Александр Русов - Иллюзии. 1968—1978 (Роман, повесть) Страница 33

III

Не хватает нескольких фотографий, которые следовало бы поместить рядом с фотографией вооруженного пневматическим ружьем бесстрашного Базанова-мальчика. Да и эта не вполне верно передает характер будущего профессора, научного светила. На самом деле страх хорошо был знаком ему. До двенадцати лет Базанов не мог оставаться один в пустой квартире или в темной комнате, мучительно боялся потерять родителей, а также быть изгнанным из школы за неуспеваемость. Учился средне и через силу. Он сам говорил: его способности, темперамент, умственные и физические силы были придавлены, приглушены, словно кто-то установил в нем ограничитель жизни, скорости и энергии, посадил в клетку, запер на замок. Он отчаянно зубрил, из последних сил тянул лямку, но приобретаемые знания не становились  е г о  знаниями. До базановского сознания доносился лишь слабый, отдаленный, беспорядочный шум, и мало что застревало в ячейках настороженно-возбужденной памяти, отторгающей все инородное. Титанические усилия не соответствовали скромным результатам. Вызванный к доске, он терялся, робел, выглядел нелепым и безнадежно смешным.

Он всегда жил на грани страха, что когда-нибудь не выдержит, сорвется, его выгонят, отправят работать на завод, и вся жизнь пройдет у отчаянно визжащего станка — точно такого, какой стоял в школьном подвале и назывался ДИП-200. На этом старом, списанном станке работали мальчики во время уроков труда.

В детстве он часто видел во сне маленького, суетливого человека с лисьим лицом, сидящего на причале и длинным шестом отталкивающего лодку, на которой он, Витя Базанов, пытался пристать к берегу. Стоило гребцу, смирившись с судьбой, дать течению унести лодку на достаточное расстояние, как человек превращался в безобидного дачника с удочкой. Но попытка вернуться всякий раз превращала мирного дачника в жестокого, безжалостного монстра.

Мальчик Базанов учился в восьмом или девятом классе (время, к которому относится фотография с духовым ружьем), когда человек на причале исчез из его снов, проворно изрубив перед тем свой шест маленьким, острым топориком. Так же вдруг, неожиданно для родителей, учителей и самого себя, Базанов стал одним из первых учеников. Он больше не любил Верочку. В душе все сгорело, и даже для печали не осталось места. Тем временем младший брат Володя, не ведая тревог и сомнений, успешно заканчивал третий класс.

Впрочем, успехи Виктора не были безусловными и всеобъемлющими. Он без труда, оригинально, по-своему решал сложные задачи, но застревал на самых простых вещах. С годами становилось все более очевидным, что  п р о с т о е  дается Базанову труднее, чем сложное. Это обстоятельство настораживало, сбивало с толку учителей.

В один из весенних дней бурного празднования докторской защиты мы, помнится, отправились с Виктором в магазин, оставив полон дом гостей.

— Алик, — сказал он по дороге, взяв меня за руку. — Это моя школа.

Стоя у школьной ограды, сильный, уверенный в себе, благополучный Базанов, видимо, только для того и напрягал память, чтобы вернуть робкое ощущение неустойчивого мальчишества, которое когда-то безраздельно владело им, всю остроту школьных запахов снега, асфальта, оттаивающей земли. У него был такой вид, будто он силился застегнуть на последнюю дырку тугой ремешок ранца. Потом снял очки и смиренно уставился неподвижным взглядом в стену школьного здания, точно надеясь, что в одно мгновение прояснится и сделается предельно контрастным мир близорукого человека.

Принялся вдруг рассказывать, как вместе с другими работал в этом школьном саду на уроках ботаники, таскал на носилках землю к стене, где между окнами первого этажа осколком кирпича было нацарапано слово «дурак». Возле  д у р а к а  землю просеивали через сетку, отделяли от камней и вновь разносили по участку.

Отвечавшая за полезные насаждения учительница ботаники была женой старого учителя физики Георгия Семеновича, или просто Жоры, который отправлял в сад нескольких учеников с каждого своего урока, точно посылал цветы молодой супруге, а сам высовывался из окна четвертого этажа, дабы лишний раз полюбоваться ею, побыть с нею вместе под предлогом проверки того, не намерены ли посланные им цветы увильнуть от работы.

