Михаил Панин - Матюшенко обещал молчать Страница 34

Затем на крыльцо, улыбаясь, вышла сама Виктория, в скромном халатике, в передничке, ни дать ни взять примерная хозяйка и жена, и счастливый супруг, облепленный повисшими на нем малышами, на виду у всех сдержанно, но с чувством поцеловал жену в подставленную щечку. Видно, его распирало от эмоций, и он еще раз, торжествуя, оглянулся на женщин, едва-едва не помахав им ручкой — мол, извините, что не могу уделить вам внимания, завтра, завтра, а сейчас, сами понимаете, семья...

Через минуту чета скрылась в доме, предоставив публике переглянуться, пожать плечами и в полном недоумении разойтись по домам.

— А вы говорили — догадывается, — язвительно сказала Галина тете Таме.

На другой день странное семейство в полном составе притопало на пляж. Мальчик и девочка прыгали, как козлята, и объявляли всем встречным, что к ним приехал папа. В походке Виктории, в выражении ее лица появилось нечто расслабленное, ленивое и самодовольное, свойственное тем женщинам, которые живут со своими мужьями как за каменной стеной. А сам глава семейства бодро вышагивал впереди процессии в шерстяном тренировочном костюме, в темных очках, надев на шею резиновый надувной круг, и вид имел одновременно респектабельный и демократичный.

В отличие от жены, которая за неделю обмолвилась со всеми разве что парой слов, спрашивая, кто из местных жителей продает молоко, где почта и по каким дням в центре собирается базар (даже имя ее узнали от Витковских), муж, как ни странно, оказался весьма и весьма общительным человеком. Не прошло и часа, как все отдыхавшие в тот день на пляже уже знали, что зовут его Марат Константинович, ему сорок пять лет, но это ничего и можно звать просто — Марик. А фамилия его Гурский. Тете Таме, почему-то решив, что она здесь самый серьезный и обстоятельный человек, он дополнительно сообщил, что назван Маратом не просто так, а в честь великого французского революционера, предательски убитого жирондисткой в бане. А фамилия, у него польская, потому что один из предков Марика был польский офицер, улан, он участвовал в кампании двенадцатого года, но, к сожалению, до сих пор не удалось выяснить, на чьей стороне. Марик охотно посмеялся с тетей Тамой над ее замечанием, что не мешало бы уточнить все же этот исторический факт, это существенно, и сообщил далее, что он работник аппарата одного из министерств в Вильнюсе, где они живут уже два года (раньше жили очень-очень далеко...). Нет, супруга нигде не работает, в этом нет необходимости, и вообще он считает, что женщина должна в первую очередь воспитывать детей и вести хозяйство. Нет, он не против эмансипации, но все же нельзя превращать женщину во вьючное животное. «Что и говорить!» — энергично поддержала эту мысль тетя Тама, с некоторой надеждой спросив, а какой пост Марат Константинович занимает в министерстве. Но он как раз в этот момент спохватился — он горит! — и, издав жизнерадостный клич, побежал в воду. Уже из воды он заявил, что не место красит человека, а человек место...

Он был волосат, упитан, сверкал на весь пляж оранжевыми плавками, и его тут же окрестили для краткости орангутангом.

Узнав, что тетя Тама, Галина и Вадик живут в Москве, он пришел в восторг.

— Ты слышишь, Виктория! — взволнованно окликнул он жену. — Оказывается, Тамара Николаевна живет в Москве!.. А где вы в Москве живете?

Он пообещал тете Таме при первой же возможности навестить ее в столице, тем более что в четвертом квартале у него наклевывается туда поездка, и, таким образом, он весьма рад знакомству. Надо ли говорить, как эта неожиданная перспектива обрадовала слегка обалдевшую тетю Таму, особенно после того, как Марик высказал предположение, что, может, они соберутся в столицу всей семьей. Ни дети, ни Виктория еще не видели Москвы, а устроиться в гостиницу там очень сложно.

— А что, Виктория не работает, сели и поехали!

Записав адрес тети Тамы и оставив ее в глубоком раздумье, Марик отошел затем к Вадику с Галиной и со всего роста плюхнулся рядом с ними на песок.

— Что читаем, молодой человек? — спросил он у Вадика и, не сразу получив ответ, пообещал привезти ему в другой раз потрясающую книгу, из жизни пчел, которая у него есть в личном пользовании. Нет, кроме шуток, очень интересная книга. Сейчас про животных пишут лучше, чем про людей, там борьба видов не утихает, а в человеческом обществе с этим наблюдается застой. Вообще, с уничтожением эксплуататорских классов литература сначала погрязнет в бесконфликтности, а затем и вовсе отомрет. Человечеству придется выбирать между гармонией и хорошей литературой...

