Александр Авдеенко - Я люблю Страница 32

— Ну как, потомок, чувствуешь себя после покушения? — шепотом спрашивает меня Быба и почему-то оглядывается.

Вот они какие, хранители государственных тайн! Где надо и где не надо темнят, секретничают.

Я сильно шлепнул удилищем по воде.

— Давно и думать перестал. Был Тарас и нет Тараса, один пшик остался. Перековывается.

— Оптимист ты, Голота! Корешков Тараса не увидел.

— Клюет!.. — оборвал я Быбу.

Он выдернул из воды голый крючок, выругался:

— Сорвалась!..

Достал из банки свежего червя, ловко нанизал на крючок, швырнул подальше.

— Что у тебя случилось вчера?

— Вчера?.. Ничего.

— А взрыв?

— Какой взрыв? Где?

— Ну этот... когда тебя кипятком ошпарило.

— Да это просто лопнуло водомерное стекло.

— А почему оно лопнуло в тот самый момент, когда ты оказался на паровозе недруга?

— Атаманычев — недруг? Мы с ним друзья.

— И давно?

Самое подходящее место и время для вопросов и ответов! Чего он привязался?

— Карасей пугаешь, рыбак! Помолчите трошки.

— Слушай, потомок, а ты не можешь со мной разговаривать без раздражения? Вроде нет причин. Уважать должен, а ты...

— Есть причина! — перебиваю я Быбу. — Друга записываете в недруги, покушение пришиваете.

— С кем подружился, потомок? Известна тебе сердцевина Атаманычева? Знаешь, чем он занимался до тридцатого? Каким духом пропитан? Куда нацелился?

— Какой же он все-таки? Что натворил?

Быба многозначительно молчит и внушительно смотрит на меня мутными, набитыми дымом глазами. А я своего добиваюсь:

— Преступление Алешки секретное, да?

Он хмурится, долго выбирает в банке подходящего, на свой вкус, червя. Любовно нанизывает его на крючок и отвечает на мой вопрос вопросом:

— Видел ты на бетонной плотине клеветническую вывеску: «Слезы и пот народа»?

— Видел. Нашли виновника? Кто он, этот маляр?

Быба метнул в озеро грозно засвистевший крючок с наживкой.

— Будущий строитель Беломорско-Балтийского канала. ЗК, статья пятьдесят восемь тире семь, пункт «б»!

Он засмеялся. Без меня веселится. Я спрашиваю:

— Что ж преступного в этих надписях?

— Все! Видел самостийную мазню и не понял, куда нацелился выдумщик? Вот так историческая личность! Энтузиазм народа, его трудовую волю пытается подорвать этот писака.

— Да разве такое под силу одному человеку?

— Моська верит в свои силы, когда лает на слона. Если у маляра добрые намерения, чего он прячется? Белыми нитками шита красивая отсебятина. Пресечем! И кто же он, этот кандидат в лагерники?.. Твой друг Атаманычев. Есть экспертиза почерка! Есть вещественные доказательства!.. Раскумекал? Его песенка спета.

Вот оно, настоящее покушение. Смотрю на поплавок и ясно вижу в зеркале воды Алешу. Зарос бородой. На плечах лагерный бушлат. Смертная тоска в глазах...

Я ударил по воде удилищем, разбил зеркало.

Быба оглянулся, нет ли кого поблизости. Доверительно прижался ко мне и приглушил свой мощный бас:

— Я, потомок, знаю толк в такого рода выдумках. Всяких субчиков пришлось повидать. Были чистенькие снаружи, пригожие, и такие, что молились на красную звезду, и такие, что наши серпасто-молоткастые гербы против своего сердца пришпиливали.

Быба хлопнул себя по лбу, прикончил комара. Внимательно посмотрел на окровавленную ладонь, ополоснул ее в озере.

— Известно тебе, защитничек, что Атаманычевы подкармливают молочком да сметанкой малолетних наследников осужденного Тараса Омельченко? И деньжатами и барахлишком снабжают. Вот оно как! Советская власть карает поджигателя, а хуторяне Атаманычевы... Только за одно это надо их хватать за шкирку.

Не по душе мне все, что изрекает Быба. Раздражает и словами, и каждым своим движением.

— А почему нельзя пожалеть детей? — говорю я. — Да еще жене Атаманычева. Сколько она претерпела в жизни!..

— Сколько?.. Что ты о ней знаешь?

— Знаю!

— Мы второй месяц разрабатываем эту святую семейку и никак до корней не можем докопаться, а ты все, оказывается, знаешь. Давай рассказывай!

— Ничего я вам рассказывать не буду.

Я выдернул из воды крючок, бросил на берег удочку и пошел к огню, к Гарбузу.

Степан Иванович удивленно смотрит на меня.

— Чего дрожишь? Замерз? Грейся!

До чего же хорошо слышать человеческий голос! До чего приятно смотреть в чистые теплые глаза. Быстро согрелся я около Гарбуза.

