Владимир Двоеглазов - Ищу комиссара Страница 35

Заведующий нервно, рассыпая табак, пытался свернуть новую цигарку.

— Дети травмированные, — сказал он. — Психика на пределе. Стараемся не волновать… — По лицу заведующего струился пот. — А тут еще эти письма, сигналы… Вы ведь не первый тут… и подозреваю, что не последний. И каждый раз подобная встряска…

Откуда было знать оперуполномоченному, что в декабре 1941 года за хищение мяса в Ленинграде расстреляли некоего Николая Ивановича, с дочерью которого — хилой болезненной девочкой — дружила десятилетняя тогда Кира Александрова. С тех пор слова «мясо» и «милиция» слились для нее со страшным словом «расстрел». Мясо лежало у нее в тайнике. А милиция — Собко — сидела в кабинете заведующего. Конечно, расстрела девочка не боялась, но это страшное воспоминание: обыск, вой женщины, мертвая подружка — она умерла потом от голода, — все это нахлынуло с такой силой, что мирный перестук ходиков на стене показался стуком блокадного метронома.

— Так, — с трудом произнес Собко. — А что она вообще за человек? Эта повариха.

— Да как вам сказать… Повар как повар. Замечаний по работе нет… если не считать сегодняшнего случая… Впрочем, говорят, что она дочь какого-то высланного кулака', но я слухам большого значения не придаю…

— Так вот оно что! — вскричал Собко, грохая кулаком по столу так, что несколько квитанций слетело на пол. — Ну, ничего! Я до нее доберусь! Узнаем, кому Советская власть не по нутру!..

Ярости его не было границ: оклеветать фронтовика, прорывавшего блокаду, брошенного и теперь на труднейший участок работы — блокадных сирот! Оставить такое без последствий было нельзя.

В ту же ночь, не слушая возражений и предложения остаться до утра, не щадя надорвавшейся на лесозаготовках клячи, Собко выехал обратно. Выехал, не проверив документов, не опросив ни детей, ни воспитательниц, одна из которых была уже беременна от заведующего и, подозревая в сожительстве с ним другую, из ревности рассказала потом на следствии все.

Это был для Собко жестокий урок. Орден, нашивка за ранение и медали заведующего были не поддельными: он заработал их собственной кровью, притом именно там, где говорил — в ленинградских болотах. С другой стороны, и повариха действительно была дочерью сосланного в тридцатые годы кулака. И, однако, все, что она сообщала в своем письме, оказалось правдой: заведующий пил, воровал продукты и был замечен в рукоприкладстве.

Детдом на Малой Кунде отнюдь не походил на современные школы-интернаты. Здесь собирались дети, чья жизнь с самого начала была покорежена, раздавлена, смята, чья психика длительное время надрывалась от нечеловеческих испытаний, чье тело едва оправилось от страшной голодной болезни, не только разрушительно действующей на организм, но убивающей в человеке ум и душу. Из-за малейшего повода возникал бунт. Беременную воспитательницу, сделавшую самое невинное замечание, ударили табуреткой по животу. Повариху, жалевшую их всей душой, едва не зарезали дежурные по кухне, когда она упрекнула их в курении. Нелегко и не каждый мог найти подход к этим детям. Не смог найти его и заведующий и, когда убедился в этом, запил. А потом последовало все остальное. Впрочем, и продукты он брал не для обогащения, а только на пьянку.

Следствие разобралось во всем. Заведующий понес заслуженное наказание и, выйдя на свободу, начал честную трудовую жизнь, заочно окончил институт и ничем себя больше не скомпрометировал. Честно и добросовестно трудился он и по сей день.

А вот с Собко никто никогда так и не спросил по-настоящему, во что обошлась его ошибка, когда он, поверив заведующему на слово, укатил восвояси, и, если бы не многоопытный, теперь уже давно покойный начальник милиции, решивший все же лично проверить сигнал, неизвестно, сколько б это еще продолжалось. Молодому оперуполномоченному начальник тогда сказал: «Так работать нельзя!»

Тот самый мальчуган, которого Собко встретил в коридоре, на следующий день, видимо, убедившись лишний раз, что проверяющие приезжают и уезжают, а заведующий остается, бежал из детдома, добрался до областного города, связался со шпаной и стал преступником. Прямой вины Собко в том не было. И никто никогда не спросил с него за это. Никто, кроме него самого.

Мальчугана звали Васька Лидер.

2

Потрепанный, с помятой левой дверцей «Запорожец» Собко с раннего утра стоял во дворе райотдела, неловко приткнувшись у крыльца; сам же Собко сидел сейчас в кабинете начальника уголовного розыска и, сопя, тяжко вздыхая, просматривал оперативные материалы. Костик, пристроившись на углу стола, разбирал почту, принесенную полчаса назад секретаршей. Находившийся тут же Шабалин мрачно вышагивал от двери до окна и обратно, время от времени останавливаясь перед столом и заглядывая то в бумаги, которые изучал Собко, то в папку с почтой.

