Владимир Рублев - На окраине города Страница 34

— Завтра, завтра, — торопливо сказала Валя, освобождаясь из его объятий. — Завтра твой день рождения, вот и… обо всем мы поговорим, хорошо?

Вот почему так радостно сегодня Виктору, вот почему хочется ему со всеми быть ласковым и веселым.

— Знаешь что, Леня, — говорит он. — Не съездить ли до театра к Киселеву в больницу? Степан Ильич узнал, что к нему уже можно наведываться.

— Просто свинство с нашей стороны, что никто там еще не был, — подхватила и Надя.

Решили, что сегодня поедет несколько человек, а в воскресенье — все желающие.

Киселев очнулся от странной тишины, возникшей, как ему казалось, вот только что, секунду назад. Было утро. Синеватый свет на потолке и стенах все более бледнел, хлопнула дверь, донесся приглушенный, едва уловимый телефонный звонок. А может быть, звонка и не было, Петро не чувствовал твердой уверенности, что слышал его.

Рядом кто-то зашелестел бумагой, Петро скосил глаза и увидел женщину в белом халате. Дальше еще койка, и еще, и еще. Петро понял: он в больнице. Ему захотелось встать. Он силился совладать с непослушным телом, приказывая себе: «Сейчас я встану! Раз, два. Считаю до пяти. Три… четыре». Стены завертелись, стремительно понеслись куда-то, Петро оперся на локоть и огромным усилием воли сел на койке, ощущая непомерную свинцовую тяжесть в забинтованной голове.

— Что вы делаете? — бросилась к нему сестра. — Сейчас же ложитесь!

Она уложила его на койку, но теперь он уже знал, что ничего опасного с ним не случилось, и это успокоило его.

К вечеру, когда в окна палаты ударило первой крупкой снега и сразу потемнело, сделалось сумрачно, неуютно в комнате, Петра охватили невеселые мысли. Он вспомнил о ребятах, оставшихся на стройке, представил, как весело и уютно сейчас в общежитии, а он вот лежит здесь, никому ненужный. И вообще в жизни не от кого ему ждать теплого, участливого слова. Тетка, с радостью спихнувшая его в школу фабрично-заводского обучения, ни одного письма не написала ему. А кто еще? Была где-то сестра, но след ее давно уже затерялся для Петра. Один он в жизни.

Тяжело на душе у Петра. К чувству одиночества все сильнее примешивается глухая неприязнь к бандюге Крапиве. Видно, кто-то помешал Илье Антоновичу добить его, знал Петро, что не упустил бы тот его живым. Интересно, что он сейчас клевещет у следователя на него, Киселева? Извернуться постарается. Крепко сжимает зубы Петро.

Заснул он поздно ночью. А когда проснулся, был уже день, на улице бушевал снегопад. Петр решил не думать о своих делах, попросил у соседа книгу и терпеливо вчитывался в сложную историю жизни девушки, окончившуюся, конечно, счастливо.

— Ерунда, — сказал он соседу, захлопнув книгу.

— Почему же? Все окончилось очень хорошо, — возразил тот.

— В том-то и дело, — усмехнулся Петро. — В книгах все очень просто, а в жизни… И так бывает, «кто не мае щастя з ранку, тот не мае на останку».

— Ну уж, это мрачно выглядит, — возразил сосед. И не такая теперь у нас жизнь, чтобы человека ждало только одно плохое.

— Возможно, — из чувства вежливости согласился Петро.

Уже темнело, когда пришла сестра и включила свет.

— К вам, Киселев, сейчас посетители придут, — сказала она.

— Ко мне?! Хотя… — Петро усмехнулся: вероятно, это из милиции, наплел Крапива о нем.

И вот уже входят они… Но ведь… но ведь это Мишка Чередник?! С ним воспитатель, Надя Шеховцова, Леня Жучков, Коля Зарудный.

Петро немного успокаивается, тепло смотрит на товарищей, но в голове назойливо вертится: «А вдруг сейчас и те, из милиции, войдут?»

— Слушай, Миша, — спрашивает он, немного погодя. — Кто же еще пришел ко мне? Там есть кто еще?

— Вроде нет. А ты кого ждешь? — удивляется Михаил.

— Да так. — Облегченно вздыхает Петро и теперь лишь чувствует, что рад посещению товарищей. Несколько настораживает его только внимательный взгляд Лобунько, но Петро старается меньше с ним разговаривать, обращаясь с вопросами больше всего к Череднику или Наде.

— Тебя ведь тоже зачислили в комплексную бригаду, — замечает Михаил Чередник и, глядя на побледневшее от болезни лицо Петра, добавляет: — А что Крапива застрелился, ты знаешь?