Уезжали мы с Банного сумерками, синими-синими, как вода в озере. Дотлевал костер, присыпанный землей. В лесу начала свою ночную песню какая-то птица: свист вперемежку с визгливым хохотом. Улетучились комары. Одежда стала чуть влажной от вечерней росы.

Машины заняли свои привычные места: впереди «форд», потом гончая собака Губаря, в хвосте — козлик. Неказист на вид, но для меня милее «линкольна». Наша машина. Сделана в годы пятилетки. И на мои деньги построен автозавод на Волге. Скоро и у меня будет «газик». Плавится для него металл. Обтачиваются детали. «Автообязательство» приобрел. Отвалил аванс, остальную сумму выплачу в рассрочку. Научился рулить. Пока своей машины нет, я с завистью поглядываю на чужие, выклянчиваю у шоферов баранку. Дают, не скупятся. И шофер Быбы расщедрился:

— Эй, Голота, хочешь порулить?..

Хватаюсь за переднюю дверцу и с диким воплем отдергиваю руку.

Водитель и Быба расхохотались.

Шофер проделал известный фокус с высоковольтным проводом: насытил корпус машины электричеством.

— За такие фокусы морду бьют, — сказал я шоферу. — Считай, я саданул тебя в ухо.

Подошел, громыхая кожаным пальто, Губарь. Лицо серьезное, глаза строгие.

— Надо бить не исполнителя, а вдохновителя. — Яков Семенович презрительно посмотрел на Быбу.

Тот раскатывал в ладонях папиросу, напряженно ухмылялся.

— Шуток вы не понимаете, байбаки! Раньше Голота шутил, теперь я. Вот мы и квиты. Правда, Саня?

— Ничего себе шуточки! В американской тюрьме, в камере пыток так изволят шутить.

Быба почему-то не обиделся на слова Губаря. Смущенно смолк.

Мы конфликтуем, а Гарбуз как ни в чем не бывало дымит в сторонке трубкой. Наконец не вытерпел, решил вмешаться.

— Тю на вас, божевильные люди! Из-за непойманной рыбы перегрызлись. Шкуру неубитого медведя не поделили. Закругляйтесь, лыцари! По коням!

Ну и ну! Удивил меня Степан Иванович своей примиренческой позицией. Не жалует он Быбу, и все-таки... Что на него нашло?

Примчались в Магнитку. Я попросил Степана Ивановича подбросить меня в Горный поселок.

— Кто там у тебя?

— Друга надо повидать. Вы его знаете. На горячих работает. Атаманычев.

— Сын Побейбога? Славный хлопец. Хорошо, что вы сдружились.

— А Быба считает его будущим лагерником.

— На то он и Быба. Всех и каждого подозревает. Прибыльное дело. Бизнес! Он всякую анкету с увеличительным стеклом изучает. И такую темную лошадку выдвигают в отцы нашего города!..

— Председатель горсовета?! — изумился я. — Почему не возражали, Степан Иванович?

— Не помогло. Кто-то тянет его за уши. И сам изо всех сил лезет.

Гарбуз пренебрежительно махнул рукой.

— Пусть лезет, окажется на виду у Магнитки со всеми своими потрохами. Место это святое, не потерпит проходимца.

— Не понимаю, Степан Иванович. Презираете Быбу, и все-таки...

— А ты думаешь, я что-нибудь понимаю? Сто раз спрашиваю себя, как Быба попал в нашу партию. Почему и я и он члены бюро горкома? Ладно! На чистке все вылезет наружу.

— Но зачем же вы на рыбалку вместе поехали?

— А хотя бы для того, чтобы ты попробовал, пока на зубок, что это за фрукт. Сегодня набил оскомину, а завтра, гляди, раскусишь. Мало? Неясно? Могу кое-что прибавить...

Степан Иванович замолчал. Раскуривая трубку, он внимательно прислушивался к далекому гулу воздуходувки. Всматривался в зарево доменных печей, впечатанное в темное небо. Там он сейчас, на горячих. Шурует с горновыми.

Зарево потускнело. Степан Иванович повернулся ко мне.

— Ты знаешь, Саня, я пришел в партийный контроль еще при Ленине. Нам, тогдашним работникам ЦКК, Владимир Ильич настоятельно советовал охотиться на красных сверху деляг осторожно, с подготовленных позиций. Хитро и умно. Гуртом и в одиночку. Не гнушаться обходным маневром, засадой, ребусом и даже какой-нибудь веселой проделкой. Вот я, по доброй старой привычке, немного и вольничаю с Быбой. Крепкий он орешек. Я расшиб себе лоб, когда пытался атаковать его врукопашную. Пришлось спрятать таран! И ты не лезь на рожон. Присматривайся! Накапливай факты! Готовь позицию!

Вот так разъяснил! Еще больше запутал. Презирай тихонько, а улыбайся вслух. Тебя трясет лихорадка, а ты веселись. Перед тобой обезьяна, а ты делай вид, что на льва смотришь. Чересчур горяч я для такого хладнокровного дела. Не умею сдерживать ни злости, ни радости. Все сразу выдаю людям, что заработали. Переучиваться поздно. Двадцать пять скоро стукнет.