Леонид Кокоулин - Колымский котлован. Из записок гидростроителя Страница 33

Нашел на берегу бревно, приволок. Заломил под камень.

— Что ты хочешь сделать? — испугалась Юлька. — Не надо, не разрушай, ну, умоляю же…

Камень под нажимом бревна накренился, и Юлька прочла надпись. Эти наивные слова вызвали у нее бурю восторга. А затем Юлька притихла.

— На вечные времена, правда, Антон?

Мы долго возились, пока снова поставили «пристань» на место.

Как-то сидели в общежитии. Был холодный ненастный вечер. Юлька приехала прямо из клуба.

— Кое-как добралась на перекладных, — сказала она. — Холодяга! — и надела мою куртку. Она была ей ниже колен, болтались рукава. — Я в этой куртке, как птица с перебитыми крыльями, Антон, скажи, не думая, сколько тебе лет?

— Много.

— Мне кажется, тебе сто. Не спорь. Это меня пугает, Антон. Ты чересчур взрослый и мудрый. Мне кажется, ты сам, один построил эту ГЭС. Меня всегда пугают люди рассудительные, опытные, их невозможно открывать. Сядь вот сюда, говори, ведь каждое слово живет, существует, как вот эта кровать, стол, стул, цветы, картина. И еще даже живее. Я верю твоим словам… Я люблю твои шершавые ладони. Пахнущие копченкой. Не бросай курить, ладно, Антон? Дай руку! Я уже говорю твоими словами — «вира», «майна». Мне больше нравится «вира». Меня сегодня в клубе назвали бригадиршей. Я была на десятом небе.

— Юля, ты знаешь, что такое конец большого бетона? Это значит, стройка уже в зените — трудности позади. Иной в это время уже пишет письма, Юль, в министерство или друзьям: на какой гидростройке нужны люди? И мы уже наметили новую стройку…

— Не говори больше, Антон. Я поеду с тобой! Только не подумай, пожалуйста, что это скоропалительное решение. Я много думала об этом. Все понимаю. Я твердо решила. Ты будешь строить, я учить детей… Это не так уж плохо… Если ты, конечно, не против…

…Через полгода мы были в Заполярном. Помню, пришли в контору. В маленькой комнатушке стучала машинка. Пожилая, с худым смуглым лицом женщина долго вертела в руках Юлькину трудовую книжку.

— У нас, — сказала она виновато, — милая девушка, клуба пока и в помине нет, просто не знаю, куда вас… Вот если маляром — трубы красить пока?

Мы с Юлькой переглянулись.

— Да, да, восемь рублей поденка — это не так уж плохо для женщины…

Я взял Юльку под руку.

— Погоди, Антон. У вас есть листок бумаги? — спросила она в окошечко.

Вот так Юлька и стала маляром.

Приехал как-то — нет Юльки дома, спрашиваю соседей: «Ключ, говорят, не оставила, на концерт, что ли, пошла». Подхожу к столовой (в столовой выступали с концертом приезжие артисты). И Юлька тут. Смотрю: какой-то парень за руку ее держит. Вырвалась: то ли меня увидела, не понял, только бегом, через улицу. Я за ней. Догнал около дома. В дом вошли. Она села на кровать, головой мотает и молчит. Только одно и выдавила: «Где ж ты раньше был? Что ж ты сердцем не почуял, что не могу я так. Окаменел, что ли…»

Ну я вижу, разговор без пользы, лучше ей одной побыть. Просидел до полуночи у реки. Вернулся, а ее уже нет. В этот вечер и улетела…

С плеса донесся трепет крыла. Потянул табунок селезней. Самки у птиц серенькие, незаметные. Трудяги. Зато самцы — петухи ряженые. Особенно макла — роспись, как на каменном цветке.

Над темной щеткой тайги заиграло звездами низкое небо. Когда-то мы с Юлькой мечтали: зимой — лыжи, подбитые камусом. Ружья. Лайки рыжей масти. Летом — где-нибудь в таежной глухомани, на берегу говорливой речки — избушка, лодка, удочки. И всегда какие-то новые заботы отодвигали это счастливое, долгожданное время, а отпуск за отпуском переносился.

…Патыма неожиданно вошла в свои берега и даже стала мелеть — это перед черной водой. Черный паводок идет сразу же за весенним; бурные потоки снежной воды сменяются черной подпочвенной, уставшей от долгого зимнего воздержания. Это надолго. И надо не прозевать ее, уйти.

Утром напились чаю и уложили в лодку свои пожитки. Берег под ногами насыщен влагой, хлябаем, словно тесто месим. За ночь вода в реке упала метра на два. Течение ослабело, и берега, и сама речка изменились — подобрела она, что ли. Но мешок с сухарями пристегнул к дуге — на всякий случай.

— Матросы, по местам!

