Эльмар Грин - Другой путь. Часть вторая. В стране Ивана Страница 32

Посмотревшись затем в карманное зеркальце, я удостоверился, что бриться мне в этот день было не обязательно. Однако лицо мое изрядно загорело, и волосы от этого как бы еще больше посветлели. Я зачесал их назад, затянул галстук и направился в село, где накануне так весело смеялся.

Но на этот раз у меня веселья не получилось. Хотелось есть. Уже сутки прошли с тех пор, как я по-настоящему плотно позавтракал у Тимофея Григорьевича. А днем у лесника мало к чему успел притронуться. Но как ни старался я, идя вдоль села, отыскать глазами вывеску продовольственной лавки, ее не оказалось. Я прошел все село до самого конца, но только напрасно привлекал внимание встречных людей тем, что глазел направо и налево, всматриваясь в каждый дом. В одно из окон даже высунулась чья-то гладко выбритая, загорелая голова, глядя мне вслед. Однако ничто не помогло мне найти лавку.

Выйдя за пределы села, я призадумался. Что ждет меня там, впереди, если я пойду по этой дороге дальше на юг? Ведь второе село вряд ли находится отсюда близко. Сперва мне попадутся какие-то мелкие деревни. А в мелких деревнях у них нет продовольственных лавок. Это я уже успел заприметить. Хорошо, если скоро попадется железная дорога. А если она не скоро попадется? Тогда как?

Подумав немного, я двинулся обратно по улице села, разглядывая дома еще внимательнее. Но, проходя мимо того окна, откуда выглядывал бритоголовый человек, я свернул на другую сторону улицы, чтобы не дать ему удобного повода заговорить со мной. И опять я прошел мимо церкви, где накануне смеялся, и опять вышел к началу села, но продовольственной лавки так и не увидел.

Может быть, она ютилась где-нибудь в боковом переулке? Но в котором? Я побрел вдоль села третий раз, всматриваясь в боковые переулки. При этом я пытался быстрее проскочить мимо того окна, откуда выглядывал бритоголовый, но не успел. Он крикнул мне через улицу:

— Вы что-то ищете, товарищ?

Я еще прибавил шагу и сказал, не оглядываясь:

— Да…

Но он повторил вопрос:

— А что ищете?

Пришлось и на этот вопрос ответить:

— Лавку.

— Какую лавку?

— Продовольственную.

— Она за клубом помещается, но откроется только через час.

— А-а!..

Тут я поневоле остановился, выискивая глазами клуб. Но, когда я догадался, что это и есть та самая церковь, он задал новый вопрос:

— А вам зачем лавка понадобилась?

Я ответил:

— Так… купить кое-что.

— Товары какие или продукты?

— Продукты.

— Перекусить, что ль, собрались?

— Перекусить…

Сказав это, я готов был тронуться дальше, даже не возвращаясь к церкви, но он крикнул:

— А вы постойте! Идите к нам! У нас и перекусите. Мы как раз за стол садимся.

Вот она, опасность, откуда ко мне подкрадывалась! Я ответил:

— Нет, спасибо. Я лучше там… в другой деревне.

— А там нет лавки.

Я призадумался. То есть не то чтобы призадумался, а просто так постоял на месте, не зная, как от него уйти. А он тем временем отошел от окна и почти сразу же появился у калитки. Распахнув ее, он сказал:

— Милости просим. Завтрак на столе. Идемте, пока не остыл.

Что мне оставалось делать? Я посмотрел вправо и влево вдоль улицы села. Спасения ждать не приходилось ниоткуда. Со всех сторон меня окружала их страшная Россия, полная моих смертельных врагов. Передо мной была раскрыта калитка, а за ней стоял… Кто за ней стоял? Известно кто. За ней стоял тот самый Иван. Я сразу его узнал, несмотря на обритую голову. Это были его плечи, его рост и его лицо, ставшее крупным и мясистым от времени. И можно было заранее догадаться, какую судьбу он уготовил мне в этой ловушке.

Но выхода не было. Я сделал приветливое лицо и вошел в калитку. У крыльца он показал мне рукомойник, мыло и полотенце. Я вымыл руки и поднялся на крыльцо. Он поднялся вслед за мной. Войдя внутрь дома, я сказал: «Здравствуйте». Старая полная женщина и маленькая светловолосая девочка ответили мне тем же. Иван показал мне место за столом, и я сел, оказавшись в углу под иконами. Иван сел рядом со мной, а девочка — напротив меня. Она все время с любопытством таращила на меня свои большие серые глазенки. Я подмигнул ей, и она улыбнулась такой славной детской улыбкой. Да, могла бы и у меня тоже быть сейчас такая же светловолосая девочка с такими же ясными глазенками, если бы не вторгались в мою жизнь всякие злые силы…

Седоволосая хозяйка поставила перед каждым из нас тарелку с горячей гречневой кашей и кружки с молоком. Я выждал, когда она сама уселась за стол, и тоже взялся за ложку. В каше была сделана ямка, наполненная растопленным маслом. Захватывая кашу ложкой, я макал ее в это масло и отправлял в рот, запивая молоком. Что я мог тут поделать? Русский человек выполнял то, к чему с давних пор определила его судьба, и не мне было идти этому наперекор.

