Борис Порфирьев - Костер на льду (повесть и рассказы) Страница 35

Шинелка висела у меня на руке, за спиной в вещ­мешке болтался диск и полбуханки хлеба. Я смотрел по сторонам. Мелкий осинничек робко жался к дороге, поблескивали водяные оконца среди кочек, поросших чахлой травой; ни конца, ни края болоту... Послышался цокот копыт. Не обертываясь, я ступил в сторону. Меня обогнал плетеный возок и остановился. Рядом с возни­цей примостился сухонький человечек в оловянных оч­ках, держа на острых коленях берестяную сумку. А сзади, развалившись, восседал обрюзгший, красно-лос­нящийся мужчина. Ящик водки, едва прикрытый пуч­ком травы, стоял в его ногах.

— Стой! Куда идешь?— прогремел он.

— А что такое?

— Я спрашиваю, куда идешь?

— Туда, куда надо.

Он ухмыльнулся и изрек:

— Ко мне идешь. Здесь больше некуда.

— Нет, не к вам. На торф.

— На торф — значит, к Хохлову,— отрезал он.

Я промолчал. Мой взгляд прошелся по синим бутыл­кам с яркими красными головками, по громоздкому свертку, закрученному в ковер, и остановился на пьяной самодовольной роже.

— Ну-ну,— сказал он и тоже окинул меня с ног до головы взглядом.

Я молчал.

— Поехали!— гаркнул он.

И лошадка затрусила, завздрагивала плетенка, осев­шая под тяжестью хозяина. Ее колеса оставляли глубо­кий след на податливой черной дороге.

Когда я вышел к речке, паром с плетенкой приставал к противоположному берегу. Я присел на бревно, врос­шее в землю. Лошадь тяжело поднималась в гору, ко­леса по ступицу проваливались в песок, а хозяин воссе­дал в прежней позе — не шевелился. Возница с чело­вечком в очках подталкивали плетенку.

«Есть категория людей, которые любят, чтобы у них просили,— подумал я.— Он ждал, что я попрошусь под­везти...»

Возвратился паром. Обросший бородой паромщик равнодушно спросил:

— Поедем, что ль?

Я оглянулся по сторонам, но никого, кроме меня, не было. Мне было совестно утруждать паромщика.

— Закурить нет?— спросил он.

Я развязал вещмешок и отдал ему свой табак. Заку­рив, паромщик оттолкнулся багром от берега. Железный трос выгнулся дугой; казалось, что мы оторвемся и по­плывем вниз по речке, но паромщик выбросил окурок в воду и начал лузгать семечки. Шелуха их прилипала к его бороде. Он ни разу не посмотрел на меня, не про­ронил ни слова, не поблагодарил за табак. Когда я взбирался в гору, он глядел в сторону и плевался шелухой.

Я вышел на дорогу. Красные мачтовые сосны вплот­ную подступили к ней с двух сторон. Ноги мягко утопа­ли в желтом песке, усыпанном прошлогодними иглами. Маленькая деревенька раскинулась за поворотом доро­ги. Она была пуста. Тявкнула где-то собака, но и той я не видел. Около ветхого сарая стоял трактор без гусе­ниц, поросший травой. Это был или катерпиллер, или первый выпуск ЧТЗ. Дорога опять вывела меня в сосно­вый бор. Я сильно устал, ныла нога. Идти по песку было тяжело. К счастью, сосняк скоро кончился. Передо мной открылась черемуховая аллея. Это, очевидно, была ранняя черемуха. Она благоухала. Я уселся на опушке под высоким цветущим деревом и достал хлеб. Уничто­жив его, я откинулся на шинель и стал смотреть на гроздья черемухи. Чувствуя, что начинаю дремать, я заставил себя подняться. Отыскал стройную березку и перочинным ножом вырезал трость.

С тростью идти было легче. На развилке я остано­вился. Гадая, в какую сторону мне податься, я увидел старика.

— Дедушка! Как мне пройти на Быстрянстрой?

Испуганно глядя на палку в моей руке, он замахал руками:

— Иди, иди своей дорогой.

— Так ты объясни, где моя дорога.

Я пошел к нему навстречу, но он шарахнулся в за­росли черемухи.

Я остановился.

— Не бойся, дедушка. Ты только скажи, по которой дороге мне идти?

Он недоверчиво посмотрел на меня и спросил:

— На Быстрянку, что ли?

— На нее, на нее.

Он повернулся ко мне спиной и, показывая в левую сторону, сказал:

— Вправо надо идтить.

— Так вправо или влево?

— Вправо, милый, вправо...

