Евгений Рожков - Осень без любви Страница 35

— Вы готовы? — спросила сестра, больше обращаясь к жене Осокина, чем к нему.

— Вертолет? — засуетилась та.

— Минут через десять нужно выезжать. Поедем пораньше, чтобы не спешить. Я буду вас сопровождать. Меня зовут Белой.

— А отчество как? — спросил Осокин.

— Отчество у меня нескладное.

— Какое все-таки, если не секрет?

— Серафимовна, деревенское, отец удружил.

— Хорошее отчество, мне нравится. А тебе, Кира? — обратился Осокин к жене.

— Мне тоже нравится.

— Да что вы! — отмахнулась медсестра и почему-то покраснела. — Бела Серафимовна — это не фонтан…

Кира Анатольевна достала из шкафа верхнюю одежду: костюм, свитер, пальто — и стала одевать Осокина. Бела охотно взялась помогать. Она приподняла Осокина сзади. Головой он упирался в упругую грудь медсестры, чувствуя, как глубоко и спокойно она дышит.

— Погода стоит очень хорошая, — не унимаясь говорила Бела, и Осокин чувствовал, как каждое слово, колыша ее грудь, вылетает наружу. — Самолет еще не пришел. Мы переберемся через лиман пораньше и там лучше подождем.

Наконец Осокина одели. Бела сходила за санитаром.

Больного осторожно положили на носилки и понесли по длинному коридору к машине. За минуту, в течение которой его несли по улице от дверей больницы к «скорой помощи», он успел несколько раз вдохнуть холодный, казавшийся сладковатым от влажности воздух, глаза ослепило яркостью солнечного дня, и Осокин с неизъяснимой силой, до кружения в голове, почувствовал весну.

«Последняя весна! Последняя весна!» — застучали, забились пойманной, погибающей птицей слова в душе. Сухое отчаяние подкатило к горлу, ударило в голову, прошило ее подобно смертоносной пуле и унесло навсегда веру в выздоровление.

И с того момента Осокина не покидало чувство, что жить ему осталось очень и очень мало. Ему даже казалось, что стоит только оторваться самолету от земли, как он сразу же умрет. Верилось, что земля, на которой он долго жил, которую сильно, искренне любит, как любят матерей, — только эта суровая земля, ставшая второй его родиной, помогала бороться с недугом.

— Кира, говори, мимо чего мы проезжаем, — попросил Осокин жену, смотревшую в окно машины.

— Вот школа, детишки вокруг бегают. Много их: погода хорошая. Подъезжаем к нашему универмагу (Кира Анатольевна работала в нем заведующей секцией), закрыт еще, — тоном гида говорила жена. — Теперь проезжаем мимо столовой и кинотеатра. Свернули на улицу к рыбозаводу и ремонтным мастерским. У рыбозавода машины скопились.

«Скорая» резко наклонилась, и носилки, на которых лежал Осокин, слегка сдвинулись.

— Что за поворот? — опросил он.

— Выехали на дорогу, ведущую к вертолетке. На сопке видна наша «Орбита».

Будто нарочно, жена назвала все те здания, предприятия, учреждения, строительство которых было непосредственно связано с Осокиным.

Столовую, ремонтные мастерские, рыбозавод, электростанцию, школу начали возводить еще тогда, когда он работал секретарем райкома. Универмаг, кинотеатр строили, когда Осокин занимал поет председателя райисполкома. «Орбиту» сооружали гораздо позже, когда он был инструктором промышленного отдела.

Почти двадцать лет отданы Осокиным работе в советских и партийных органах — не малый срок. Район начал формироваться и расти под непосредственным его руководством. Первые пять лет, самые тяжелые послевоенные годы, он был секретарем райкома. Восемь лет работы председателем райисполкома выпали на время активной деятельности по подъему сельского хозяйства, культуры и интенсивной разведке недр. Несколько лет он работал инструктором промышленного отдела — это время бурного развития в районе горнодобывающей промышленности.

Стремительно, быстро прошла его жизнь. Горячий, порывистый, он мчался по ней рыцарем с поднятым забралом, а оружие его — искренность и честность. Все в его жизни было: радости и беды, высокие посты и понижения, споры, большая ответственность и люди, люди — работа с ними.

Служебная карьера Осокина сложилась необычно. Он не шел по лестнице вверх, а наоборот, спускался вниз. Причин было много, и главная в том, что не имел высшего образования. В начале того или иного периода развития района он наиболее полно проявлял свои недюжинные организаторские способности, позже, когда, помимо умения организовать, нужны были знания, которые, собственно, и определяли степень этого умения, ему приходилось уступать более квалифицированным, образованным людям.

