Валерий Барабашов - Жаркие перегоны Страница 35

Приятно все же чувствовать себя что-то значащей в таких вот совсем не женских делах. Послал бы Гаджиев не ее, допустим, а Степанова, своего заместителя, толстого и неразворотливого, как слон. Вряд ли он что-нибудь тут провернул бы. День нынче в управлении какой-то сумасшедший, все бегали, фыркали — никого толком ни о чем не спросишь. Степняк — на что уж вежливый человек — и тот потом, к концу дня, когда она зашла спросить о цистернах еще разок, голос повысил, по шее себя похлопал: вот, говорит, где мне ваши цистерны! А чего, спрашивается, хлопать? Ты — подчиненный: сказали тебе — выполни. Псих какой-то!

Ноги приятно щекотала ковровая дорожка, освеженное душем тело отдыхало, блаженствовало. Поесть бы вот пора. На столике у нее все готово, но с полчаса она подождет. Если Желнин не позвонит и не придет... Но дверь в этот момент открылась, Капитолина Николаевна почувствовала, как по ногам потянуло теплым сквознячком; она повернулась, шагнула к дверям, надеясь еще успеть обуться, но опоздала: вошел Желнин, в руке — три розы в целлофане.

— Я вообще-то стучал, — сказал он, видя, что Капитолина Николаевна смущена. — Прошу простить.

— Это вы меня простите: пригласила гостя, а сама... Да уж больно хорошо босой!

— Примите от души! — Желнин с легким поклоном протянул ей цветы.

— Спасибо вам!.. Да стоило ли, Василий Иванович... — Капитолина Николаевна, зарозовев, взяла цветы, жестом пригласила Желнина к столу. — Селекторное совещание скоро, Капитолина Николаевна!.. Ну ладно, разве что стаканчик чаю... — он повесил фуражку на вешалку у двери, говорил, сидя уже у столика: — Ох, придется мне нынче голову на плаху класть за ваши цистерны, придется.

— У вас неприятности, Василий Иванович? — встревожилась Гвоздева. — Из-за меня?

— Нет пока... Да ничего! — отмахнулся он с преувеличенной бодростью. — Это ведь... как сказать, Капитолина Николаевна.

— Да, конечно, — неуверенно согласилась Капитолина Николаевна, сев напротив Желнина. Положила на колени белые, ухоженные руки, смотрела на гостя внимательно и ободряюще. Она уже поняла, что Желнин пришел к ней не просто как приглашенный, а, пожалуй, больше за теплым ее словом, за душевной поддержкой — видать, и правда что-то стряслось.

— Степняк что-то не так сделал, да? — мягко спросила она. — Я еще подумала: чего он по шее себя хлопает...

Искреннее участие было в глазах Капитолины Николаевны, и Желнин коротко и на этот раз более решительно повторил, что ничего особенного не случилось, и пусть она, Капитолина Николаевна, не думает ни о чем — мало ли в их железнодорожной жизни случается всяких происшествий. Конечно, он, Желнин, как первый заместитель начальника дороги, несет за все ответственность вместе с Уржумовым, но на то и щука в реке, чтоб карась не дремал...

Все это многословие и озадачило, и еще больше встревожило Капитолину Николаевну — она так толком и не поняла, что же там такое у них произошло, но бабьим своим сердцем почувствовала: Желнину было очень важно услышать ее, понять  к а к  она относится к нему...

— Я сейчас, чаю у дежурной спрошу.

Капитолина Николаевна встала и пошла из номера, а Желнин смотрел ей вслед и думал о том, какая странная все-таки штука жизнь: над ним висит теперь дамоклов меч, а он вот, вместо того чтобы что-то там предпринимать, сидит в номере у малознакомой женщины, собирается пить с нею чай и чувствует себя при этом почти счастливым. С чего бы так?.. Разумеется, он может поступить жестко и просто: приказа Степняку не давал, разговор о цистернах был, но мимоходом, вскользь, он, Желнин, просто поинтересовался, мол, как у нас обстановка на дороге с порожняком... Ну, а дальше что? Отстранен от работы Бойчук (отличный, кстати, диспетчер!), зависла грозовая туча над головой Степняка — переусердствовал мужик, явно перестарался — кто следующий? Он сам, Желнин? Да, но его вину еще надо доказать...

— Откройте, пожалуйста, Василий Иванович! — послышался из-за двери голос Гвоздевой, и Желнин вскочил, распахнул дверь. Капитолина Николаевна, с двумя полными чашками в руках, скорыми шагами пересекла комнату, поставила чашки на стол.

— Горячущие! — стала она дуть на пальцы. — Ф-фу-у...

— Ф-фу-у... — смеясь, стал дуть на ее надушенные пальцы и Желнин.

Они снова сели друг против друга.

— Давайте винца, Василий Иванович! Что-то захотелось мне рюмочку рислинга.

— Давайте, — неожиданно для себя согласился Желнин. — Выпьем — и снова нальем!