По той же причине не мог я отказаться от горячих овсяных оладий, поставленных посреди стола в большой глиняной чашке. Их полагалось окунать в льняное масло, налитое для каждого в отдельное блюдце. Подсмотрев, как действовали другие, я тоже принялся втыкать вилку в оладью, обмакивая ее в душистое масло, откусывать от нее сколько позволял рот, а потом снова обмакивать и откусывать, пока она не приканчивалась.

Не помню, сколько времени содействовал я таким образом выполнению русскими их извечного назначения. Оладьи я не считал. Не я их добывал, и платить за них мне тоже как будто не предстояло. С таким же старанием посодействовал я велению судьбы относительно русских, когда дело дошло до стакана чая. Но зато после чая до моего уха долетели слова Ивана, и в них был вопрос:

— Далеко ли путь держите?

Вот оно когда началось! Больше я уже не подмигивал девочке, как она ни ждала этого, лукаво поворачивая свою кудрявую головку то туда, то сюда и кося на меня большими глазенками. Мне уже было не до подмигивания, ибо в воздухе запахло кровью. Моей кровью. Но я не собирался погибать без драки и для начала ответил:

— До станции.

И сразу же последовал новый вопрос:

— До какой станции?

Я подумал немного. Действительно, до какой же станции? Тут уж вывернуться было трудно, и я сказал:

— А мне все равно, какая станция. Мне в Ленинград нужно.

— В Ленинград? А зачем вам в Ленинград?

— Я там живу.

— Там живете? А сюда по какому случаю попали?

— Так просто… Я в колхозе был. У Тимофея Григорьевича.

— Знаю такого. В «Новом пути» председательствует. Он что же, приятель ваш?

— Да… Немного…

— На одном фронте воевали или как?

— Да… пожалуй… Можно и так сказать…

— Это хорошо. Фронтовая дружба — крепкая дружба.

Я покивал головой и, пресекая новые вопросы с его стороны, попробовал отвести разговор на другое. Я сказал:

— Он предлагал мне остаться еще на несколько дней, чтобы показать свое хозяйство. Поросятники у него.

— Да, да, свинофермы. Этим он знаменит.

— Но я не остался. Я только побывал еще у лесника — и все.

— У какого лесника?

— У Ефима Родионовича. Не помню, как место называется. Там еще такие Устюженские бугры есть.

— А-а! В Жмаринском лесничестве! Знаю. Бывал. Небось похвастал он перед вами своими новыми насаждениями?

— Да, немножко. Возле дома мы смотрели.

— Возле дома — это не то. Это у него школьники питомник развернули. Они и наших вон расшевелили — четвероклассниц. Тоже целое хозяйство возле своей школы завели. А то есть у него там плановая посадка — питомники государственного значения. Вот это да! Это с размахом затеяно!

— Да, помню. Мы издали посмотрели. Да, это с размахом. — Я не знал, что еще сказать, чтобы не допустить с его стороны неугодного мне вопроса. А он уже раскрыл для вопроса рот. И тогда я скорее добавил первое, что пришло мне в голову: — У него дочь в университет поступила, так мы вспрыснули немножко.

Он так и не успел задать вопрос и вместо этого сказал:

— Вот как! Ну-ну… Это хорошо. Исполнилась, значит, его заветная мечта. Мама, ты Ефимку Степанюка из Прилесья помнишь?

Старая женщина подумала и спросила:

— Это не тот ли, что сына-студента на войне потерял?

— Он самый.

— Ну как не помнить? Помню. Горе-то людское разве когда забудется?

— В университет он, видишь ли, дочурку свою устроил. В какой университет-то?

Этот вопрос он задал мне. И я с готовностью ему разъяснил:

— В Ленинградский. Это у нас, в Ленинграде. У нас не только университет, но и разные институты есть. Много институтов. К нам со всех концов России учиться идут. Мы всех принимаем. Наш город большой.

Тут я заметил, что он всматривается в меня все внимательнее и что в его серо-зеленых спокойных глазах снова затаился вопрос. Но я не хотел вопроса. На что мне его вопрос? И, стараясь всеми силами предотвратить его, я встал из-за стола, посмотрел на свои часы и, как бы вспомнив что-то важное, заговорил торопливо: