Карпов Васильевич - Маршальский жезл Страница 35

– После кино пойдем чай пить к Никитиным, - шепнул Вадим.

Кстати, он в этой семье уже свой. Неделю назад Соболевского перевели на должность писаря в штаб полка. Конечно, посодействовал майор Никитин. Попрохладнее место нашел. Около вентилятора сидит, ни учений, ни строевой, ни караулов. Ходит в укороченной гимнастерке.

Существует своеобразная военно-стиляжная мода. Гимнастерка обрезается так, чтобы низ чуть высовывался из-под ремня - мини-гимнастерка получается; брюки перешиваются в обтяжку, сапоги заужены и спущены гармошкой. Солдаты таких пижонов не любят. Я уже не говорю о сержантах и офицерах из строевых рот. Только в штабе да где-нибудь в спортивных командах, на складах, в мастерских такие вольности не пресекаются. Там нет старшин вроде Мая, взводных Жигаловых и замполитов Шешене. Эти вмиг приводят франтов к общему знаменателю.

Недавно я был у Соболевского. Сидит в кабинете майора Никитина. Письменный стол, чернильный прибор, лампа. Накладные. Книги учета. Он выписывает со склада и регистрирует в гроссбухе все химическое имущество полка: противогазы, накидки, резиновые изолирующие костюмы, чулки, рентгеномеры, индикаторы, противохимические пакеты, дегазационные приборы, всевозможные указки для ограждения участков заражения. Вид у Соболевского такой, будто он устал от возни с этой сложной современной техникой. Вот чинуша - ведь работает всего неделю!

Я уверен, майор Никитин взял к себе Соболевского только под нажимом супруги и дочки: видно, они всерьез решили включить его в свою семью. В рабочее время майор старается быть с Вадимом строгим и официальным, но это при посторонних, а при мне обращается к нему запросто:

– Вадим, приходи в воскресенье обедать, наши женщины будут ждать.

Вот так - «наши женщины».

Меня в доме Никитиных тоже встречают приветливо, как друга будущего зятя. Даже не стесняются вести свои семейные разговоры при мне. Однажды я слышал, как Нина Христофоровна, расстроенная какими-то неполадками в продовольственном магазине, сказала мужу:

– Когда мы выберемся из этой пустыни? Сил уже нет!

– Подожди еще немного, дай насладиться службой! - пытался отшутиться майор.

– Четверть века наслаждаемся… Не достаточно ли?

Нам с Вадимом присутствовать при таком разговоре было неудобно, мы пригласили Полю и ушли гулять.

И вот опять Вадим зовет к Никитиным. Не хочется мне туда идти.

– Не могу, - отказался я. - Понимаешь, сегодня не могу.

Отказ обидел Вадима.

– Уже зазнался до потери пульса?

– Нет. Я и раньше тебе говорил: Никитины простые, хорошие люди, не хочу их обижать.

– Отшиваешься?

– А я и не пришивался.

– Ну как знаешь… Насильно тащить не стану.

Приехал Степан. Мы встретились около входа в казарму. Я только вернулся со стрельбища: пыльный, просоленный, с черными мокрыми пятнами под мышками, в руках автомат, на поясе и за плечами - полное походное снаряжение. Кузнецов выбритый, наглаженный, надушенный - настоящий отпускник.

Обнялись. Степан посмотрел на меня хитровато и сказал:

– Нарубил дров твоим старикам. И крышу починил! Мы рассмеялись.

– Ну и ушлый ты! Давай раздевайся. Подарки тебе привез.

После обеда мы сидели под деревом за казармой. Степан рассказывал:

– Старики у тебя - душа! Особенно мать. Она чувства не скрывает, запорхала вокруг меня, захлопотала. А отец серьезный, строгий. Я поначалу стеснялся его. Но потом понял: столько в нем доброты, такая нежность к людям, что держать их открытыми никак нельзя, надо маскировать, вот он суровость на себя и напускает. Стесняется своей мягкости.

Ну и Степан, как быстро понял отца! «Стесняется своей мягкости»! - верно подмечено.

– Я на твоей кровати спал. И книги все пересмотрел, теперь твои мысли знаю, - продолжал Кузнецов. - Мать костюм твой и рубашки предлагала. Но я в форме ходил. Ты же знаешь - люблю форму!

Я слушал опустив глаза. Бывали моменты, когда вдруг спазмы перехватывали мне горло и я готов был разреветься. Как бы мне хотелось, чтоб и у него были мать и отец, дом, книги. И чем больше он восторгался нашими семейными порядками, тем тяжелее мне было слушать. Хотелось обнять его и крикнуть: «Будь моим братом». Но я не могу решиться на такое. Степан сентиментальности не терпит еще больше, чем криводушия. Я слушаю и молчу. Он говорит, а я все думаю, что сделать для утепления жизни этого одинокого, но бесконечно близкого и дорогого мне человека?

