Николай Асанов - Открыватели дорог Страница 35

Найдены и другие статуи Ники: украшения с носовой части боевых кораблей; фризы, изображающие аттические битвы. Но все это не заслуживало никакого сравнения с тем, что я увидел.

Передо мной были полет, воздушность, острота формы и сила содержания, слитые воедино в прекрасном произведении искусства. Как я уже сказал, фигурка была исполнена в бронзе, примерно в одну тридцатую известной статуи Пэония, стояла на бронзовом же пьедестале, на левой ноге, вокруг которой складками вилось еще взволнованное полетом одеяние, как будто Ника только что приземлилась, низринувшись с вытянутыми вперед руками, чтобы благословить воззвавшее к ней войско на смертный бой и победу.

Была она крылата, как и положено Нике, но и тут опять оказалась неожиданность: у Ники Пэония крылья опущены, у Луврской Ники — откинуты назад. Эта же Ника одно крыло сложила, почувствовав под ногой землю, другое же — правое — было поднято, как парус, и словно бы поддерживало богиню в воздухе и позволяло ей — буде не по вкусу придутся моления и жертвы — тут же оторваться от земли и вновь ринуться в небо.

И патина на металле, и самый тон бронзы — все говорило, что это работа старинного мастера и очень возможно, что мастер сам  в и д е л  такую статую Ники и перенес драгоценные черты прекрасного в металл, а потом оригинал погиб в битвах и неурядицах, и осталась лишь эта копия… Но очень может быть, что сама-то эта копия вышла из-под руки одного из тех великих мастеров, которых было достаточно в эпоху Возрождения, когда человеческая мысль через полтора примерно тысячелетия снова вернулась к созерцанию прекрасного, оставшегося нам в наследство от древних. И кто знает, может быть, это работа самого великого Челлини или кого-нибудь из его учеников вдруг оказалась здесь, в витрине скромного московского магазина…

Вот эта статуэтка, бронза, двадцати сантиметров высотой вместе с пьедесталом, представлявшим как бы жертвенный камень, на который опустилась богиня, и захватила все мои мысли. Я подумал: ведь и у меня случаются победы, пусть их куда меньше, чем поражений! И почему бы мне не порадовать себя, не подарить себе эту прекрасную Нику, вокруг которой так и слышится гром битвы, бронзовые наконечники копий ударяются в бронзовые щиты и мечи со свистом рассекают воздух и звенят по бронзовым латам! И почему бы мне не сопрягать каждое свое деяние с нею, богиней Победы, рискуя больше, чем я рисковал до сих пор, ища более важные предметы для размышлений и для суждения о них! Надо сказать, что в те времена я работал в одной крупной газете и все пытался бороться с разными неурядицами в нашей жизни. Так пусть Ника будет свидетельницей того, как трудно приходит человек к победе, но ведь он  п р и х о д и т  к победе, иначе он не создал бы эту великолепную богиню.

Так подумал я и сунулся в карман за деньгами, но тут же убрал руку. Денег у меня была одна сотенная, припасенная, чтобы съездить на новый Ломоносовский проспект для внепланового угощения маляров. Да и что я мог купить в те годы за свою сотенную? Вещь — это было видно сразу — привезена и сдана в магазин знатоком, да и оценщики в этом магазине — изрядные доки. И я уехал по своим делам, вздохнув про себя о постоянных невозможностях, которые так старят человеческое сердце.

Но, признаюсь, в тот же вечер я обежал почти всех моих друзей, занимая где сотню, а где и больше под предлогом, что скоро у меня новоселье и не повезешь же старую рухлядь в Новый дом на Новом Ломоносовском проспекте. И надо сказать правду: люди на радость очень отзывчивы, и мне удалось набрать довольно большую сумму.

Утром я отправился в магазин.

И тут моя дурная привычка разглядывать витрины сыграла со мной злую шутку. Мне бы поторопиться, подойти к магазину без пяти одиннадцать и протолкаться к прилавку в числе первых. А я подошел через пятнадцать минут после открытия и — Ники в витрине не было. А у подъезда магазина стояла черпая «Волга» и сулила мне беду. В магазин я ворвался бегом, но продавщица уже заворачивала драгоценную для меня вещь в желтую оберточную бумагу, потом быстро обмотала сверток шпагатом и вручила в чьи-то руки.

И такое в душе моей было горе, что, протолкавшись довольно невежливо среди зевак — вы ведь знаете, что в комиссионных магазинах больше толпятся зеваки, покупателей там единицы, — я уставился опечаленными глазами в того, чьи руки уже приняли этот дар.

