Владимир Богомолов - Повесть о красном Дундиче Страница 32

Понимало и белогвардейское командование силу и мощь крупных кавалерийских соединений, потому и решился Улагай на генеральное сражение. Под Аксайской он расставил заранее свои эскадроны таким образом, что вся низина перед станицей охватывалась подковой. Сам же встал на холме возле ветряка с перебитыми крыльями. Тут и оркестр полковой поставил. Приказал капельмейстеру играть бодрые марши, а когда буденовцы, как суслики, разбегутся по степи, исполнить гимн «Славься, славься!».

Видит Буденный — не избежать открытого боя. На ходу провел совещание штаба. Договорились скрыть за колонной тачанки и идти прямо по дороге, а подойдя метров на сто, развернуться и выпустить тачанки вперед. Пулеметами пробить брешь и ворваться в ряды врагов. Комдив верил: улагаевцы не выдержат сабельного удара его бойцов.

— Сбор назначаю в Абганерово. После прорыва веем идти туда, — предупредил Буденный командиров эскадронов.

В молчании двигались конники на позиции врага. Только слышен был цокот копыт, лошадиный храп да звон сбруи.

Вот уже до первых рядов осталось триста, двести метров. Белые не стреляют, чего-то ждут. Тут закралась тревога в сердце Буденного: а вдруг Улагай тоже держит в загашнике пулеметные тачанки? Полоснут с фронта или флангов. Семен Михайлович посмотрел на своих заместителей выжидающе, словно спрашивал: не пора ли открыть карты? Но те продолжали скакать как ни в чем не бывало. «Молодцы, — с восхищенном подумал комдив. — Железные нервы у ребят».

А белогвардейские офицеры тоже выжидающе смотрят на генерала: не пора ли дать команду «Шашки вон!» и во весь аллюр устремиться на красных конников? Но Улагай, надменно сощурив и без того узкие глаза, всем видом дает понять, что надо учиться выдержке, надо действовать так, чтобы ни один буденовец не ушел из мешка. А для этого придется набраться терпения и подождать минуту-другую: пусть красные тылами втянутся в выстроенную генералом подкову.

Когда до белых оставалось каких-нибудь полторы сотни метров, Буденный взметнул шашку над головой, и тотчас по этому сигналу эскадроны разомкнулись, устремившись на фланги казаков, и вылетела вперед дюжина тачанок. Пулеметы хлестнули разом. Белые, не ожидавшие такого маневра, опешили.

От передового полка красных отделилась небольшая группа всадников и с криком, свистом, стрельбой помчалась прямо на холм, где на рессорных дрожках чего-то требовал, кому-то приказывал Улагай. Впереди отряда на рыжем коне скакал всадник, в котором Буденный без труда узнал Дундича.

Казаки не успели даже произвести дружный залп. Смятые лошадьми, они шарахнулись в сторону, в их рядах образовалась брешь. В нее, как вода в промоину, сейчас же устремился головной полк дивизии. И когда красные смешались с белыми и начался рукопашный бой, тут уж ни пулеметы, ни винтовки генерала не могли помочь.

Охрана, застигнутая врасплох Дундичем, еле успела отогнать дрожки с Улагаем к станице. Видя бегство генерала, полки беспорядочно начали отходить за реку. Музыканты тоже повскакивали в седла и — в степь. Думали, красные скоро отстанут, пойдут своей дорогой на Царицын. Потому и свернули подальше от станицы. Скачут версту, скачут вторую, а буденовцы висят у них на хвосте. Чтобы легче лошадям было, побросали музыканты барабаны, литавры и медные трубы: потом, мол, соберем.

«Ну, придворные капель-дудки! — рассердился Дундич, приказав подобрать инструменты. — Не помогут вам ни боги, ни генералы». И когда оркестранты спустились в широкую впадину, Иван Антонович вышел дударям наперерез, направил наган на капельмейстера:

— Стоп, или я тебя сниму с коня вот этой штукой!

Понуро ждут музыканты своей участи. А Дундич, подъехав, велел всем спешиться и разобрать свои инструменты. Но те глядят на капельмейстера и не двигаются с места.

— Для чего нам трубы на том свете? — сказал капельмейстер. — Ведь все равно сейчас всех в расход пустите. Говорили господа офицеры, что красные пленных не берут.

— Ну! — повысил голос Дундич. — Оглохли, что ли? Как господам генералам, так с великой радостью трубили, а как пролетариату послужить, так и слух пропал?

— Что ж, ребята, — сказал загробным голосом капельмейстер, — Потешим красных перед кончиной.

Разобрали музыканты инструменты. Ждут, мнутся. А Дундич думает: можно теперь идти в Абганерово, а может, сначала послушать, как исполняет оркестр «Интернационал»? Посоветовался с товарищами. Те тоже не прочь оценить способности пленников.

