Алексей Кожевников - Том 3. Воздушный десант Страница 31

— В нем есть что-нибудь пожевать?

— Ничего. Последний раз ел вчера.

— Тогда я богач, можно сказать, продуктовый склад. — Он запускает руку в карман своей куртки, затем протягивает мне сжатый кулак. — Подставляй ладошки!

Из руки комбрига в мою пригоршню сыплются гладкие, светло-коричневые с прозеленью, молодые желуди.

— Между прочим, неплохая штука. Советую заготовить побольше. Я набил все карманы. — И хлопает руками по своим взбугренным карманам. — Живу исключительно на них, на желудях. Налегке прыгнул, без запасов.

— А с питьем как? — спросил я.

— С этим хорошо. Питья целый колодец. Хочешь?

— Не так уж сильно, могу подождать. Вы отдыхайте.

— Да, я устал. Как приземлился, с той поры все хожу, хожу… Дохожусь до упаду, передремну час-два — и снова ходить. За все время не уснул как следует. Не спится. — Медленно, задумчиво комбриг пересыпает желуди с одной ладони на другую, желудей меньше и меньше, они проваливаются меж пальцев.

— Товарищ комбриг, я выполняю приказ капитана Сорокина — ищу товарищей. Здесь, в лесу, нас десять человек: капитан Сорокин, лейтенант Гущин, переводчица, солдаты…

— Где они? — Комбриг сильно дернул меня за руку. — Где?

— Здесь. Ночевали все вместе. Теперь рассыпались, ищут штаб бригады.

Комбриг оживился, встал легко, быстро надел шинельную скатку и сказал:

— Идем туда! К ним. Десять человек — это уже войско. Это уже… о-о!

Идем к соснам. Плохая еда желуди. Комбриг на них так отощал, что спотыкается на каждом шагу, а через десяток останавливается отдохнуть. Он упрямится, но я все-таки отбираю у него шинельную скатку и перевешиваю на себя.

Идем и рассказываем друг другу, как приземлились. Совсем не чувствую, что он — комбриг, а я — подчиненный ему рядовой солдат.

— Тебе повезло, на редкость повезло, — твердит он. — Ты приземлился по-барски. У меня корявей вышло.

Комбрига парашют кинул на лес, будто нарочно, для издевки, кинул на большой, старый, усыхающий дуб. С размаху комбриг поломал много сучьев, а потом они вонзились в него, начали корябать ему лицо, руки, рвать обмундирование. Хорошо еще, что не взорвался весь. При таком приземлении, когда на тебе автомат, гранаты, подорваться — совсем плевое дело.

— Видишь, как чертов дуб устряпал меня? Не оставил живого места. И разжаловал в рядовые.

Да, верно, комбрига будто терзала свора собак: десантская куртка и брюки порваны вкривь да вкось во многих местах, погон нет. Прорехи зашиты белыми нитками, которые были взяты для подшивки подворотничков.

— Досталось и моей шкуре. — Комбриг оголил руку. По всей руке от ладони до локтя были ссадины и темно-синие кровоподтеки.

Парашют запутался в сучьях дуба; снимая, комбриг изорвал его в клочья, потом захоронил под опавший лист. И долго глядел в небо, искал глазами самолеты, парашюты. Ведь должна была появиться целая бригада. Но не видел их и думал: «Скверно дело, скверно».

Развернул карту, осветил ее фонариком и определился. До сборного пункта было километров пятнадцать.

Вдруг не очень далеко раздалась пальба из шестиствольного немецкого миномета. «Скрипун», как называют наши бойцы этот миномет, бил в разные стороны, без цели.

Комбриг решил: себя спасает, бестия. Знает, что сброшен десант, и вот бьет: пусть слышат и обходят. Если молчать, десантники могут нечаянно напороться на него. И кто знает, чем кончится такая встреча.

Прислушиваясь, останавливаясь, стараясь быть неслышным, комбриг продвигался к сборному пункту. Вдруг шорох. Мигнул фонариком, но ему не отмигнулись. Шорох стих. И комбриг и кто-то неизвестный долго стояли, притаившись, неслышно. Потом снова шорох не то человека, не то зверя. Комбриг подумал: вероятней всего, шарахается десантник. Но почему не отвечает? Снова помигал ему фонариком, подудел дудочкой. Ответа нет. И решил прибегнуть к прямой речи, крикнул:

— Десять.

Вместо ожидаемого «пять» раздался выстрел.

И оба затаились. Дело складывалось невесело. Комбриг мало допускал, что стреляет немец, он знал, что немцы боятся русских лесов и ночью в такую непроглядную, непроходимую чащобу ни один из них не полезет. Тут, скорей всего, десантник. Но как втолковать глупому, что стреляет он в своего? И долго были как мертвые, ни движны, ни голоса. Но все же надо разрешить тягостное недоразумение, пока тот, другой, не отправил его в «Могилевскую губернию». С оружием наизготовку комбриг встал за толстое дерево и начал говорить:

— Чего стреляешь? Я свой. Иди ко мне!

