Леонид Кокоулин - Колымский котлован. Из записок гидростроителя Страница 37

Дверь в избушку подперта старыми со сломанным полозом нартами.

— Дед, — подергал меня за телогрейку Андрей, — кто-то ползает, видишь, трава шевелится.

Подошли поближе: действительно шевелится, и вода бурлит. Присмотрелись — караси снуют. Птицы над головой кружат. Загомонило озеро.

Прямо на нас табунок селезней. Вытянув шеи, идут на хороший выстрел. Навскидку выстрелил. Селезень на лету замер, сложил крылья и камнем под ноги, только брызги полетели. И, словно ковырнули осиное гнездо, тьма-тьмущая поднялась дичи. Свист и треск крыльев и крик раздирающий.

— Пошли, Андрюха, в избушку, пусть угомонятся.

Вместо нар висела зыбка, какие обычно раньше вешали в деревнях для детей, только эта была для взрослого и на сыромятном ремне укреплена.

Андрей сразу:

— Покачаюсь, дед?

— Как хочешь.

Почему же не нары, а эта висюлька — ни разу не видел, чтобы охотники в зыбках спали? И вся избушка на одного. В углу сбит из глины камелек, дровишки лежат, блеклой травой проросшие. Вместе стола — треугольник у стенки врезан. Коробок лежит, побелел — наклейка выцвела, давно, значит, не было человека.

Около стола перед оконцем стул на высоких ножках с перекладиной для ног. Сел — удобен, на уровне оконца получилось. Озеро хорошо просматривается: по закрайку полая вода метров на пятьдесят, а дальше лед посинелый, на льду, словно рассыпанное семя, гуси, лебеди, чайки.

Стекло в рамке на вертушке держится, повернул — можно из окна стрелять. Тоже не приходилось видеть такое.

— Смотри, такие же пятаки, — Андрей разжимает кулак. На ладошке чешуя.

— Ну, — говорю, — Андрюха, все ясно, чудо-рыба здесь, в озере. Загадку отгадаем. Только надо сообразить, как ее взять. Что это за рыба, на что берет.

Наше возвращение с лодкой на плечах сильно встревожило обитателей озера. Снова носятся как ошпаренные.

Но к самой воде подойти не можем — берег качается, как резиновый, и засасывает ноги. Видать, теплые родники.

Вырезал прут, проткнул спутанную траву — трехметровое удилище вошло, как в масло, и не хватило дна, только пузыри заклокотали, и дух пошел. Оглянулся — где Андрей. Кричу встревоженно: поднимается из травы голова.

— Я вот что нашел! — и показывает яйцо.

Подошел — так и есть: гнездо. Утиные, продолговатые, похожие на очищенные картофелины яйца.

— Раз, два, — считает Андрей, — вон еще, еще в траве белеют.

— Положи и никогда не смей брать!

Андрей положил яйцо и побрел, утопая по колено в сплавине — у него была обиженная спина.

Я подошел к избушке, вытряхнул из рюкзака сеть. Зажал между дверью палку, стою, разбираю сеть и нанизываю на палку верхнюю тетиву. Подходит Андрей.

— На охоте, дед, не обижаются, понял?

— Понял.

— Буду тогда помогать?

— Пожалуйста, — передаю спутанную ячею.

— Затянем в озеро, да?

— Поставим на ночь.

— Караулить будем?

— Утром прибежим — проверим.

Андрей разочарованно вздыхает.

— А может, затянем?

— Берег не позволит. Не тот, что надо.

— Давай на тот.

Объясняю, где и как наводят. Разобрали сеть, а грузил нет. Поискали, походили — камней подходящих не нашли. Идти на речку поздно. Солнце уже катится по зазубринам гор. Придумали вместо грузил патроны привязать. Опустошили патронташ. Сделали из прутьев стлань, подобрались к самой воде вместе с лодкой.

Андрей садится посередине и держит сеть. Я влезаю на корму. Нога плохо гнется, и поясница ноет.

— Ну, ты, дед, как коряга, — замечает пацан.

Привязываю свободный конец тетивы к воткнутой сплавине.

— Греби, Андрей, ко льду.

Я опускаю в воду по порядку патроны, поплавки, опять патроны, если какой запал в ячейку — стоп. Андрей тормозит самодельным веслом — отрабатывает задний ход. Распутываю — и плывем дальше.

По воде за нами пунктиром скрученные в трубочки берестяные наплавы. На самом конце привязываю еще складной нож и отпускаю сеть. Склоняемся за борт и смотрим, как тонут, ломаясь в глубине, наплавы.

Потом поворачиваем к берегу. Причаливаем. Андрей встает на стлань и подтягивает лодку. Я тоже выбираюсь, относим к избушке лодку. Нам еще километра полтора топать до замка. Выходим на тропу. Андрей бежит впереди — он легок на ногу, я иду, как спутанный. Только завидели замок, как Андрей уже зовет собак.

