Гагаи том 1 - Александр Кузьмич Чепижный Страница 35

кажи, — возразил Кондрат. — Товар — первый сорт. Еще вчера от жинки схоронил. У меня все первым сортом. Тут — перец стрючковатый. Скаженный, вроде моей Ульяны. Хохлы и стать не дадут. Без моего краснога перца им и борщ не борщ. А тут, — осторожно ткнул в другой узелок, — самосад. Скажу тебе, от этога самосада и чертям тошно. Кочегары купляют. Он им копоть паровозную изнутри снимает.

Кондрат был возбужден, как бывает только с горькими пьяницами в предчувствии выпивки. Он, если говорить правду, и сбежал на базар для того, чтобы «пропустить шкалик».

— Не, мой самосад с руками вырвут, — тараторил он. — Ты, Маркел Игнатович, не наляжь ненароком. Там пяток яиц припрятано. — Заискивающе глянул на Маркела, продолжал: — А ты, значит, собственным выездом? Коли б сам не видел, не поверил бы. Ей-ей.

— А что тебя дивит?

— Да как же! — искренне удивился Кондрат. — Кони-то бывшие твои, теперь колхозные?

— Ну, колхозные.

— А ты на базар по своим надобностям?

— Разрешили, стало быть, Тимофей дозволил.

Кондрат недоуменно зыркнул из-под нависшего на глаза башлыка, скорее себе, а не Маркелу, сказал:

— Во, брат, какая стихия... Баба Тимошкина плоха?

— Плоха, — отозвался Маркел.

— Кто ж это руку занес?

— Классовый враг, — убежденно проговорил Маркел.

— Може, по ошибке? Може, каго другога тот нож ожидал?

— Три раны в спине — по ошибке? Нет. Сама в тот вечер говорила в Школе. Мол, старое новому перечит, до смертоубийства доходит. — Маркел помолчал, сожалея, добавил; — И чего мы не проводили ее?.. Всегда провожали, а тут...

— Знатье, где упадешь, соломки б подклал, — сказал Кондрат. — Видать, стихия ее такая. А классовый или нет — не знаю. Кто-то опытный.

— Да. И ученый кобель не помог. Все следы смыло.

Они снова умолкли. Маркел задумчиво перебирал вожжи, тяжело выдохнул;

— Каково Тимофею...

Кондрат закурил, хватил дыма, удовлетворенно крякнул.

— Эк, милый, все нутро пропекает.

Маркел глянул на него, повернулся к лошадям, через плечо бросил:

— К нам скоро соберешься?

Кондрат поперхнулся, откашлявшись, сказал:

« Погожу.

— Что так?

— Тимошка дюже обидел.

— Долго же ты зло таишь, — засмеялся Маркел, вспомнив, как Кондрат полз под скамьи, спасаясь от разгневанного Тимофея.

— Пока прилюдно не поклонится в ноги — и балакать не буду, — решительно сказал Кондрат. — А поклонится — еще подумаю.

— И долго думать будешь?

— Чего спешить? Это в газетке писали про темп. Такое, значит, решили в верхах. Читал небось? Вчерась пропечатали. Не читал?.. Так от, порешили — где и когда эту самую коллективизацию проводить. А я так смекаю: очень темп тот быстрый — подумать мужику нет когда. В первую голову, стало быть, сознательным касаемо. Вроде приказа. А я беспартейный. Погожу. Може, у меня другая планида?

— Что ж это у тебя за планида такая особенная? — покосился на него Маркел.

Кондрат важно проговорил:

— В пролетарьят собираюсь вписаться.

Маркел хмыкнул.

— А что? — невозмутимо продолжал Кондрат, — Токи света, что колхоз? Власть каже: для таго и революция, чтоб трудовому люду все дороги открыла. Вот я и шукаю свою дорогу. Еще сегодня потолкую с деповскими, все как есть разнюхаю.

— Думаешь, встрянешь?

— Проще простога, — охотно отозвался Кондрат. — Сейчас что? Пятилетка. Рабочие руки нужны.

— Так то ж рабочие, — вставил Маркел, — которые какое ни есть ремесло знают. А тебе со своими руками разве что щи лаптем хлебать. Неприспособленный ты. На земле еще так-сяк...

— Не боги горшки лепят, — возразил Кондрат. — Постигну, я понятливый.

— Вот так и переметнешься?!

— Ты, Маркел, вроде как политический элемент. Что такое есть пролетариат? Это есть неимущий. Вот и выходит, что я давно в пролетарьяте хожу, однако же формально узаконить надо.

— А как же пуповина крестьянская? Не засвербит?

— Чего ей свербеть? Не за что. Верно в газетке написано: «Пролетарьяту, окромя цепей, терять нечега». Это тебя она к хозяйству накрепко пристегнула. А мне в колхоз — не с руки. Нема дураков.

— Тпррру! Тпрру, сатаны! — вдруг заорал Маркел, натягивая вожжи. И когда кони стали, не оглядываясь, проронил: — Слазь!

— Что ты, Маркел Игнатович?! — забеспокоился Кондрат, — Взаправду аль шутишь?

— Слазь, говорю!

Кондрат нерешительно завозился на подводе.

— Ну! — резко обернулся Маркел, замахиваясь кнутовищем.

Кондрат вобрал голову в плечи, заслонился рукой, забормотал:

— Не иначе — нечистый вселился. Был человек как человек, и на тебе... сказался.

С опаской косясь на Маркела, он сполз с телеги, все еще не понимая, чем вызвал такую немилость, потянулся за своими узлами.

— Пошевеливайся! Живей! — подгонял Маркел. — Не то...

Едва Кондрат снял свои узлы, Маркел тронул лошадей, сердито приговаривая:

— Видал, грамотей какой? В колхоз — погодит, а на колхозных конях горазд кататься.

Он и сам не ожидал от себя такой вспышки. Но уж больно его задели рассуждения Кондрата. Как всегда, Маркел быстро отошел и уже пожалел, что так круто обошелся с односельчанином. Оглянулся. Придержал было коней, чтоб подождать Кондрата. Однако снова отпустил вожжи, незлобиво сказал:

— Ходи пешком, коли такой умник.

На базаре Маркел распряг коней, накрыл их подпотевшие спины попонами, задал сена. Товар свой не выставлял — пошел по рядам узнать цены. Подвигался не спеша, останавливался, прислушивался к торгу, здоровался со знакомыми мужиками, перебрасывался с ними несколькими словами о житье-бытье, шел дальше.

Привоз был лучше обычного. Шла последняя неделя поста. А там — великий праздник. Не запасешься скоромным — нечем будет и разговеться.

Базар был как базар — суматошный, шумный. Перекликались между собой мужики, зазывали покупателей, расхваливая свой товар. Неистово горланили бабы. Между рядов похаживали домашние хозяйки, мастеровые, присматривая нужный товар, торговались долго, упорно, за каждую копейку.

Маркела интересовала цена на дерть. Привез он ее пять мешков. Но добра этого было на базаре больше чем достаточно. Везти свой товар назад он не собирался. Пустил дешевле. Уже кончал распродажу, когда услышал за своей спиной голос Михайла Пыжова!

— Бог помочь.

Обернулся, встретился с его звероватым взглядом, увидел кривую усмешку. Рядом с ним стоял Егор Матвеевич — крепкий, кряжистый, с хитринкой в глазах. Егор Матвеевич молча, уважительно приподнял картуз, а Михайло сказал:

— Гляжу, покупатели схлынули, будто корова