Я пошел направо. Примерно через час я понял, что ошибся. Нога моя совсем отказывалась служить. Я брел, тяжело опираясь на палку. Стало смеркаться. От мысли, что придется заночевать в лесу, мне стало тоскливо. Но вот мое ухо уловило лай собак, и я прибавил ходу. Вскоре показалась деревня. Все ее дома были темными. Я медленно шел по улице, выбирая окно, в которое можно постучаться. Собаки лаяли на меня из каждой подворотни, но нигде не открылась дверь. Наконец, я увидел в одном из окон огонек. Это падал свет из топя­щейся печки. Я постучал в стекло. Выглянула старуха, глухо повязанная платком. Она пригласила меня в из­бу, но я не вошел и попросил объяснить, как пройти на Быстрянстрой. Оказалось, что я дал крюка. От деревни до Быстрянки было еще два километра. Я поблагодарил старуху и зашагал дальше.

Совсем стемнело, и я с трудом различал дорогу. Проступаясь в колею, я прикусывал от боли губу. Ветер шумел вершинами деревьев. Какая-то птица поднялась с корявой сосны и тяжело полетела прочь. Наконец, я увидел огни поселка. Они тускло светились в ложбине, залитой туманом. Цепочка их уходила к лесу и те­рялась там. Я долго еще пробирался по болоту, пока не вышел на улицу поселка. Играла гармошка. Из от­крытых форточек барака доносились звуки радио. Пахло кислыми щами. На пороге, свившись в клубок, дрались две кошки. Навстречу шла женщина, так же глухо по­вязанная платком, как давешняя старуха; поверх лыж­ных брюк у нее было надето ситцевое мятое платье. Разговаривая с ней, я убедился, что она совсем моло­дая, но тень от черного платка, нависшего треугольни­ком надо лбом, скрадывала черты ее лица. Она сказала, что директора торфопредприятия Хохлова сейчас не най­ти. Говоря это, она усмехнулась. Я вспомнил лоснящую­ся от сытости и водки физиономию... Так, так. Он, зна­чит, не ошибся, что я иду к нему... Мне захотелось отыскать кирпичную стену, чтобы измочалить о нее мою палку. Но рядом был жиденький плетень. Вышвыр­нув палку на гряды, я пошел искать начальника ЖКО.

К моему удивлению, меня встретил худенький чело­вечек, подобострастно толкавший в гору плетенку.

Столкнувшись со мной взглядом, он ухмыльнулся, изучил мое направление и повел меня в общежитие. Уборщица выдала матрац, набитый стружкой, и тяжелую отсырев­шую подушку. Я умылся под медным рукомойником, напоминающим опрокинутый богатырский шлем, и лег на топчан. За деревянным, добела выскобленным сто­лом сидел усатый дядька, райпожнадзор, как он с достоинством отрекомендовался мне. Складным ножом пожарник отрезал тонкий ломтик сала, солил его, клал в рот. Потом отрезал кусочек от круглого каравая. Что­бы не видеть, как он священнодействует, я отвернулся к стене. Я лежал и глотал слюну. Рука моя нащупала плотную ткань вещмешка. Кроме диска, в нем ничего не было.

Мои размышления прервал голос уборщицы. Она предлагала мне чаю. Я сел к столу, стараясь не глядеть на пожарника, и, обжигаясь, прихлебывал кипяток из побитой эмалированной кружки. Женщина остановилась напротив меня, подперев рукой щеку. Потом принесла блюдечко дымящейся нечищенной картошки и, поставив его передо мной, приняла прежнюю позу. Мальчик лет десяти держался за ее юбку. Но он смотрел не на меня. Он не спускал зачарованных глаз с пожарника. А тот невозмутимо, размеренными движениями, отрезал лом­тики розового сала, и казалось, что шматок его не убы­вает... Отчего я не мог ничем угостить малыша с глаза­ми голодного волчонка?.. Опустив глаза, я молча чистил картошку. Ничего на свете не было слаще этой картош­ки. Я не сменял бы ее ни на какое сало. И тем не ме­нее, она становилась у меня поперек горла...

Я спал беспокойно. Всю ночь меня мучили кошмары. Во сне я дрался с Хохловым и пожарником; сила была на их стороне, и они меня побили. Когда я проснулся, пожарник довольно похрапывал, закинув голову и вы­ставив острый кадык. Я нарочно громко возился, кашлял и чихал, чтобы не дать досмотреть ему сон, в котором он, очевидно, избивал меня, но все было напрасно. Так и не разбудив его, я отправился к начальству на прием. Хохлова не было и сегодня. Я хотел пройти к его заме­стителю, но накрашенная секретарша сказала, что Осип Николаевич занят. Я объяснил, зачем прибыл. Не глядя на меня, загибая на тоненьком лезвии ножика ресницы, она попросила повременить... За окном виднелся желез­нодорожный состав. Вдалеке светился зеленый глаз семафора. В голубом небе кружили белые комочки голубей.

Через полчаса Осип Николаевич освободился и при­нял меня. У него была лошадиная голова и красивые миндалевидные глаза с бархатными ресницами.

Он изучил мое направление, документы, характери­стики и стал бесцеремонно разглядывать меня.

— Так, так... Значит, приехали по назначению?.. Отлично, отлично... Денька два осмотритесь... Да, день­ка два... Появится Хохлов... Он сейчас на участках... Возвратится начальник транспортного отдела... А пока отдыхайте...