Жора, — рассказывал Базанов, — мог провисеть в окне добрую треть урока, демонстрируя классу всегда развязанные тесемки белья из-под задравшейся брючины. Стоявшему в это время у доски так же трудно было удержаться от того, чтобы не начать строить рожи, как и заметить  в о з в р а щ е н и е  Жоры. Захлебывающийся от двойного комического эффекта класс возвещал несчастному его судьбу.

— Ну что? — хрипел Жора. — Садись, па́ра.

Жора слыл богом. Он легко ставил  п а р ы  одним, пятерки другим, то и другое третьим, тогда как годовые четверки почти гарантировали получение отличных оценок на институтских вступительных экзаменах по физике. О Жоре ходили легенды, — говорил Базанов и тут же признавался, что от школьных уроков физики в памяти остались лишь болтающиеся тесемки белья учителя и дружный смех класса. Бог был старым, неряшливым человеком, возможно, последним из богов, пожелавших жить на земле и подвизаться на учительском поприще. Учительницы химии Базанов не помнил. Даже имени.

— Вон, — сквозь прутья ограды тянул руку Базанов. — Там был  д у р а к.

Потом начались странные институтские годы, в чем-то сходные с годами школьного прозябания. Он снова завидовал тем, кто на лету схватывал смысл и содержание лекций, для кого успех сдачи зачетов, коллоквиумов и экзаменов находился в прямой зависимости от добросовестности посещения занятий. Как он сам потом говорил, будто в горле у него застрял кусок, который невозможно было ни проглотить, ни выплюнуть. В одиночку, отчаянно боролся студент Базанов за жизнь, не веря, что кто-либо способен ему помочь.

Тем временем в группе, куда был зачислен Базанов, под руководством студента Январева и еще нескольких активистов стала налаживаться общественная жизнь. Одно из первых своих собраний студенты посвятили «проработке» Базанова, обнаружив в его поведении некое опасное сходство с поведением знакомых со школьной скамьи, скорее отрицательных, чем положительных, литературных героев. Печоринский индивидуализм, онегинское высокомерие и чайльдгарольдова печаль были осуждены в нем как несостоятельная в наши дни попытка «изобразить из себя гения». Именно такую формулировку сохранил протокол.

Следовательно, первыми, кто увидел Базанова  н а с к в о з ь, оказались студенты, единодушно посоветовавшие товарищу пересмотреть неправильное, недостойное поведение. Вторым был институтский преподаватель, доцент кафедры физики, маленький, артистического склада человек по фамилии Пичугин. Глядя прямо в глаза приготовившемуся отвечать студенту, он заявил, что не станет экзаменовать его, дабы не тратить попусту время, а сразу поставит «отлично», поскольку студент Базанов, которого он, доцент Пичугин, видит насквозь, будто это не студент вовсе, но тонкое, прозрачное стеклышко, талантлив и трудолюбив, и этих двух качеств, по его, доцента Пичугина, мнению, вполне достаточно, чтобы молодой человек оправдал самые оптимистические прогнозы.

Под пристальным взглядом пророка студент Базанов решительно проглотил застрявший ком и почувствовал, как птица выпорхнула у него из груди. То сладкое, томительное мгновение вобрало в себя нечто жуткое, колдовское, необъяснимое.

Впрочем, упомянутого доцента Базанов встретил только на третьем курсе, а до того его безрадостные дни протекали в чертежных кабинетах, наполненных монотонным верещанием ламп мертвого света, в кисло пахнущих химических и наэлектризованных физических лабораториях. Каторга зачетов, экзаменов и коллоквиумов казалась ему пожизненной, безысходной. Его сознание было порабощено тысячью скучных значков, написанных и бесследно стертых с поцарапанных досок.

Встреча с Пичугиным совпала по времени с загадочным процессом, который сам Базанов однажды определил как «прорыв из небытия в бытие», — выражение, использованное в связи с удачными испытаниями очистительной установки, сконструированной Игорем Рыбочкиным. Он вдруг снова, как некогда в школе, вырвался вперед и быстро набрал высоту. Все трудности, горести, неподъемная тяжесть знаний вновь оказались преодолены. «Базанов-отличник», «Базанов-свой-парень» и, наконец, «Базанов-талант», — в таких не запротоколированных на этот раз формулировках выразилось общестуденческое признание его заслуг. Что касается наиболее активного общественника — студента Январева, то он во всех отчетных докладах непосредственно соотносил успехи, достигнутые студентом Базановым, с той большой разъяснительной и воспитательной работой, которую с самого начала проводил заботливый студенческий коллектив.