— А ты кто? — раздался молодой-молодой и руссейший голос.

— Десантник. Ну, иди, иди, не трусь!

Тот помедлил немного и пошел на сближение. Когда шаги стали совсем близко, комбриг осветил его фонариком.

— Я командир десантной бригады, — сказал подполковник Сидоров.

— Я не знаю вас. У нас командир другой. — И солдат назвал своего командира. Оказалось, что Сидоров встретил бойца другой бригады, которая десантировалась накануне.

Солдат держался хмуро, настороженно. Комбригу пришлось достать свои документы. Осветив фонариком, солдат внимательно прочитал их, поворачивая на обе стороны. Комбригу было досадно, что он попал на подозрение к рядовому бойцу.

Но что поделаешь? Оставить у солдата даже малейшее недоверие нельзя.

— Нам не говорили, что сбросили и вашу бригаду, — сказал, проверив документы, боец.

— Это нельзя разглашать, это военная тайна, — предупредил его комбриг.

— Я ведь принял вас за переодетого фашиста. Вид русский, говорит по-русски, а сигналы и пароль другие. Явно переодетый фашист или предатель. Я ведь мог убить вас.

— Ты почему бродишь здесь? — спросил комбриг. — Тебе надо быть далеко отсюда.

— Где приземлился, там и брожу.

Пошли вместе. На рассвете слышат шаги. Затаились. Видят — идут три своих солдата. Соединились с ними.

Днем вышли в поле. Комбриг расставил бойцов для наблюдения, а сам взобрался на высокую-высокую сосну, она поднималась над лесом, будто голова над туловищем. С вершины было видно много дорог, и по всем непрерывно шли вражеские танки, орудия, автомашины.

Требовалась основательная разведка. Комбриг отправил всех четырех бойцов. Десантники должны все время и во все стороны вести разведку, иначе им гибель.

Из разведки вернулись трое, четвертый погиб или застрял надолго. Они донесли: кругом уйма немцев, везде окопы, и еще роют новые, работают и немецкие солдаты, и мирное оккупированное население.

День перебыли на опушке леса, ночью переползли несколько дорог и оврагов. Новый день застиг в чистом поле, где единственным мало-мальски надежным укрытием был ток, куда навезли для молотьбы очень много пшеничных снопов. Там и залегли. Комбриг взобрался на груду снопов. С высоты в бинокль видно Днепр и немецкую оборону: километров на десять — противотанковые рвы, окопы, проволочные заграждения.

На дорогах самоходные орудия, грузовики с солдатами. Вот штабная машина. Она остановила одно из орудий. Хорошо видно, что немцы, разговаривая, все поглядывают на ток. Затем орудие повернуло назад. «К нам», — подумал комбриг и перевел свое войско в старые, полузаплывшие окопы сорок первого года вблизи тока.

Немцев долго не было, орудие куда-то исчезло, и вдруг из-за груды снопов высунулось огромное дуло: самоходка подобралась к окопам по низинке. Рявкнул выстрел. Одного из десантников убило прямым попаданием.

— Гранаты! — скомандовал комбриг.

В самоходку полетели гранаты. Весь расчет ее был перебит. Но с дороги шли на десантников новые орудия и автоматчики.

Сперва ползком, затем короткими перебежками десантники начали отступать к оврагу. Гитлеровцы вели бешеный огонь. Оба рядовых десантника погибли. Дополз до оврага и спасся там один комбриг. Также один пришел он и на сборный пункт своей бригады.

Боже мой, что передумал, перечувствовал он, когда бродил на сборном пункте один! Из всей бригады за неделю явился только он один и мог вполне резонно считать, что и уцелел только один. И сейчас не много радости. Всего десять человек.

Как быть дальше? Ждать, авось соберутся, или собирать самому? Или признать поражение и перейти обратно за Днепр? А что скажут там?

Я напомнил комбригу о воде. Мы свернули к руслу потока, которое вилюжило неподалеку от нашего пути. Около одной из промоин комбриг остановился. На дне промоинки лежал небольшой веник, связанный из березовых веток. Комбриг поднял его. Под веником была лунка, вырытая десантским ножом, в лунке стекленела лужица воды.

— Вот он, мой поилец, — сказал комбриг. — За сутки побирается до двух фляжек.

— А если вырыть пошире и поглубже?

— Надо думать, и воды наберется больше. Мне одному хватало.

Лужица была мелкая, вроде чайного блюдечка. Я встал на коленки перед ней и осторожно, чтобы не замутить, как снимают сметану, перечерпал воду ложкой во флягу.