— Не пришли, дед, видишь, — разводит руками. — Пойдем, дед, завтра, обязательно! — в голосе слезы.

— Ну, хорошо. А выдержишь? Дня два топать надо, да обратно столько же. Ветка увела кобеля в хижину — больше некуда деться.

— Сдюжу, дед, вот увидишь сам!

— Ладно, утром в путь. Выспись хорошенько.

Пацан радуется.

Растапливаем печь и камин. Хватаем из чугунка по куску рыбы, жуем.

Горностаиху назвали мама Груня.

Мама Груня прямо из рук цапает еду, Андрей хотел подержать ее — не дается, зубами цокает. Она уже на глазах рыжеет, прямо не верится.

— Дуреха ты моя, — нежно говорит Андрей и крошит рыбью мякоть, — дадим малышам?

— Они молоко сосут.

— Поглядим!

Склоняемся над гнездом. Мама Груня тут же приготовилась к защите, спружинилась, зубами блестит.

— Отойдем, Андрей, а то еще глаза выдерет. — Давай-ка стряпать ужин. Где селезень?

Андрей несет утку.

— Похлебку или запечем в глине? — спрашиваю.

— В глине так в глине.

Пока потрошил утку, Андрей с берега принес сковороду коричневой земли с песком. Высыпал на стол, долил воды, месит глину.

Облепили селезня прямо в перьях, получился увесистый ком. На лопату — и в печь.

Собрали рюкзак на утро: котелок, кружку, ложки, соль, сухари. Заварку отсыпали в спичечную коробку, до хижины хватит, а там все есть. Зарядили десятка два патронов — десять пулями, остальные картечью, наметили торцы «П» и «К». Ружье почистили, смазали. Постучал по глиняному коробку, гулко — значит, ужин готов. Разломили, перо с глиной спеклось, мясо отдельно, сочное, по рукам бежит сок…

Наелись. Андрей убрал со стола — и на печь. Поначалу хотели спать на кровати, да неловко как-то, не своя… На печи хорошо пригревает. Я наковырял с лиственничных поленьев серы, разогрел в ложке, прилепил в фурункулам, обернул портянкой для тепла и тоже забрался на печь. В окно звезды крупные, ласковые, как котята, глядят. Утром поднялся, когда только рассвет робко припал к окну. Тихонько спускаюсь с печи, чтобы не разбудить Андрея — а он:

— Ты куда, дед?

— Спи, еще рано.

— Смотреть сеть? Я тоже с тобой.

Соскакивает, обувается. Выходим, роса мочит обувку, холодит руки и висит на уголках хвои. От озера тянет сырым туманом. Сапоги шумно чиркают о ветки багульника, а кочерыжки тальника, объеденного лосями еще прошлой зимой, хватают за штаны.

Пока шли на озеро, рассветало. Прошуршали лодкой по стлани, сволокли ее в воду и опять спугнули птиц, но они уже к нам привыкли, что ли: скоро попадали в траву и затихли. Мы сели в лодку. Андрей взял весло, а я потянул за тетиву, и сразу почувствовал тяжесть, как двухпудовая гиря тянется. Не успел подтянуть, как закипела вокруг лодки вода, зашлепала. Андрей даже вздрогнул, да и я оробел, ружье поближе переложил. Видим: караси, каждый со сковороду, такой шлепоток подняли! Всю сеть завязили. Куда их столько? Выбираем, накалываем руки и кидаем обратно в озеро. Вдруг на конце сеть резко пошла в глубину, подтянул — всплыл карась величиной с тазик!

— Черно-золотой карась! — крикнул Андрей.

Вместе с сетью затащили его в лодку.

— Смотри, дед, и пятаки на нем, — радуется Андрей, — как колесо. Вот это да, рыбина! И глаза, как лампочки. Вот тебе и чудо-рыба!

Выбрались на берег. Подняли карася, а из него икра течет, как гречневая крупа, только круглая. Подставили рюкзак — выдоили. Лодку к избушке приволокли. Карася на палку, через плечо — и в замок. Здесь все готово, рюкзак собран. Быстро позавтракали, напились чаю. Карася убрали в погреб: за жабры и на вешало. Рюкзак за плечи.

— Давай, дед, я, — подставляет спину Андрей.

— Нет, устану, тогда ты. Бери спиннинг.

— Скажешь, когда устанешь, договорились?

Андрей собрал остатки селезня, добавил сухарей и оставил все маме Груне.

Последние дни с Андрюхой

Присели на дорожку. Вышли, подперли палкой дверь — и в путь.

Солнце поднялось над лесом, и туман уполз в дальние глубокие распадки.

Мы вышли к реке. Сориентировались и взяли направление вдоль берега на перевал. Под ногами хрустела обсохшая сыпучая галька, но все равно идти было легче и удобнее, чем по мху и по кустам.

Поначалу Андрей вырывался вперед, уходил подальше, садился на корягу или камень и нетерпеливо ожидал меня.