Гавриил Кунгуров - Албазинская крепость Страница 31

Богдыхан и его ближние перепугались насмерть. Держали иезуитов в тюрьме, боясь исполнить над ними казнь. Ожидая казни, Адам Шаль и Фердинанд Вербист сочинили книгу, в ней злоучение того китайского мудреца повергли в прах. Сызнова иезуиты получили почет при дворе китайского императора, а Фердинанд Вербист богдыханом Кан-си удостоен был имени премудрого советника.

Памятую и другое: отменно лукавы иезуиты. Во многих государствах деяния их нам ведомы. В мудрых книгах прописано: „Иезуиты змеям коварным уподобились, прегрешения тяжки верой Христа прикрывают“. То как? Не услащает ли Фердинанд Вербист добротой и лаской нас, посла Руси великой, ради иных происков и помыслов злонравных? Пресветлая матерь божья, не суди мои прегрешения, темные подозрения к единоверцам. Тревожат сердце мое приметы отцов наших премудрых, они поучают: „Не ищи души у змеи, труд напрасный — не сыщешь…“

Писание мое, столь многое, прерву: перо от устали худо пишет. Отрок, склонив голову, безмятежно спит. В оконце пробивается утра пресветлое сияние.

Июня 23 дня.

День сумраку подобен. Богдыхановы приспешники караулы добавили, тому причиной алчность китайских купцов, разглядевших товары наши, особливо меха зверей сибирских.

Июня 24 дня.

Происки асканьи-амбаня опечалили наших людей. От его лиходейских происков китайские купцы не приходят и торговли с нами не заводят. Посланец двора творит злые измышления, чтобы товары наши в ценах сбить и задаром отобрать да поделить среди ближних богдыханова двора. На ухо сказал Фердинанд Вербист тайну: китайскому богдыхану товары наши поглянулись, и наказал он купцов на двор не допускать, цены сбивать низко.

Июня 25 дня.

Ропот в посольстве нашем велик. Иные бранят порядки Китайского царства, иные нас, посла государева, клянут и позорят угрозами. Вот, мол, гордость посла непреклонная родила у богдыхановых людей злость и презрение к русским посланцам. Оттого и неуспех во всех делах: и торговых и государственных.

Июня 26 дня.

Товарам нашим нет покоя: их щупают, нюхают, разглядывают алчными глазами, царапают ногтями, цену же против вчерашнего сбавили вдвое.

Июня 27 дня.

Нас, посла царского, с малым числом людей посольских отпустили за ворота и под караулом разрешили гулять городом, оглядеть его строения и иные диковины. Милость эта столь радостна…

Июня 30 дня.

Сочтем за славное торопливо пометить о виденном глазами нашими, о китайцах и их житье. Дивились мы диву многому, и всего не упомнишь. Однако начнем с городских строений. Город велик и поделен на три стороны. Первая сторона называется Цай-чжу, на языке нашем — Богатая. Строения каменны, крыши, кверху концы загнувши, стоят, шапкам стрельчатым подобны; ограды резьбой изукрашены; на столбах идолы стоят; вокруг сады цветут, и воины при пиках хранят входы и выходы. Живут тут китайские бояре, купцы самые премного богатые, богдыхановы родичи, дядя богдыханов и его жены. Жен у него больше восьмидесяти. В эту сторону люд рваный, нищих и бродяг придорожных не пускают, а тех, кто попадает, бьют нещадно, до смерти и, убив, тело бросают в реку, а голову вздевают на кол. Среди богатых строений есть площадь, китайцы ее именуют шепотом Сутанг, на нашем языке Тайная. Львы гранитные вырезаны с великим художеством, ростом громадны, стройны, лучше того и быть не может. На этой площади исполняются казни.

Поодаль, подобно райским кущам, цветут славные сады богдыхана, а средь них стоят его дворцы: малый и большой. Стены обоих пурпурного цвета, а крыты те дворцы оранжевыми фарфоровыми крышами. Вокруг малого дворца строения пригожие, изукрашенные тонкой резьбой и красками крыты светлыми, оттого и сияют красотами на солнце: то хоромы богдыхановых жен и наложниц. Не сочту за срам написать о женах богдыхана, хоть это в тайне китайцами содержится. У богдыхана одна жена, ту именуют первейшей женой, кроме нее, имеет он еще тридцать шесть жен — то молодые жены, и еще вдвое больше последних — то наложницы. Первейшая жена может сидеть и пить и есть за одним столом с богдыханом, прочие жены, как богдыхановы сожительницы, приставлены к первейшей жене и старательно ей служат. Дети же от всех жен не знают иной матери, кроме первейшей жены богдыхана. У богдыхана сорок сыновей, не считая дочерей. Все жены живут в заперти, в строгом заключении, охраняют их евнухи, коих при дворе множество, более трех тысяч.