— Так, а это что? — нахмурился вдруг Костик, извлекая из папки телеграмму. — «Повторно прошу… проверить… наш запрос от… бежавшего со стройки народного хозяйства… условно освобожденного… Калабина Геннадия Александровича… до осуждения проживал… деревня Малая Кунда… Жена Елизавета Николаевна… бригаде гослова…». Это что, уже запрашивали? — спросил Костик. — Была телеграмма?

— А! — Шабалин взял телеграмму. — Была. Проверяли. Были в Малой Кунде, смотрели. Дом на замке. Жена работает у Лебедева, на Имятуе. Не появлялся. Лебедева предупредили. Появится — возьмем.

— На Малой Кунде давно были?

— Да с полмесяца, наверное. Как телеграмма пришла, сразу Комаров и поехал.

— И с тех пор нет?..

— А чего там делать? Я же говорю: дом на замке.

Костик покачал головой.

— Что ж я, засаду буду на условника устраивать?

— Засаду не засаду, — проговорил Костик, — а надо было туда еще наведаться. И не раз!..

— Николай Михайлович, — сказал Шабалин, — была бы возможность — наведались бы! Но ты же сам знаешь, что тут завертелось вокруг этих шкурок. Не до того!

Последовала неловкая пауза. Костик не знал, продолжать ли разговор при Собко. Шабалин, полагавший, что и ему есть что сказать Костику, тоже воздерживался в присутствии бывшего начальника ОУР. И тут Собко сам подал голос:

— Так работать нельзя!

Шабалин быстро обернулся к нему:

— Иван Лаврентьевич, мы, конечно, твои ученики, и большое тебе спасибо: но извини, у нас тут свои дела!

Собко побагровел, лысина налилась кровью, и, — не успел вмешаться Костик, — произнес:

— Ошибаешься, Саша. Глубоко ошибаешься. Тут твоих дел нет. Ты служишь не в частном детективном агентстве, а в советской милиции. И никаких дел, кроме государственных, народных, у тебя тут нет и быть не может.

— Демагогия! — бросил Шабалин. — При чем тут частное агентство? Я что же, для себя все это делаю? Доход какой-то имею?.. И вообще, должен вам сообщить, что на подобные дискуссии не силен. Насчет этого обратитесь к замполиту. Как раз по его части. А я рядовой практический работник. Оперативник. И считаю, что это немало!

— Мало, — возразил Собко. — Этого мало, Саша.

— Беспредметный разговор! — сказал Шабалин. — Так я пойду? — обратился он к Костику. — У меня еще встреча… ты знаешь.

— Погоди, — сказал Костик. — Коли уж зашел разговор… Но, впрочем, в дискуссии действительно вдаваться нет смысла, ты прав. Подойдем к делу практически. «Чисто практически», как говорит подполковник… Я знаю, что Чиладзе переводят на отдел. И знаю, что он будет добиваться твоего перевода. Но пока мы работаем вместе. В сложной обстановке. И надо сделать так, чтобы наши отношения не отразились на службе. Ты согласен, Александр Николаевич? Давай прямо. Раз и навсегда.

Шабалин помолчал, поджав губы.

— Нет, — ответил он, наконец. — Не согласен. Плевать я хотел на всякие отношения. Я никогда от службы не отлынивал. Ты хорошо знаешь. Но теперь… — Он шагнул ближе и опустил на стол кулак. — Теперь я из кожи вылезу, жилы порву, но найду эти проклятые шкурки! Ты меня понял?

Костик кивнул. Шабалин отступил от стола и спросил:

— Больше не нужен?

— Нет, — ответил Костик. — Комаров вернулся?

Шабалин отрицательно покачал головой.

— А Редозубов?

— Редозубов здесь.

— Пошли его ко мне.

Шабалин кивнул и вышел из кабинета.

— Отличный оперативник, — вздохнул Собко. — Талант.

Костик придвинул ближе телеграмму, оставленную Шабалиным на краю стола, прочел еще раз и сказал:

— Ну так что будем делать? С ней поговорим?

— Бесполезно, — хрипло сказал Собко. — Не скажет. Она на суде молчала, как в рот воды набрала. А тут…

Дверь приоткрылась:

— Разрешите?

— Входи-входи, — сказал Костик. — Вот взгляни, — указал он на телеграмму. — Надо будет завтра с утра съездить в Малую Кунду. До Новой Техники на лесовозе подскочишь, а там пешком недалеко… Конечно, его может и не быть, даже, скорее всего, и не будет, но поговоришь с людьми в деревне… возможно, кто видел. И вообще — осмотрись. Понял?