ливенков. — Вот поставлю — и мне тогда ни мелководье, ни галька, ни мелкие коряжки — все нипочем!

— Это ты ловко придумал, — оценил Юра. — Покажешь?

— Там и показывать нечего. К корпусу мотора крепишь металлическое кольцо… Сядем за стол — нарисую.

Но за стол Юра сел не с Ливенковым, а по соседству. Его позвала Саша Кичеева, которая уже обедала вместе с Наташей Варламовой.

— Третья встреча — уже судьба! — изрек Юра, подсаживаясь к «техдевчатам» со своим подносом и обращаясь к Наташе.

Его как будто не услышали, и он немного опешил.

— Леша, нас здесь не понимают, — повернулся он опять к Ливенкову.

Но тут захлопотала, засуетилась Саша:

— Да что ты, Юрочка, мы же тебе место на столе расчищали.

Все-таки Юра был недоволен, и уже не столько Наташей, сколько самим собой. Действительно, третий раз встречает ее — и всегда начинает с пустого балагурства, с полутрепа, который процветает на танцплощадке, в «Баргузине» или в автобусе по дороге в котлован. Слова вылетают пачками, сталкиваются и отлетают друг от друга, а что после них остается — поди-ка вспомни! Многим девчонкам это нравится, но, как видно, не всем.

— Как живешь-то, Юра? Зашел бы, что ли, когда, — начала Саша.

— Плотина держит, — отговорился он.

— Плотина-то никуда не убежит от тебя…

Это было сказано с каким-то намеком, и, чтобы Юра получше все понял, простодушная Саша повела своими остренькими и словно бы чуть припухшими глазами в сторону новой своей подруги. «Вот кто может убежать!»— сказали Сашины глаза.

Юра тоже невольно глянул на Наташу и вдруг обнаружил, что она кого-то сильно напоминает. Нет, похожей на нее знакомой девушки у Юры не было, и все же началось какое-то чудо узнавания. Скорей всего, он подсознательно сличал сейчас ее облик с тем идеалом или эталоном женщины, который заложен в нашем представлении о будущей подруге неизвестно когда и, даже видоизменяясь (под воздействием реально встречаемых нами женщин), сохраняет в основе свою изначальность и некую путеводность в наших поисках. Юра, по-видимому, обнаруживал сейчас желанное сходство, и от этого в его душе зарождалась тихая радость. Он все дольше задерживал свой взгляд на ее лице, пока не заметил, что это ее смущает. Даже хороший летний загар не мог уже скрыть проступившего на ее щеках румянца. И это тоже было для Юры почему-то приятно. Он был к лицу ей, этот добрый, здоровый румянец, — вот в чем дело! От смущения девушка нахмурила брови — темные, красиво изогнутые, и Юра обрадованно улыбнулся — неизвестно чему.

Наташа теперь торопилась закончить обед, а Юре и торопиться не требовалось — он всегда это делал быстро. И как только Наташа поднялась из-за стола, он тоже незамедлительно встал и вышел вслед за нею на улицу. Саша — вместе с ними.

— Интересно, — проговорила Наташа, остановившись у крыльца столовки и глядя на высокую правобережную скалу, — как мы все оттуда выглядим?

— Как муравьи… и как богатыри, — поспешил Юра ответить. И тут же предложил: — Можем хоть сегодня, после смены, подняться туда… Ты как, Саша?

— Я все видела, Юрочка, везде побывала, — отказалась Саша. — А вам надо.

Юра повернулся к Наташе.

— Как-нибудь в другой раз, — из солидарности отказалась и она.

Но Юра уже знал, что скоро пойдет с нею и на левый, и на правый берег, поведет ее вверх по своему любимому Сиреневому логу и по другим логам и распадкам, по заветным тропкам и нетоптаным травам.

В первую же субботу они встретились в центре поселка. У Наташи в руках была небольшая корзинка.

— Говорят, черника созрела, и дома мне посоветовали… — как бы извинилась девушка.

