Татьяна Назарова - Первые шаги Страница 36

Потом Джаксыбай взял домбру и запел неожиданно сильным голосом. В песне переплетались рассказы гостя со старинными легендами о справедливых батырах, защищавших народ от несправедливости жадных баев. Акын звал свой народ вместе с русскими батырами, братьями казахов, идти бороться за правду, за хорошую жизнь.

Слушая импровизацию, Федор думал о том, что песня далеко разнесется по степи, новое будет проникать в юрты кочевников. Плохо, что у него, Федора, мало опыта и в Акмолинске нет таких, кто мог бы помочь. Степаныч недавно прислал письмо. Пишет, что скоро будет свадьба — значит победа близка…

«Что сейчас Ваня и Исхак на рудниках делают? — вспомнил он. — Писать Топорков не велел. Надо будет попросить Мамеда съездить в кочевья братьев Исхака. Там близко. А осенью он приедет и расскажет все», — решил Федор.

В следующие три дня Карпов с Мамедом побыли в трех ближайших кочевьях, будто искали лошадь для Федора. Вечерами, сидя возле юрт гостеприимных хозяев, Мамед пел песню своего отца. Потом дружески беседовали. Многие жаловались на волостного управителя, важного и богатого Калкенбая. Весь кибиточный сбор он разложил на бедняков, освободив себя и всех своих родичей. Да еще требует с каждой кибитки по барану — для покрытия расходов по управлению.

— Что будешь делать? «Все звезды, вместе взятые, не составляют блеска месяца, все бедняки не сравняются с одним богачом», — промолвил старик в порванном халате, сидевший у костра. — Эту пословицу не мы придумали…

— Неверно, ата-джан! Разве ты не слышал, что пел Мамед-оке? — раздался чей-то молодой, ломкий голос из темноты.

Старик покачал головой.

— Я слушал песню. Хорошая песня! Но я, старый человек, помню старинные наказы: «С богатым нельзя ссориться, с деревом — бороться». Разве может человек побороть дерево?

— Голыми руками — нет, но срубить дерево человек может легко, — вставил Федор.

— Правильно! Правильно! — послышались восклицания — С деревом справиться можно, значит и с богачами…

— Да, можно! Если бы соединить звездный свет, месяца не стало бы видно, но звезды не соединишь, а мы соединиться можем, и нас много, как звезд на небе. Что делал бы бай, если бы бедняки на него не работали? Что делал бы царь без солдат? А они дети бедняков, — сказал Федор, вспомнив слова Федулова, и смолк.

Минуту длилось молчание, а затем начался бурный спор. Молодежь повторяла слова Федора. Они представляли, как Калкенбай один пас бы свои стада, и заливались смехом. Старики возражали, говоря, что чем же кормились бы бедняки, если бы не работали на богатых. Мамед настраивал домбру, по-видимому собираясь петь новую песню.

Федор думал о том, что не слишком ли много сказал. Ведь товарищи велели не забывать про осторожность. Напрасно он царя помянул.

На следующий день, договорившись обо всем с Мамедом, Федор поехал домой.

Петр Андреевич приехал из города через день после возвращения Карпова. Павла с ним не было.

— А Паша что же, совсем, что ль, там остался? — спросила Ниловна.

Мурашев посмотрел на нее с усмешкой.

— Павел Петрович стал компаньоном своего бывшего хозяина. Живет в собственном доме. Что ему здесь делать? Завтра пойду из обчества выпишу, — сказал он. — Недельки через три мы к нему на свадьбу поедем.

— Поди, вперед надо невесту засватать, — ответила Марфа Ниловна, дивуясь, что муж больно весел.

— Засватали уже, старуха! Запой сделали и приданое получили, — похлопав жену по плечу, торжествующе сообщил Петр Андреевич.

— Что ж, и Павка согласился? — недоверчиво протянула жена, отстраняясь от него.

— Павел не дурак, понимает, что надо. Ты, мать, хоть сама не больно умна, а сынов мне умных народила. Ха-ха-ха! — раскатился Петр Андреевич и пошел в горницу.

Вечером он поведал Акиму, как «обтяпал» выгодное дельце:

— Привел я Павла к Василию Моисеевичу. Посадил он нас за стол, а потом начал рассказывать про бунтарей, что против царя идут, да и говорит: «У вас в селе тоже есть такой… как его? — порылся в бумагах. — Вот: Федор Карпов». Павка в лице переменился, а тот, будто ничего не замечая, продолжает: «Дочь свою Аксинью Федоровну тоже втянул. Обоим скоро придется с тюрьмой познакомиться…» — «Да что вы, Василий Моисеевич! — перебил я. — Ведь сын-то у меня эту Аксинью сватать хочет. Неужто правда?» А он поглядел на нас, покачал головой, да и сказал: «И думать забудьте, молодой человек, коль не хотите с ней вместе в преступники попасть! Сведения у нас из самых верных источников. Берегитесь, чтобы вас не затянули». Посидели мы у уездного с часок, потом вернулись на постоялый двор. «Ну что теперь будем делать, Пава?» — спрашиваю я. Он было сначала на меня: «Ты донес!» — «Перекрестись, Павел! Не я ли осенью девку сватать за тебя собирался?» — говорю ему. Плакал ведь, поверишь? Потом успокоился. Купили мы дом у Косеева. Павка в нем сейчас живет, принял его компаньоном Самонов. О дочери-то мы с Антоном Афанасьевичем в первый же день договорились. Она хоть и не больно красивая, эта Зина, а все ж девка бойкая, за неделю закрутила Павку. Да и сто тысяч не шутка. Запили мы их. К свадьбе теперь готовятся. Поедем с тобой да Натальей. Пусть она платья шьет. Материю и образец я привез. Мать-то не поедет. Что ей там делать? Скажем — занедужила.