— Застрелился?! Вон как…

И уже плохо слушает Михаила, думая, что уж теперь-то его появление ночью на стройке и вовсе покажется следствию загадочным. Был бы жив Крапива, правду можно было бы установить, как он ни вертись, а теперь… Скажут, выгораживаешь себя, на мертвого наговариваешь.

«Черт с ним! — решает Петро. — Поверят — хорошо, не поверят — плакаться не стану», — и замечает на себе удивленный взгляд Михаила.

— Ты не слушаешь меня? — говорит тот. — Я тебе о том, что парторг обещал завтра навестить тебя, а в воскресенье много ребят придет. Так что, давай выздоравливай.

Петро слабо улыбается, прощаясь с ребятами. Эта вымученная улыбка не может скрыть его настроение. Он все больше убеждает себя, что ему теперь совсем не по пути с этими ребятами, ему, над которым в любой час может прозвучать суровый голос правосудия, с ними — веселыми, беззаботными, свободными даже от малейших помыслов о преступлении.

37

Петро долго держал в руках областную молодежную газету, вглядываясь в знакомые лица ребят. В последние дни у ребят, посещающих его, только и разговоров, что о своей бригаде, о соревновании с мохрачевцами, о шефстве над школой. И все это сообщалось с задорным блеском в глазах, но сначала Петро усмехался над их горячностью, решив, что не пройдет и десяти дней, как от нее не останется и следа, но уже третья неделя близится к концу и вот — фотография… Петро забеспокоился.

Значит, думал он, по возвращении из больницы волей-неволей придется попасть вот в эту самую бригаду, которой так восторгаются ребята. Борьба за то, борьба за это, за третье и десятое. А Петру так хотелось сейчас покоя. И к чему они внесли его фамилию в списки бригады? Теперь не легко вырваться оттуда.

И вот — последнее: соревнование за бригаду коммунистического труда. Им-то что, пусть соревнуются. А ему…

Мысли об отъезде все чаще тревожат Петра, заманчивые, упорные мысли. Ему кажется, что там, на новом месте, все будет у него совсем по-другому.

«Люди живут всюду, — думает он, откидывая газету. — Пусть не все так, как хочется, но каждый сам свою жизнь обязан строить. Не удалось у меня здесь, надо попытать на другом месте. Там и начальство другое будет, да и я по-другому себя поведу, спокойнее мне же».

Петро уже не думает, он дремлет, успокоенный вечерней тишиной. И неожиданно открывает глаза.

— Спишь? — склоняется к нему Степан Ильич. — Я ненадолго. Врач сказал, что дня через три-четыре тебе выписываться. Сможешь сам-то добраться? А то ребята могут встретить.

— Доберусь, — говорит Петро и мысленно добавляет: «До общежития. А там — соберу вещи, расчет получу и…»

— Рождественков тебе бесплатную путевку в дом отдыха выхлопотал, — сказал Степан Ильич, поднимая брошенную Киселевым газету: — Отдохни, сил наберись, а там и работа не страшной покажется. Так ведь?

Вспыхивает лицо Петра.

— Зачем же… Ни к чему это, — бормочет он.

— Нужно, нужно, Киселев, — мягко прерывает Степан Ильич и кивает на снимок в газете: — Видал, какой твоя бригада взлет берет? Серьезные дела у вас сейчас начнутся, не забывай этого. Ну и подумай обо всем, не спеша подумай. Жизнь твоя только начинается и все — в твоих руках, все — от твоего желания и упорства зависит.

Недолго сидел в палате Степан Ильич, но после его ухода Петр не мог спокойно лежать. Он привстал, подоткнув под бок подушку, хмуро сдвинул брови, задумчиво глядя в окно на заснеженную вечернюю улицу. Как же ему быть? Понимал он, что вернуться на стройку — это значило быть совсем не таким, это… Одним словом, тогда его место там, в комплексной бригаде, начавшей соревнование за почетное право называться коммунистической. Нужно ли это ему? И как же быть с отъездом? Решать надо накрепко.

…Через три дня Петро приехал на трамвае в лесопарк. Он пошел к общежитию. Дорожка вспарывала снеговую равнину, искристую, радужную, вбегала в лес, разветвляясь там на узкие тропки. Крупными белыми латками лежит на деревьях снег. И всюду между деревьев — жилые дома. А вот и новая развилка: широкая тропинка, по которой шел Петро, разделялась надвое. Одна тропка вела через институтский городок, напрямик к мужскому общежитию, другая, вильнув меж деревьев, выводила к дороге на стройку.

Петро остановился. Уже отсюда был виден Дворец: заснеженные крыши левого крыла здания, ровная сетка строительных лесов у восточной стены, недвижимые ажурные сплетения башенных кранов. До обеда еще более полчаса. Петро вспомнил, что сейчас там все ребята. И вдруг захотелось увидеть их, посмотреть, как они работают, услышать веселые голоса девчат.