Он не обижался на свою судьбу, понимал все. Только последний перевод из инструкторов в плановый отдел вначале обидел его. «Решили вовсе избавиться от старика», — подумал он. Слова молодого секретаря райкома о том, что перевод этот вызван необходимостью, что только он, Осокин, знающий прекрасно район, может поднять этот важный участок работы, были восприняты им как отговорка. В молодых продолжателях он видел излишнее властолюбие и пристрастие к комфорту, потому не совсем доверял им.

Осокин так переживал свое очередное понижение, что слег в больницу в предынфарктном состоянии. Потом осмыслил все — действительно нужно было давно уступить место молодому инженеру, который по-иному, на научной основе повел бы работу.

Теперь он думал, что жизнь его незримо влилась в жизнь выстроенных поселков, шахт.

Во что воплотится его небытие?

Жизнь прошла, но он не боялся смерти. Обидно было покидать этот мир в сущности таким молодым. Пятьдесят с небольшим, разве это возраст?

Вообще возраста своего он никогда не чувствовал. В стремительном беге дней, наполненных хлопотами, неотложными делами, заботами, прожитое не наслаивалось тяжестью. Только однажды он почувствовал себя старым, когда лежал в больнице в предынфарктном состоянии. Даже теперь он не чувствовал возраста, угнетало иное: неимоверно скорая победа болезни.

Чтобы жизнь прожить честно, думал Осокин, человеку нужно обладать немалым мужеством, пожалуй, не меньшим, когда поднимаешься в атаку под огнем противника. Осокин гордился тем, что жил честно. Он не кичился властью, не злоупотреблял ею. С каждым человеком, какой бы он ни занимал пост, обходился просто, не заискивал перед начальством и не презирал подчиненных. Он считал себя большевиком ленинского типа.

Машина сбавила скорость, потом слегка качнулась и остановилась.

— Вот мы и приехали, — сказала медсестра. — Пойду позвоню насчет вертолета.

Девушка легко выпорхнула из машины, сильно хлопнув дверцей. «Я тоже приехал, — подумал Осокин. — Приехал на конечный пункт жизни. А дорога моей жизни пролегла через деревенское детство, днепрогэсовскую юность, военное лихолетье, суровую пору освоения Севера, как напишет наша районная газета в некрологе».

И еще Осокин подумал, что его как человека вытесала Советская власть. Он родился в довольно зажиточной, трудолюбивой крестьянской семье. Достаток в доме создавался горбом отца, матери и старших братьев. Чтобы не дробить хозяйство, отец держал подле себя все семейство. Работящий, скупой, как большинство крестьян, знающих цену куску хлеба, он воспитывал детей в труде и умении прокормить себя и свою семью. Своей крестьянской скупости, прижимистости отец не стеснялся, а гордился ею — считал, что он хозяйственный человек.

Теперь, иногда думая об отце, Осокин не мог вспомнить, что ж для него было радостью в жизни. Отец пил редко, только по праздникам, и то не в удовольствие, а потому, что пили все. Дорогую одежду и дорогие вещи он не любил, к женщинам тоже вроде был равнодушен. Может, в неустанном труде была его радость?

Отец в бога не верил, хотя исправно ходил в церковь и молился с подобострастием. Дома же о боге говорил такое, что искренне верующая мать цепенела от страха.

— Я бы вместо ентого, — отец тыкал пальцем на икону, — кусок хлеба в угол поставил, чтобы молились на него.

В Советской власти он хотел видеть только выгоду для себя.

— Что ж это за власть, — говорил он, — коли она мне послабление и помощь не дает? Коли сковырнули царя, так и дайте мне лошадь землю пахать.

Людей отец недолюбливал, видел в них «лохань пороков», сторонился их.

— Что выкинет скотина — можно понять, а что выкинет человек — нет. Человек-то все вобрал в себя, чего даже самое раззлое зло придумать не может.

Говоря о людях, отец наливался кровью, большой высокий лоб его покрывался пятнами, глаза горели, и жидкая бороденка хищно топорщилась.

Илья первым ушел от отца, хотя в семье был самым младшим. Ему было восемнадцать, он вступил в комсомол и влюбился в Киру.

Отец не хотел брать Киру в дом.

— Бедная и красивая, как барыня, — говорил он. — Хлеб будет есть задарма, а работы от нее не жди.

Отец погиб в первые дни войны, и Осокин так и не помирился с ним.