Аркадий Львов - Двор. Книга 1 Страница 34

— Милости просим, — сказал Чеперуха, — кто забыл, пусть оглядывается, но мне лично интереснее знать, как мы живем сегодня и как мы будем жить завтра, а не вспоминать каждый день, как было при царском режиме. Было плохо, да, было плохо, но зачем с утра до вечера тыкать в глаза, если люди и так помнят.

— Люди! — хлопнул себя по колену Иосиф Котляр. — А я уверен, не все люди, и человек, который так рассуждает, не помнит и не хочет помнить!

Чеперуха налился краской, как бурак, вскочил в третий раз, но Оля схватила его за пиджак и усадила на место.

Иона Овсеич сделал рукой знак, чтобы все успокоились, и хотел продолжать занятие.

— Подожди, — остановил Чеперуха, — я хочу уйти, а когда будет про сегодняшний день, пусть меня покличут.

— Иди, пьяница, иди протрезвись! — крикнула вдогонку Клава Ивановна.

Иона Овсеич велел Малой угомониться и, кстати, напомнил всем присутствующим, что занятия по Краткому курсу истории ВКП/б/ целиком добровольные, кто не имеет желания — двери широко открыты.

Люди зашумели, никто не хотел, чтобы его ставили рядом или даже просто сравнивали с Ионой Чеперухой, одна Оля сидела безучастная, с пустыми глазами, но глупо было бы требовать от женщины, при таком муже, другого настроения.

Наутро уже весь двор знал про вызывающее поведение Ионы Чеперухи, и у всех было одинаковое мнение: сообщить по месту работы, чтобы там взяли как следует в оборот. Только Лапидис был против и повторял, как заведенный, что Иона Чеперуха имеет полное право, и это право гарантирует ему Конституция СССР, поступать по-своему, и нечего хватать его за шиворот и тащить в кружок.

— Ты нашей Конституцией здесь на размахивай! — возмутилась Клава Ивановна. — Все должны посещать кружок и все будут посещать, хоть лопни. А добровольно — это для тех, кто сам понимает, что надо. Ты же посещаешь, а других науськиваешь против. Почему? Лапидис, я боюсь за тебя!

Лапидис сказал, бояться за него не надо, а насчет занятий объяснил; да, у себя на заводе он посещает и даже имеет поручение проводить отдельные занятия, но нельзя же ставить на одну доску инженера и тачечника: инженер должен постоянно работать над своим уровнем, иначе ему грозит застой, а тачечнику не надо бояться застоя — он всегда на колесах. Говоря про колеса, Лапидис нахально улыбался, и можно было только удивляться, что ему так весело, когда у других внутри все клокочет.

Через два дня из Сталинского райотдела милиции пришел оперуполномоченный, позвонил дворничке и велел проводить его к Чеперухе. Потом позвали Клаву Ивановну, в ее присутствии оперуполномоченный повторил, что сегодня утром в трамвае был задержан Зиновий Чеперуха, четырнадцати лет, при нем нашли дамские часы и двадцать пять рублей денег.

— Подожди, — сказала Клава Ивановна оперуполномоченному, — а откуда ты взял, что он украл их в трамвае? Может, он взял их у своей мамы?

— Я же говорила ему! — заплакала Оля. — А он требует, чтобы я в точности описала часы.

— В таком состоянии, — сказала Клава Ивановна, — человек может забыть, как его зовут. Хоть убей, а я не смогу описать тебе ходики, которые десять лет подряд день и ночь тикают у меня над головой.

Оля опять заплакала, закрыла лицо руками, Клава Ивановна тяжело вздохнула, могло показаться даже, что это стон, и в двух словах рассказала товарищу из Сталинского райотдела милиции, какая жизнь у Оли Чеперухи с ее Зюнчиком, который имеет не отца, а пьянчугу с Привоза. На днях, когда все жильцы с огромным интересом занимались по истории партии, Иона Чеперуха, один-единственный на весь двор, поднялся и на глазах у людей хлопнул дверью.

Товарищ из милиции кивал головой, по глазам было видно, что он хорошо понимает и сочувствует, но вдруг он спросил про форпост и актив дома: во дворе есть форпост, есть актив, так неужели пьянчуга-отец сильнее форпоста и общественности?

— Товарищ, — возмутилась Клава Ивановна, — мне удивительно, как ты легко рассуждаешь! Без форпоста и без актива сегодня был бы совсем другой разговор: мама Зюнчика давно ходила бы на свидание с сыном в детскую трудколонию, на Люстдорфской дороге.

Ладно, сказал оперуполномоченный, Зиновия Чеперуху они отпустят, пока возьмут только на учет, однако товарищ Малая и другие, кто несет ответственность по дому, представят в райотдел обязательство, что берут на себя весь надзор и контроль.