Я насторожился, когда Степан заговорил об Оле. Было какое-то несоответствие в словах и тоне.

– Красивая у тебя девушка. Мы встретили ее в универмаге. Пошли с мамой твоей купить мне носки и встретили. Очень красивая.

Говорил это Степан спокойным голосом, глядел мимо меня. Если так бросилась в глаза Олина красота, мне кажется, говорить он должен более восторженно.

– Что ты заладил «красивая» да «красивая», а как она спрашивала обо мне - волновалась? Рада была, что встретила моего сослуживца? Что просила передать?

Степан помолчал. Мне показалось, он обдумывает ответ, не хочет меня огорчать, но и врать не намерен.

– Не было таких разговоров. В универмаге, сам знаешь, толкотня, люди, как по тревоге, туда-сюда бегут. Где там разговаривать! Привет, конечно, передала.

– А письмо не написала?

– Сказала, по почте пошлет. При ней письма не было. Она не знала, что я приехал и что встретит нас в универмаге.

– Могла потом, к твоему отъезду, прийти, - сказал я то, что подумал.

– Могла, - коротко бросил Степан и поднялся.

В этом кротком «могла» я уловил и осуждение Оли, и предостережение себе: смотри, мол, Витя, не все в порядке в твоих отношениях с девушкой. Что же он не сказал? Что утаил? Да и знает ли вообще что-нибудь об Оле. Встретил один раз мельком, и все, много ли узнаешь о человеке за несколько минут? Однако холодность Кузнецова не случайна, за ней что-то скрыто. Степан понимает: его рассказ лишит меня покоя, и все же не скрыл свое отношение к Оле - не понравилась она ему! Как могло такое произойти - удивительно! Такая хорошая девчонка - и вдруг не понравилась. Не пришла с письмом для меня? Может быть, это показалось Степану обидным? Однако Оля могла быть занята: экзамены, какие-то поручения, ну, наконец, просто заболела. Нет, не понял ее Степан, разглядел только внешность - красивая, и все!

Через несколько дней получил письмо от Оли. Было в нем несколько слов и о Степане: «Встретила в городе твоего однополчанина. Неужели и ты так выглядишь? Интересно на тебя посмотреть. Просто не представляю тебя солдатом - начищенные пуговицы, сапожищи. Чудно! Друг твой мне не понравился: какой-то ваньковатый, двух слов связать не может. Неужели он действительно твой друг? Что ты нашел в нем интересного? Письмо тебе с ним не послала - показалось, он может вскрыть и прочитать. Хоть и нет у нас особых секретов, но мне не хочется, чтобы кто-то читал мое письмо…»

Оля удивила меня не меньше Степана. Какой она тоже оказалась непрозорливой! Кузнецов, этот благородный парень, показался ей вахлаком! Ну и ну! В общем, оба они не поняли друг друга. Я вспомнил о симпатии и взаимной тяге, которая иногда возникает у людей до того, как они познакомятся; у меня со Степаном так было еще на призывном пункте, когда мы в строй старались встать рядом.

И вот теперь я вижу - бывает и обратное: встретились, поговорили Кузнецов и Оля и с первого взгляда не понравились друг другу. Ну ничего, это все поправимо, их знакомство лишь начинается. Приеду домой, сведу их, узнают друг друга лучше - еще смеяться будут над своей отчужденностью.

Произошла первая стычка между Юрием Веточкиным и Дыхнилкиным. Не знаю, с чего началось. Семен едва не набросился на младшего сержанта. Хорошо, поблизости оказался лейтенант Жигалов. Он отчитал Дыхнилкина и отправил на гауптвахту. Потом вызвал в канцелярию роты меня и Степана. Взводный еще не успокоился, ноздри его нервно расширялись, глаза глядели жестко.

– Вот что, старики, - сказал лейтенант, - надо помочь младшему сержанту. Он парень хороший, но молодой, неопытный. - Жигалов поморщился, не хотел, видно, при подчиненных нелестно отзываться о командире. - К тому же характер у него кисельный. Но характер - дело наживное. Помогите своему командиру взять в руки Дыхнилкина.

Мы со Степаном переглянулись.

– Как это сделать?

– Прежде всего образцовым, безоговорочным подчинением младшему сержанту, - твердо сказал Жигалов. - Будете все до мелочей выполнять вы, это укрепит авторитет Веточкина. Дыхнилкин не осмелится пойти против всех. Ну и по-свойски, по-солдатски поговорите с Дыхнилкиным. Командование сверху, вы снизу, неужели не приведем в должный вид этого разгильдяя? Я надеюсь на вас, старики! - сказал на прощание Жигалов.

Мы не советовались с Кузнецовым, что конкретно делать. Общая линия поведения ясна - показать пример дисциплинированности.

Вспомнил я свою запись об офицерах, свои оценки их действий и способностей. Придется добавить, что эти оценки меняются в зависимости от перемен, которые происходят в нас самих.