Затем Гурский перенес внимание на Галину. Как это ни странно, ему удалось ее разговорить, он обнаружил кое-какие познания в английском языке, он даже неплохо знал язык, но в середине беседы об английской фонетике — Галина излагала материал обстоятельно и серьезно — он вдруг, почесывая поросший густой шерстью тугой загривок, неожиданно спросил, «с какого она года». Галина запнулась, а он стал угадывать. Вместо двадцати восьми он дал ей тридцать, очень удивился, что она еще не замужем, поинтересовался почему...

— Ты слышишь, Виктория! Галина Аркадьевна всего на три года моложе тебя, а еще не замужем! Представляешь? Надо ее познакомить с Реутом. Вот это будет пара!

И он стал рассказывать всем об одном их с Викторией общем знакомом, неком Реуте, окончившем заочно строительный институт и тоже, несмотря на свои тридцать восемь лет, пребывавшем в холостом состоянии.

— Знаете, бывают такие мужчины, очень застенчивые, и если их не познакомить...

Закусив губу, Галина молча поднялась с одеяла и, глядя поверх голов, как слепая, вошла в воду.

— Великолепная будет пара! — глядя ей вслед, радовался Гурский. — Оба с высшим образованием! Я что думаю, Виктория, надо будет его привезти однажды, соберемся, потанцуем...

У Ньютона он спросил:

— На пенсии, дедушка? Не тоскуете по коллективу? — на что Ньютон ему грустно отвечал:

— Я уже старый, я уже о многом тоскую...

И как-то так получилось, что на всем пляже говорил только один Гурский, говорил много, смешно и невпопад, но так простодушно и искренне, что никто ни разу ему не возразил, не отбрил, как это умела, например, тетя Тама. (Ньютон ей потом сказал: «Стареем, Тамара Николаевна, а я думал, вам износу не будет».) К тому же рядом загорала на одеяле Виктория, и дети восхищенно не сводили с отца глаз. Но вот когда все по-настоящему испугались и затаили дыхание, это когда Марик ни с того ни с сего, а просто потому, что как раз пришло в голову, рассказал анекдот о том, как одному мужу изменяла жена, а он... словом, вернулся из командировки...

Когда посмеялись (а что оставалось делать?), Марат Константинович, смеявшийся дольше всех, сказал:

— Нет, шалишь! Я своей так говорю: видишь, вон ружье висит — у меня дома ружье висит на стенке — чуть что — убью. Запомни это на всю жизнь!

Не уставая балагурить, переходя от одной компании к другой, он наклонялся иногда к жене, лицом вниз дремавшей на одеяле, шлепал ее ладошкой по спине или чуть ниже — сгоришь, подруга! — и ловко увертывался всякий раз от ее меланхолически-игривого тычка ногой. Но один раз он замешкался и получил в ответ на любезность чувствительный удар. Марат Константинович схватился за ушибленное место и стеснительно присел.

— Получил? — назидательно сказала супруга и, поправив лифчик, удобнее устроилась на одеяле. — Будешь знать.

Марик перевел дух и медленно стал выпрямляться.

— Надо же смотреть, Виктория! — обиделся он. — Так можно.

Присматриваясь к травмированному месту, он пару раз осторожно присел, попрыгал, сделал глубокий вдох и, смахнув выступившие слезы, поковылял к воде. Слава богу, кажется, все обошлось благополучно, и через минуту он уже демонстрировал публике вполне приличный баттерфляй, подняв волну и сверкая над водой ярко-оранжевым задом.

— А не пора ли нам перекусить? А, Виктория? — еще немного погодя кричал он чуть ли не с другого берега. — Ты что, решила мужа голодом морить?

Закусывал он с великим аппетитом, сам доставал из сумки яйца, огурцы, хлеб, делал бутерброды и торжественно вручал их детям и жене.

— Мы с Викторией любим поесть. Все деньги на жратву уходят, — уплетая колбасу с огурцами и запивая компотом из бутылки, доверительно сообщил он. И всем тоже захотелось есть, и все, как по команде, стали доставать свои припасы.

Пообедав, Марик взял подстилку, ушел в кусты, лег там и вскоре захрапел. Да так громко, что Виктория, собиравшая в газету остатки пищи, вздохнула и, не говоря ни слова, запустила в него огромным желтым огурцом. Марат Константинович затих. Немного погодя тетя Тама прислушалась и сказала Вадику:

— Поди, парень, глянь, она его там не убила?

Вечером Гурский подстерег на улице тетю Таму с Галиной, они ходили за молоком, взял их под руки и, понизив голос, доверительно спросил, а как тут в его отсутствие ведет себя его жена. Не гуляет?..