Передо мной была миловидная девушка, очень еще молодая, с нежным, розовым лицом, с розовыми губами и светло-рыжими волосами, небрежно рассыпавшимися по плечам, спокойная и радостная. И я невольно подумал, что не ей бы стать владелицей прекрасной этой вещи, значения которой она, наверное, и не понимает, а какому-нибудь усталому человеку вроде меня. Именно такому, кто порой доходит до грани поражения, но продолжает бороться, потому что верит в свою правоту и все равно надеется на победу. И пусть бы он был похож на меня летами, что ли, опытом, всей той тяжестью жизни, которая уже придавила мои плечи, но которую я все равно несу с гордостью, с какой несет свое бремя каждый не потерявший надежды человек. Ничего этого не было в моей незнакомке, хотя она и выглядела настоящей победительницей и вся словно бы светилась от радости, но это был всего лишь свет молодости, непосредственности.

Я невольно спросил:

— Не уступите ли вы мне эту вещь?

Она взглянула так, словно я чем-то оскорбил ее, и, бегло оглядев толпу в магазине, воскликнула капризно-повелительно:

— А-ле-ша! Помогите же мне!

— А вы подарите мне эту Нику? — каким-то тоскливо-измученным голосом спросил молодой человек с узким, угловатым, словно бы иззубренным лицом, пробиваясь к девушке и оттирая меня. Девушка подняла на него глаза и так же капризно бросила:

— Если вы будете победителем!

Было в ней нечто высокомерное, позволявшее ей не замечать посторонних, да и на близких, каким, видно, был для нее провожатый, смотреть пренебрежительно: он для нее, а не она для него! Такие милые существа часто вырастают в обеспеченных и эгоистических семьях, и на них трудно найти управу. Молодой человек, должно быть, знал это, так как только вздохнул в ответ, взял покупку и повел девушку к выходу, оберегая каждое ее движение, словно девушка была стеклянная и всякое постороннее прикосновение могло ее разбить. Угловатое лицо его стало еще грустнее, но я и без опоры на старинную науку — физиогномику понял, что это настоящий боец, только еще несмелый, не сознающий своей силы. И, преодолевая горечь утраты так понравившейся мне вещи, невольно подумал: «Что ж, молодой человек, пусть тебе поможет Ника, и пусть победные лавры увенчают тебя!»

С этой мыслью я вышел из магазина.

Тех двоих уже не было. Их, должно быть, и ждала черная «Волга», которую я приметил у магазина, когда торопился, безвозвратно опаздывая.

Прошло несколько лет. Иногда я одерживал победы духа, порой терпел жестокие поражения. По-прежнему я писал свои статьи и книги и в тот памятный год, к которому сейчас обращаюсь в воспоминаниях, ввязался в один научный спор. Я пытался, где только мог, доказать право начинающего ученого на самоопределение, самостоятельность, на риск, даже на ошибку, искренне полагая, что только собственный опыт делает научного работника подлинным открывателем, а осознанные ошибки облегчают путь к конечной цели. Я познакомился со многими учеными, старыми и молодыми, талантливыми и бездарными, скрытными и откровенными, поддерживавшими мои мысли и яростно отрицавшими их. Для того чтобы уметь разговаривать на их языке и понимать, чем они заняты и сколь важны проблемы, которые они решают, я подчас становился их покорным учеником. В те годы я прочитал сотни книг, прослушал десятки лекций и дружеских собеседований, короче говоря, стал наконец  д и л е т а н т о м  во многих научных вопросах — примите это слово в его истинном значении: знающий, хотя и не открывающий! Но все мне чего-то не хватало в том арсенале знаний и чувств, которые я приобрел. Иногда я шутя и уже с доброй усмешкой подумывал, что мне как раз и недостает покровительства той Ники, которой я любовался когда-то через стекло витрины в знакомом магазине. Но в тот магазин я больше не ходил, привык к своему уже не новому Ломоносовскому проспекту и в центр выезжал только по делам да иногда сыграть партию в бильярд — помните книгу Белля «Бильярд в половине десятого»? Вероятно, это скромное удовольствие тем и приятно усталым, пожилым людям, что позволяет им хоть в чем-то сравняться с молодыми, не становясь смешными.

Вот во время одной такой партии в бильярд и отыскал меня в клубе молодой ученый, физик Горячев, с которым за несколько дней до этого я познакомился. У него оказался лишний билет на симпозиум атомщиков, занимающихся изучением ядра. И он, помня мой интерес к новым течениям в этой области физики, заехал пригласить меня.