— Наберем! — пообещал Юра.

Он вырос в семье гидростроителя, где уважаются и ценятся первобытные радости таежной жизни: съездить на рыбалку, сходить пешком или сгонять на мотоцикле в тайгу и вернуться домой с корзинкой грибов, ведерком ягод и охапкой цветов в придачу. Здесь каждая хозяйственная семья заготавливает на зиму добрый запасец сушеной, вяленой и соленой рыбы, грибов и ягод. Это доставляет людям приятные хлопоты и дает не менее приятную добавку к рациону, нигде не лишнюю.

Последними «строениями» поселка, которые уже вклинивались в заросли Сиреневого лога, были собачьи конуры; в них местные любители охоты содержали своих лаек, натасканных на таежных зверьков. Собаки провожали молодых людей жалобным повизгиванием и требовательным лаем. Они как будто просили: «Возьмите нас с собой… Выпустите… Дайте же побегать, черт возьми!»

Дальше начиналась настоящая тайга. Справа и слева сопки, густо поросшие березой и сосной, прямо по распадку — тропа, проложенная вдоль ручья. Позади еще слышалось пульсирующее, наплывами, гудение «белазов», а здесь особая птичья тишина, запахи трав и листвы — и волюшка вольная!

Юра и Наташа шли теперь молча. В поселке они обсуждали предстоящий поход, проходя через «собачий городок», дружно пожалели бедных животных, которым за свою привязанность к человеку приходится расплачиваться своей свободой, — но вот все привычное осталось позади, и словно бы там же остались все подходящие слова. Юра еще очень мало знал Наташу и, как выяснилось, не слишком хорошо знал себя. Не такой он, оказывается, говорун!

Так они и шли, обмениваясь лишь необходимыми и незначительными фразами: «Осторожно, тут переход по камням…» — «Ой, какие милые березки! Как пять сестер…» — «Они и есть сестры…»

Если мало говорили Наташа и Юра, то бегущий навстречу ручей не затихал ни на минуту.

Он всегда говорлив, этот старый Юрин знакомец. Он всегда весел и приветлив. Только после дождей начинает вдруг сердиться, рычать и даже катит вниз камни. Тогда он становится мутным и недобрым, тогда не становись на его пути!

Но чаще он все-таки вот такой, как сегодня: резвый и не злой. И ведет свою нескончаемую жизнерадостную песенку. Журчим, дескать, работаем, бежим, бежим, торопимся — чтоб встретиться с Рекой. Там ждет нас жизнь особая, течение раздольное: каньонами, долинами, тайгой, холодной тундрою — и прямо в Океан!.. И вот когда, — слышится далее в песне ручья, — вот когда мои скромные струи приобщатся к истинному, невероятному могуществу, о каком здесь, за своей работой в логах и распадках, нам даже мечтать не приходится! Может быть, только там и только тогда, когда принесешь Океану-отцу свою малую кровинку, вольешься в него и сольешься с ним, — только там и познаешь весь истинный смысл своих здешних ручейковых трудов. Есть, есть в них смысл! И всегда будет — отныне и до века. Для того и бежим, для того и торопимся, в пути сливаясь с братьями, чтоб влиться в Океан…

Работяга ручей. Мудрец ручей…

Разные, как уже говорилось, бывают у него состояния, разные песни. В дожди — одна, в жару — другая, журчливая. Но всегда он — в труде. И всегда что-то напевает.

В это солнечное нежаркое утро он напевал, наверное, лучшую свою песенку — мелодичную, свежую и чистую. Об общей радости бытия. О прелести движения, которое суть и потребность наша. О счастье слияния с какой-нибудь резвой речушкой. Об общем устремлении к большой воде, в которой только и отразится вся неоглядность и чистота голубого неба.

Счастливого тебе пути, ручей-брат!..

— Юра, вы не знаете, где он начинается? — заинтересовалась Наташа. — Сколько идем, он все бежит и бежит.