Припади к земле - Зот Корнилович Тоболкин Страница 31

Бурдаков, видно, не ждал его и припёр ворота стежком.

Пермин постучал – не отзывались. Он снова заторкал в ворота, чуя, что за ними стоит Илья.

- Открой! Муки принёс...

- От тебя не возьму, – Илья покрепче припёр ворота и скал: – Больше не приходи.

Глава 17

Однажды Прокопий привёз на конный двор сено. Ворота открыл Дугин.

- Тебе помочь?

- Сам справлюсь.

- Сам-от из тебя хреновый, Алёха: Катюньку вот проворонил.

Молчком ссадив воз, Прокопий выпряг лошадь.

Дугин поджидал его подле конюховки.

- На свадьбу тебя не приглашали? – вкрадчиво спросил он.

- К кому?

- Говорят, Катюнька за Варлама выходит. Может, и врут. Кто их поймёт, нонешних-то? И замужем не бывала, а девкой не назовёшь. Вечор я их в самую пору в Совете застукал. Председатель своё не упущает.

Прокопий, ничего не ответив, выскочил из ограды.

- Сомневаешься – покарауль возле ворот! – крикнул вдогон Дугин.

И верилось, и не верилось.

Не могла Катерина обмануть.

С другой стороны, Дугину-то какой резон напраслину возводить.

Взяв ружьё, Прокопий допоздна метался в бору. Мимо него петляли зайцы, протопал сохатый – ружьё молчало.

Под вечер ноги сами привели к дому деда Семёна.

В пригоне рыпнули воротца: должно быть, Катя вышла управляться.

- Здравствуйте! – услышал Прокопий ненавистно-вежливый голос. – Семён Саввич дома?

- Дома.

- Если зайду в гости – не поздно?

- Заходите. Гостям всегда рады.

Но едва Сазонов перешагнул подворотню, что-то тупо ударило в затылок. Стало темно.

Девушка выбежала на шум.

- За что ты его? – с брезгливой жалостью спросила.

Поняв, оскорбилась:

- Ты и меня за одно стукни...

- Рук марать не хочу! – хрипло сказал Прокопий и зашагал прочь. Надсадно опираясь на ружьё...

С той стороны, куда он ушёл, раздался выстрел. Катя бросилась на звук, но не нашла ни живого, ни мёртвого.

Она ещё долго бегала и звала. Никто не откликался.

Возле подворотни лежал Сазонов.

Заведя его в дом, опять побежала на поиски. Деревня глухо, затаённо молчала. Лишь окна учительницы светились ярко и вызывающе.

Заглянув к ней, девушка увидела Прокопия, разбивающего прикладом стул. Когда стул разлетелся, учительница, смеясь, подставила другой, затем третий.

- Отошло? – спросила. – Присядь.

Сама расстегнула на нём полушубок. Перехватив её руки, Прокопий слепо ткнулся в них разгорячённым лбом, затряс головой.

- Это пройдёт, Проня! Не расстраивайся, пройдёт!

- Вы же ничего не знаете! – буркнул он. Уклоняясь от её поглаживаний, как повзрослевший ребёнок, которому и стыдно и приятно, что мать целует его при всех.

- Знаю, Проня... Догадаться нехитро: любишь...

- Вас... вас люблю! – крикнул он, разводя в стороны её руки.

Они безвольно опустились, потом вспорхнули и легли на его плечи.

Катя отпрянула от окна.

...Из переулка поднимались на пригорок перевязанный Сазонов и Иван Евграфович. Спрятавшись за угол, Прокопий переждал, когда они пройдут, и рысцой пустился вниз.

«Знает или не знает? – думал про Сазонова. – Наверно, не сказала. А если и сказала – отсижу, сколько дадут. Мария дождётся...»

- Нагулялся, дак ешь садись, – хмуро велела Александра, но ни о чём не спросила.

- Тятя где?

- В кузнице. Где ему быть.

Стыдясь матери, Прокопий торопливо проглотил завтрак и отправился в Бузинку.

Глава 18

Не первый раз Прокопий тайком приходит в Заярье и, не показываясь родным, возвращается в Бузинку, где учится на курсах трактористов.

- Чудо моё! – лепечет женщина, не зная как и куда усадить его. Незадолго перед этим она разглядывала себя в зеркале. В пепле волос – серебряные нити, страшные вестницы быстротекущего времени. Тем бесценней каждый миг теперь.

- Чудо! – плавясь в жарких объятиях парня, Мария чуть слышно шепчет ему самое заветное...

Всё на свете забыто. Зеркало задёрнуто занавеской.

Это – кратковременный сон, блаженное опьянение.

Это – сладкая, томительная мука.

- Люблю! Люблю! Люблю! – кричит женщина.

- Ты с кем, Мария? – вдруг раздаётся из темноты знакомый, почти забытый голос. Дверь второпях забыли закрыть – Я за бельём пришёл.

Науменко привычно находит лампу, чиркает спичкой. Лучше бы он не делал этого!

- А-а, – осветив лежащих, спокойно говорит он. – Скоро утешилась.

Мария стыдливо прячется под одеяло.

Прокопий хмуро сжимает кулаки. Но он бессилен, прикован к кровати: его держат горячие, взволнованные руки.

«Вот плесну в них керосином...» – на мгновение проносится в голове Науменко.

Спичка, догорая, жжёт ему пальцы. Он не чувствует.

- Я люблю его, – наконец опомнившись, говорит Мария. В ней борются страсть и жалость.

- Ты и мне это говорила, – презрительно кривит рот Науменко. – И третьему скажешь, и четвёртому.

- Третьего не будет.

- Дай встать, Григорий Иванович, – дрожа от ярости и унижения, просит Прокопий.

- Лежи, – равнодушно произносит Науменко и шарит в сундуке, на дне которого сложено его бельё.

Свернув тряпьё в комок, осторожно прикрыл крышку, будто боялся потревожить обитателей бывшего своего дома.

- Обокрал ты меня, Проня. Убить бы тебя. Но сперва её... – Он наотмашь ударил узлом жену. Одолев стыд, Прокопий вскочил и, прикрывшись одеялом, бросился к нему.

- Лежи, а то постель остынет, – толкнул его Науменко и вышел.

Ему было больно. Хотелось скрыться – умереть ли, заново ли родиться, чтобы не видеть, как эти двое бесстыдно, нетерпеливо тянутся друг к другу.

А они словно потеряли что-то.

Мария тихо плакала, стоя в углу. Прокопий медленно одевался. Он не понимал, отчего вдруг стало больно внутри,