Когда милиционер ушел, Клава Ивановна предупредила Олю: теперь пусть она валяется даже в ногах, двор устроит над ними такой товарищеский суд, что вся Одесса сбежится! Оля не обиделась, она только вытирала слезы, повторяла, что они сами все заслужили, и благодарила мадам Малую, которая заступилась, как родная мать, и спасла Зюнчика от тюрьмы.

Вечером Иона Чеперуха со своей тачкой заехал во двор, скомандовал сам себе «тпру!», поднял оглобли в небо, пнул колесо ногой и громко запел песню про трех танкистов: «Гремя огнем, сверкая блеском стали, пойдут машины в яростный поход, когда нас в бой пошлет товарищ Сталин и первый маршал в бой нас поведет!» Лампочка у подъезда перегорела, во дворе было темно, и, чтобы не сбиться с пути, Иона должен был руками держаться за стену. Возле парадного он споткнулся о металлическую тумбу, которая сохранилась еще со старого времени, песня оборвалась, Иона помянул матерными словами бывшего хозяина дома полковника Котляревского и всех остальных эксплуататоров, которые пили и продолжают пить кровь из рабочего класса.

Потом в коридоре, где квартира Чеперухи, трахнули дверью, и поднялся грохот, как будто переворачивали мебель, через минуту из коридора выскочил Зюнчик, вслед за ним Оля, Зюнчик бежал молча, а Оля кричала не своим голосом, что Иона гонится за ними с топором, и пусть соседи помогут, иначе будет море крови.

Тетя Настя, которая все видела в окно, закрыла обе створки, но перед этим закричала «на помощь!», Иона остановился посреди двора и предупредил, чтобы не подходили, а то зарубит на куски. Степан с Ефимом выкатили тачку вперед, повернули против Ионы, как будто собрались ехать прямо на него, и велели бросить топор по-хорошему, пока не поздно.

— Тачка, — вдруг заплакал Иона, — моя тачка! Но я же никогда не был вор, я работал, я всю жизнь работал, как проклятый, а мой сын — вор, мой сын — вор! Степа, Ефим, нате топор — зарубите меня, я прошу, зарубите меня на мелкие куски!

На ночь Оля и Зюнчик перешли к мадам Малой. Когда потушили свет и Зюнчик заснул, Клава Ивановна сказала Оле:

— Ты одна во всем виновата, надо было подождать до утра — я сама могла поговорить с ним.

Оля была согласна с каждым словом мадам Малой и плакала в подушку, чтобы никто не слышал.

Товарищеский суд назначили на восемнадцатое сентября, но за день до этого пришлось отложить. Семнадцатого сентября части Красной Армии, под командованием командарма первого ранга товарища Тимошенко, перешли границу Польши и взяли под защиту жизнь и имущество населения Западной Украины и Западной Белоруссии. Польско-германская война, которая вспыхнула в первых числах сентября, вскрыла всю внутреннюю несостоятельность искусственно созданной, с помощью Англии и Франции, помещичье-буржуазной Польши, За первые десять дней войны страна потеряла все свои промышленные и культурные центры, незадачливые польские правители, навязав народу войну, бросили его на произвол судьбы. Трудящиеся Западной Украины и Западной Белоруссии с невиданным подъемом встречали освободителей и помогали частям Красной Армии очищать свою землю от польских панов.

Вечером, хотя никто не давал объявления, люди собрались в форпосте.

— Товарищи, — сказал Иона Овсеич, — осуществилась мечта, которую народ лелеял на протяжении веков. Мы можем радоваться вместе с нашими единокровными братьями западными украинцами и белорусами, которых больше не будут топтать своими каблуками польские паны. Отныне и навсегда они советские люди, как мы с вами.

Когда Иона Овсеич кончил, Лапидис поинтересовался, откуда у него эти сведения.

— Какие сведения ты имеешь в виду? — спросил Дегтярь. — Что Красная Армия взяла под свою защиту западных украинцев и белорусов?

Лапидис сказал, что это он сам знает, а его интересует другое: откуда Дегтярю известно, что данные земли войдут в состав СССР?

— А куда еще, по-твоему, они могут войти? — улыбнулся Дегтярь, и люди обернулись на Лапидиса, чтобы собственными глазами увидеть человека, у которого могут быть такие глупые вопросы.

В конце октября Украинское Народное Собрание, за которое голосовало девяносто целых и девяносто три сотых всех избирателей, из театра в городе Львове обратилось в Верховный Совет СССР с просьбой включить Западную Украину в состав УССР.

— Ну, — сказала Клава Ивановна Дегтярю и другим, кто был в этот момент рядом, — что теперь нам ответит Лапидис!