— Там посмотрим, — лукаво прищурилась Капитолина Николаевна. — Разве что еще за ваш день рождения?!

Она встала, прикрыла окно — стало тише; потом задернула шторы и зажгла настольную лампу у изголовья своей кровати, заправленной с девичьей аккуратностью.

Желнин с удовольствием следил за ее мягкими и ловкими движениями. Спросил вдруг:

— А вы, наверное, тоже одна? В командировки ездите, вагоны выколачиваете...

— Сын у меня. Большой уже, на первом курсе института. А муж... он умер, три года назад.

Желнин сидел задумчивый, с погрустневшим лицом. Мешал в чашке чай, говорил негромко:

— А у меня две дочери. Живут отдельно, с матерью — мы расстались с ней. Как-то не сложилось, хоть и долго прожили вместе... Такие вот дела, Капитолина Николаевна. Осталось в жизни: работа, работа... А вы смелая женщина, должен вам сказать. Не боитесь, что скажут о вас, мужчину в гости зовете.

— А вы, Василий Иванович, нужный гость.

Желнин засмеялся.

— Вы и на работе такая же?

— Какая?

— Прямая.

— Ну... всякая бываю, — засмеялась и Гвоздева.

Желнин встал.

— Спасибо вам за чай, Капитолина Николаевна. И вообще... Мне пора: кое-что надо сделать в управлении, селекторное скоро.

Капитолина Николаевна тоже поднялась. Он взял ее руки в свои, и она не противилась. Стояла перед ним по-домашнему простая, со струящимися по плечам каштановыми волосами, казавшаяся без каблуков меньше ростом.

— Можно я еще приеду, Василий Иванович?

— Приезжайте, — он сжал ее пальцы. — Только вот с этими цистернами...

Ладонью она накрыла его губы.

— Не надо. Догадываюсь, что не принесла вам сегодня радости... Я за вас волноваться буду, Василий Иванович!

Только сейчас, вернувшись от Гвоздевой и оставшись один в неестественной какой-то тишине кабинета, Желнин отчетливо, всей кожей ощутил надвигающееся... Наверно, до этого момента он успокаивал себя: ничего, мол, страшного не произошло, в столкновении «России» с цистернами он  ю р и д и ч е с к и  не виноват, потому что приказов никаких не отдавал, и в этом легко убедиться. Он лишь  п о п р о с и л  Степняка...

Но теперь вся эта словесная казуистика показалась ему смешной. Что значит — не отдавал приказа? Он — лицо официальное, первый заместитель начальника дороги, и его просьбу тот же Степняк вправе толковать как  п р и к а з. Неважно, как он, Желнин, сказал об этом — важна суть.

Плюхнувшись на первый попавшийся стул, Желнин правой рукой стал тереть грудь: закололо, сжало обручем сердце. Пальцы его массировали мякоть груди, чувствовали под нею твердые бугорки ребер.

Кажется, легче... Жаль, ни валидола под рукой, ничего. А звать — кого? Татьяна Алексеевна давно шла, дежурный вахтер внизу, далеко... В больницу позвонить, в «неотложку»?

Ах, черт! Не продохнуть, больно.

Плыло у Желнина перед глазами: жалко было себя, очень жалко... Но нет, так просто он не даст себя слопать. Нет, шалишь!..

III.

До звонка заместителя министра все уже казалось Уржумову ясным, определившимся: он честно расскажет на бюро обкома и о собственных просчетах, и о просчетах министерства, — вскроет причины нынешнего затяжного сбоя в работе магистрали. Расскажет и о последнем приказе, явно не жизненном, не подкрепленном технически. А дальше что? Как воспримется это его выступление? Да, конечно, раздадутся голоса: вот, мол, принципиальный, смелый товарищ, молодец! Но ведь такое выступление крайне обострит его отношения с министерством, с Климовым — отступать потом будет некуда.

Значит, оставить все как есть? Расписаться в собственном бессилии, не попытавшись что-то изменить? Тогда вот и будет прав Климов: старик Уржумов, по всем статьям старик!

Да, так, как сегодня, замминистра никогда не говорил с ним, Уржумовым. И разве сбросишь со счетов  т а к о й  звонок? Нет, не сбросишь. Что ж тогда — послать на бюро Желнина, сказавшись самому больным? Гм, идея, конечно... А, какая к черту идея — просто трусость. Знать, что в обкоме в этот день решается многое, очень многое, — и сидеть дома, прикрывшись больничным листком?! Нет, он  д о л ж е н  быть на этом бюро и должен сказать всю правду, какой бы суровой она ни была, и что бы потом с ним самим,  л и ч н о, ни случилось...

Большими, тяжелыми шагами ходил Уржумов по своему кабинету. В окна потихоньку заползали синие сумерки, в домах напротив загорелись уже огни. На улице поднялся ветер, он трепал истомившуюся в зное листву управленческого сквера, гнал из каких-то закоулков пыль. Перед окном завис на мгновение клок бумаги, потом вихрь унес его.