Вторую сторону города нарекли Цюнь-жень — Бедности место. Проживает там люд нищий, мошкаре болотной подобен, грязно и тесно. Хижины малы, бедны, из глины и травы речной сбиты. И столь их много, не видно ни конца ни края, а улочки узки, забиты людьми плотно, особливо детьми, которые голышами бегают, еды ищут, копаясь в навозных кучах. Нищих, бродяг, калек и иных убогих, да скоморохов, да фокусников-волшебников бессчетное множество, будто со всего света сюда согнаны. Праведно слово древнего китайского мудреца Лао Цзы: „Если дворцы очень великолепны, то поля очень запущены, закрома пусты и люд гол…“ Китайцы слово мудреца чтут.

На чистом листе пометим сокровенную тайну двора богдыханова, о ней с великой утайкой да оглядкой сказывал нам Адам Шаль; об этом слыхали мы и от князя тунгусского Гантимура, вставшего под всесильную руку государя нашего. Поведали нам, что-де император Серединного царства, нареченный „Сын неба“, не китайских кровей. О, горе, горе китайцам, прогневили всевышнего, в правители себе нарекли иноземца из разбойных маньчжур, кои повоевали Китай и стоят на царстве твердой ногой. Всюду китайцам лихо: богдыхан благоволит маньчжурам, непокорных китайцев казнит мечом и огнем; землепашцев, работных людишек нещадно теснит, давит поборами. Оттого ремесленники голы, землеробы голодны, купцы мелки — нищает царство; шатание и брожение в нем морскому ветру подобно, коль налетит, спасения не жди. Китайцы точат ножи, острят пики на богдыхана, его зловредных родичей да на тех ублюдков — вельмож китайских, кои продались маньчжурам, радиво им служат. Кровь льется многая.

Отпишем со слов того же Адама Шаля скорбное диво: в южной стороне Китая есть города на воде — то вместилище злосчастных бедняков. Река сплошь усеяна лодками с шатрами, лодки стоят густо, борт о борт, и в тех лодочных городах живет рыбацкий люд. Китайцы, однако же, самые искусные рыболовы на белом свете. На берегах им места не отведено ради малоземелья, потому на воде и родятся и умирают.

Но великому чуду подобно, что все те строения на воде сияют в зелени цветов, плодов и деревьев… Китайские землеробы стараниями безмерными возвели на реке плоты многие, а на плоты наносили земли, и земля та сама, питаясь водой из реки, дает столь зрелые плоды, что описать не можно. Ели мы с тех плотов лук, по сладости с яблоком русским сходен, а ростом велик, больше репы. Дыни слаще меду, цветы чудные: и пригожи и душисты, а от того цветного духу, от всех огородов и садов разносится благовоние на многие версты…

А китайцы землепашцы славные. Уронив в землю зернышки, вырастят из них, ползая по полю и перебирая землю руками, сам-двадцать, а то и более. Оттого сеют заместо нашего лукошка из бамбуковой дудочки. Дудочка та искусно сделана, зерно кладет ровной тонкой нитью, лишнего не обронит, семя дурной травы в себе задержит. Китайские землеробы — истинные трудолюбцы полей: и в жару палящую и в дождь резучий в земле копаются неотлучно… Соки у земли норовят отобрать до отказа и, чтоб вернуть земле силы плодовитости, удобряют, поливают, чистят и холят ее пуще, чем дитя родное. О земле говорят ласково и детей с малолетства к тому же клонят. Помнят завет древневекового мудреца, имя его запамятовал, слова его праведны: „Пот и слезы людей — кровь земли. Отдай ей это, иначе она умрет, а с ней умрут и люди…“

Плоды китайские землепашцы выращивают чудесны: крупны, сочны, в еде сладки, однако не в единой стране таковых не сыщешь.

Люд же китайский, хоть от земли плоды берет во множестве, беден и нищ без меры. Усмотрели мы такое лихо, оно тем горше, чем больше видишь законы богдыханова царства. Простой люд почитается у них хуже животин. Фердинанд Вербист видел один китайский обычай, страшный, кровавый.

Когда умирает богдыхан аль близкий его родич, мертвеца несут в священную рощу, впереди идет сто ножовщиков, они убивают всякого, попавшего на пути. Когда умер старший дядя богдыханов, было велено покойника нести не дорогой, а полями, где трудилось множество хлебопашцев. Ножовщики зарезали десять тысяч мужчин, женщин и детей. Поля покраснели от крови, трупы мешали шагать, рыдания и вопли огласили горы и долины. Богдыхан сказал: „Я рад, что десять тысяч чистых душ будут служить в раю у трона моего дяди…“