Аким слушал отца не перебивая. Такая развязка с младшим братом его вполне устраивала. Года через два-три и самому можно податься в город. Хозяйство пусть Демьяну останется. Сами с отцом поднаживут, да и Павел, поди, поможет. «То, что Аксюту оговорил, не беда! Никто не слышал. Но до чего же хитер отец! — Акиму на минуту даже страшно стало. — Коль что задумает, ни перед чем не остановится», — подумал он.

— А «дружок»-то мой что тут поделывал? — спросил Петр Андреевич с усмешкой.

— Вчера только из города вернулся. С Родионом ездили хлеб продавать да узнавали, как лобогрейку купить, — сообщил Аким.

Мурашев быстро взглянул на сына, потом молча принялся утюжить бороду. Мысль его напряженно работала. «Интересно! Неужели правда, что в город ездил? Но ведь хлеб возили вдвоем с Родионом. Компания-то у них одна. Но Федор хитер, вряд ли с Дедовым поедет к киргизцам смутьянить. Как же узнать? Родьку не спросишь, сердит он на меня, — думал Петр Андреевич. — А что, если самому еще раз к Федору зайти?»

У Карповых вся семья сидела за ужином, когда Мурашев, пройдя бочком мимо яростно лаявшего Верного, зашел к ним в избу. Помолившись на передний угол, гость сказал:

— Хлеб-соль!

— Садись с нами, коль не побрезгуешь, — добродушно пригласил Федор.

Прасковья сидела молча, не поднимая глаз от чашки, рука у нее дрожала.

— Спаси Христос, только что поснедали, — отказался Мурашев, садясь на табуретку возле печи.

— Дозволь по старой дружбе поздравить с радостью, — заговорил Федор, откладывая в сторону ложку.

— С какой, Палыч?

— Как же — с какой? Сынку-то хорошую невесту усватал. Сразу Павел Петрович в число богатейших купцов попал. Компаньон Самонова, не шутка! — весело и дружелюбно рассуждал хозяин. — Поди, и приданым отец не обидел?

В селе еще никто не знал про важное событие в семье Мурашевых. «Значит, правда, в городе был. Все разузнал», — мелькнула мысль у Мурашева. Теперь понятно, почему Прасковья навстречу не кинулась и сидит будто в воду опущенная.

— Спаси Христос на добром слове. Ты первый поздравил, — ответствовал Мурашев, оправившись от смущения. — Ведь вот, Федор Палыч, все по твоему слову вышло. Помнишь, тогда еще мне говорил…

— Да ведь угадать нетрудно, Петр Андреич! Деньги всегда к деньгам льнут, — перебил его Федор. — Дом-то Павлу Петровичу хороший купил.

Теперь у Мурашева не осталось сомнений — был Карпов в городе и все разнюхал. При этой мысли неприятный холодок пробежал у него по спине. «Не всё, конечно», — успокоил он себя.

— А мне вчера сказали, что вы хотели купить лобогрейку. У меня ведь одна лишняя. Я и зашел предложить — может, купите…

— Спасибо, Петр Андреевич! Мы ведь думаем в рассрочку взять, наличных-то сразу у нас не найдется…

— Так и я могу по-свойски рассрочить платеж года на два, — мягко проворковал Мурашев.

— Коль так, то можно потолковать с мужиками. Сойдемся в цене, так нам же лучше. Нонче сможем убирать хлеб, — согласился Федор.

Прасковья встала, помолилась и молча ушла в другую комнату. Аксюта проворно убрала со стола и пошла вслед за матерью. Гость посидел еще немного и наконец распрощался.

— Бесстыжая рожа! — с гневом произнесла Прасковья, выходя в кухню.

Федор и Аксюта рассмеялись.

— Эх, Параня! Не хотела ты мне верить, что у богатых один бог — деньги — и что бедных они за людей не считают, теперь, может, убедишься, — грустно упрекнул Федор.

Прасковья, пригорюнившись у припечка, молчала.

— Тебя приваживали, чтобы обо мне все выспросить. Поперек горла стал я Мурашеву за то, что сам не кланяюсь, да и других от того отучаю, — тихо продолжал он, ласково глядя на жену.