Видят музыканты, что красные не спешат с расправой, и в их душах затлела надежда. Уж очень добродушный вид у буденовцев. При таком настроении и винтовку на безоружного не поднимешь. Приободрился капельмейстер и спрашивает:

— Так чем прикажете вас потешить: «Камаринской», «Прощанием славянки» или «Амурскими волнами»?

Достал из полевой сумки толстую, затертую на углах тетрадь и протянул Дундичу.

— Выбирайте, господин товарищ.

Иван Антонович бегло перелистал страницы и спросил:

— «Интернационал» есть?

— Нет, такого в репертуаре не держим, — чуть придрогнул голосом капельмейстер.

— Может, без нот сыграете? — спросил Дундич, видя искреннее огорчение пленников.

Но те отводят глаза в сторону: мол, мотива не знаем. Уловил их настроение командир отряда и говорит:

— А если мы вам споем, а вы за нами сыграете?

— Давайте попробуем, — согласился капельмейстер, видимо понимая, что игра стоит свеч.

Ну, начали! — произнес Дундич и сам запел глуховатым баритоном:

Вставай, проклятьем заклейменный,Весь мир голодных и рабов…

Кивком головы он призвал товарищей поддержать его. Они подхватили второй куплет:

Весь мир насилья мы разрушимДо основанья, а затем…

Припев уже пели дружно, на подъеме:

Это есть наш последний и решительный бой…

Капельмейстер, шевеля толстыми губами, что-то записал в тетради. Дундич заметил, как во время пения подтянулись не только бойцы, но и пленные.

— Сильная песня, — согласился капельмейстер. — И слова, как пики, в тело вонзаются.

— А написал их не какой-нибудь бард, а простой столяр Эжен Потье. Слыхал?

— Брехня это, по-моему, — не поверил музыкант. — Это все одно, как если бы я взял да и написал ораторию, а ее по всему миру разучили.

— И напишешь еще, — подбодрил пленника Иван Антонович.

— Богом не дано. И консерваторию не кончал.

— Я тебе что пел: «Ни бог, ни царь и не герой…» Уразумел? Ну, давай еще раз повторим.

…А в дивизии переполох: пропал отряд Дундича. Приказывает Буденный: снарядить несколько групп и послать в степь на поиски. Может, ведет Дундич бой и нуждается в помощи? Поскакали группы в разные концы. Ищут час, другой — нет Дундича. Возвратились, доложили, что в одной балке встретили белых. Они что-то непонятное играют — то ли «Это есть наш последний…», то ли «Боже, царя храни…».

— Где они? — спросил Буденный, садясь на коня. — А ну покажите мне тех музыкантов.

Промчались всадники километра два по степи, видят: в ендове горит костер, над блескучими жаркими языками, словно светляки, роятся искры, а вокруг бойцы сидят. Золотятся в их руках медные трубы. И что-то волнующе-знакомое играют музыканты.

Приосанился комдив, подкрутил кончики усов и дал шпоры своему Казбеку. Подскакал, осадил разгоряченного дончака, соскочил на мочажину и защелкал плеткой по голенищам сапог.

— Ты что же это, партизанская твоя душа, сидишь тут и в ус не дуешь? — с ходу начал отчитывать виновника Семен Михайлович. — Может, там уже дивизию смяли и растерзали, а ты тут музыку слушаешь!

Понурил голову Дундич. Молчит. Знает вспыльчивый характер комдива: возрази, когда не прав, — сверх меры схлопочешь. Видел же он, что дивизия опрокинула улагаевцсв, потому и погнался за музыкантами. Конечно, за задержку он готов держать ответ. Но ведь какой подарок подготовил! Неужто не оценит Семен Михайлович?

— Ну, что молчишь, как статуя? — приблизился к Дундичу комдив. — А если бы тебя ухлопали тут? Герой какой нашелся! И вы тоже хороши, — грозно глянул на стоящих разведчиков. — Вшестером решили отличиться.

— Не отличиться, — посмел подать голос Иван Шпитальный. — Музыкантов решили приобрести.

— Ишь, купец выискался.

Уловив перемену в настроении комдива, Дундич сказал, что очень ему захотелось преподнести Буденному к Первомаю подарок: чтобы вышла дивизия на парад со своим оркестром, и непременно с «Интернационалом».

— Ну, тогда другое дело, — завеселел Семен Михайлович и сунул плетку за голенище сапога.

Оглядел музыкантов, потрогал трубы и барабан, удовлетворенно крякнул и сказал:

— Мне хлопцы донесли, что видели отряд, но только улаганский: он играл что-то непонятное, вроде «Боже, царя храни!», Я сразу сообразил, что это не белые. Ну какие, к дьяволу, беляки осмелятся на всю степь греметь. До этого только наш Дундич может додуматься.