Голец по уши в грязи, даже не догадаешься, какой он масти. Его в лодку не берем — пусть чешет по берегу, Прежде чем сесть в лодку, побулькали ногами, ополоснули глину.

— Разрешите рубить чалки?

— А Ветку? — говорит Андрей.

Встаю, иду за сукой. И опять усаживаюсь.

— Поднять якорь! — командует Андрей.

Отчаливаем.

Лодку подхватывает течением, я подправляю шестом. Голец сначала забрел в воду, но потом сообразил — метнулся вдоль берега.

— Как там наша хижина? Не унесет? — беспокоится Андрей.

— Да не должно бы.

— А мы еще туда вернемся?

— Кто знает. Неисповедимы пути господни.

Солнце уже поднялось высоко, обжигает кожу, но туман еще чадит в глубоких распадках, держится, розовея и сжимаясь. У переката пришлось высадить «матросов» и провести корабль на веревках, лавируя между камнями. В этом месте речка заметно втягивалась между гор, берега вытеснялись кручами. Кое-где лиственницы осели и клонились вершинами до самой воды, цепляясь корнями за размытый берег. Течение еще больше натянулось, и наше легкое судно стремительно неслось, резко покачиваясь на водобоях. Я проворнее заработал шестом. В одном месте едва успел крикнуть Андрею: «Пригнись!» — как проскочили под ветками наклонившегося дерева. «Надо быть осмотрительнее», — подумал я и увидел за поворотом в сужении залом. Это очень опасно!

Едва успели причалить к берегу. Высадились, вытащили пожитки.

— Ну, матросы, в увольнение!

Мы осмотрели залом и решили протащиться берегом. Голец тоже полюбопытствовал, обнюхал сооружение и боязливо попятился.

Разделили посильно поклажу, навьючили на себя котомки. Подняли лодку и потащились в обход.

Берег утыкан булыгами, и идти было трудно. Двигались медленно, с отдыхом. Наконец обогнули завал — сбросили котомки и вернулись за остатками… И так трижды.

Голец кого-то гонял в кустах, тихонько повизгивая. Однажды он чуть не поймал крохаля. Утка с подбитым крылом металась по берегу. И когда подальше отвела собаку от гнезда, булькнула в воду. Пес в недоумении стоял и смотрел с берега.

— Так тебе и надо, — сказал Андрей, — мог же он, дед?

— Мог, да не смог. У него голова еще не на том месте.

— А на каком?

— Молод он, Андрюха. Ветка бы поймала. Она и сейчас вся дрожит от напряжения. Не прицыкни — бросилась бы на помощь Гольцу.

Загрузили лодку и осторожно двинулись дальше. Но минут через пятнадцать услышали рев воды.

— Это что там?

Я встал, посмотрел — впереди смыкались горы, и казалось, здесь обрывалась Патыма. Дальше двигаться без разведки было опасно. Мы причалили к берегу, вылезли. Впереди грозно шумел шиверами перекат. Вынули из лодки груз, часть навьючили на себя, и я попытался спустить лодку на бечеве. Течение рвало веревку из рук.

Перебежками, едва поспевая за лодкой, я прыгал между камней, подбираясь к самому горлу прохода. На изломе горы вода ярилась. Вытянул лодку на камни.

Мокрая прорезиненная ткань туго обтянула каркас, и лодка стала гладкой, как яичко. Вылил воду, поджидаю Андрея.

— Это, Андрюха, и есть сам Шаманский порог. Стряпай обед, а я пойду в разведку, гляну поближе на это чудище.

Захватив на всякий случай спиннинг, я стал карабкаться по скалам. Вода билась о камень и шумела со страшной силой, проваливаясь в прорезь горы, как в трубу.

Я запрыгнул на высунувшийся из воды камень величиной со стол. Обдало ледяными брызгами. И что же? За камнем, впритык друг к другу, в затишке стояла рыба! Тут были и сиги, и ленки в глубине, но они даже не отпрянули! Снизу напирали все новые косяки, вытесняя первых, те сваливались в русло и отчаянно работали в кипении воды плавниками, одолевая стремнину, поднимались и заходили за другие камни. Вот он, нерестовый ход перед черной водой. Рыбы столько, что ее можно было подсекать по выбору. Но это неинтересно, как-то предательски. Я вернулся с пустыми руками. Андрей приготовил «стол» — на камне в чашках дымила каша.

— Не пересолил? — спросил я.

— Пересол на спине, недосол на столе, — степенно ответил дежурный повар и шмыгнул носом, в точности как Талип.

Я вынул из рюкзака пригоршню сухарей, положил на «стол» и полил их из чайника — запарил. Наполнил кружки, и мы сели. Камни около речки слезились.

— Не плачьте, камни, — зачем-то сказал я.

— Ты че, дед, оглох, что ли? — крикнул Андрей, подавая сахар.

— Оглох, Андрюха, совсем оглох. Как дальше, Андрюха, двигать будем, у тебя есть предложения?

— Есть.