Илья Маркин - Курский перевал Страница 37

— Я возлагаю на вас самые большие надежды. Самые большие!

Манштейн не привык обольщаться призрачными надеждами. Этот разговор мог быть случайностью, толчком каких-то внутренних пружин столь противоречивого характера Гитлера. Но прошло всего несколько дней, и Гитлер еще раз позвонил, говоря опять спокойно, совсем дружески. Это, несомненно, была уже не случайность. Видимо, действительно Гитлер верил ему, надеялся на него, решительно перечеркнув все прошлые неудачу. К тому же все, что обещал Гитлер, выполнялось с пунктуальнейшей точностью. В группу армий Манштейна непрерывно поступали все новые и новые партии пополнения. Шли резервные батальоны, шли танки, артиллерия, самолеты.

XXIII

Ядреные капли весеннего дождя хлестко накрапывали по брезенту палатки, навевая на Васильцова дремоту. Рядом на ворохе молодых листьев, широко разбросав руки и приподняв острый небритый подбородок, беспробудно спал Перегудов. Второй час лежал он навзничь, в неудобном положении, но даже не шелохнулся, только всхрапывая изредка и что-то бормоча во сне. Последнюю неделю Перегудов почти не отдыхал. Он метался от одной группы партизан к другой, возвращался в лагерь и опять спешил на звуки вскипавшей перестрелки. Пятую неделю, напрягая силы, партизанский отряд Перегудова отбивался от наседавших гитлеровцев. Вчера каратели чуть было не прорвались через ручей, но, к счастью, хлынул ливень, и всего за какой-то час узенький ручей вспух, заливая луговину, и фашистские пехотинцы остались на той стороне.

— Нашли! — бурей влетев в палатку, прокричал Артем Кленов.

— Тише, — показал Васильцов на спавшего Перегудова, но сам, не в силах сдержать волнения, воскликнул: — Вернулись? Нашли?

— Так точно, Степан Иванович! — сияя мокрым, разгоряченным лицом, прошептал Кленов. — И штаб бригады там, и командир, и два партизанских отряда наших. Недалеко тут, километров пятнадцать. Фрицев накрошили — жуть! Целый пехотный полк вчистую раскромсали, батальон полицейский и две охранные роты. Трофеев захватили — полным-полно! Одних танков шесть штук, целенькие, и ребята наши уже моторы крутят.

— Как с продовольствием?

— Привез! Мешками на лошадей навьючить пришлось, на повозках не пробьешься. Грязища — чуть не по горло. Ну, в общем сухарей четыре мешка, два мешка крупы, сахару чувал. Немецкое все, трофейное!

— А боеприпасы?

— Степан Иванович, — укоризненно качнул головой Кленов, — да это я в первую очередь, боеприпасы-то! И патроны и гранаты — хватит теперь вдоволь фрицев угостить. Вот только, — нахмурясь, замялся Артем, — соли нет ни капельки, и наши там без соли сидят. Ну, это мы мигом! — мгновенно повеселев, заверил он Васильцова. — Это вы нам поручите. Боеприпасы теперь есть. Проберемся в тыл к фрицам и всего добудем. Да, вот еще, — спохватился Кленов, — двух радистов командир бригады с рацией прислал и вот пакет командиру.

— Какой пакет? — хрипло пробасил Перегудов.

— Вам, товарищ командир, — ринулся к нему взбудораженный Артем, — от командира нашей партизанской бригады.

Хмуря заспанное лицо, Перегудов молча взял пакет, неторопливо вскрыл его и, достав бумагу, долго, словно ничего не понимая, читал.

— Все! — вскакивая, вдруг прокричал он. — Все рухнуло у фрицев! Вырвались наши партизанские отряды! Вырвались!

Он схватил Васильцова, потом Кленова и, прижав их к себе, продолжал все так же восторженно выкрикивать:

— Ни танки, ни артиллерия, ни авиация не сломили нас. А теперь-то, теперь мы хозяева! Теперь повоюем! Как, Артем, повоюем?

— Так точно, товарищ командир! За все прошлое с фрицами рассчитаемся и кое-что в придачу подкинем.

— Ну ладно, — утих Перегудов и сел на бревно, — нужно все привести в порядок — и за дело. Командир бригады пишет, что сейчас главная задача — подготовка подрывников. Приказано всех здоровых партизан подрывному делу обучить. Видать, наше командование мощный фейерверк для фашистов задумало.

— Начальник штаба, ко мне! — перекосив брови и придав всегда озорному, веселому лицу неповторимо свирепое выражение, крикнул Артем. — На одной ноге, сей момент!

— Слушаюсь, товарищ командующий! — лихо, с подобострастием в ломком голосе отозвался из шалаша Сеня Рябушкин и стремительно вытянулся перед Кленовым.

— Что такое? Что все это значит? Что за вид растрепанный? — гневным взглядом окинул Артем щупленькую в непомерно длинной гимнастерке фигурку Рябушкина. — В каком виде изволите к самому командующему являться? Товарищ заместитель, — обернулся Кленов к лежавшему на спине Кечко, — я вам, кажется, уже сколько раз поручал привести начальника штаба в настоящий боевой партизанский вид. Когда же в конце концов будут мои приказы исполняться точно и неукоснительно? Я не потерплю разгильдяйства и распущенности!

Кечко лениво повернулся на бок, с напускным презрением долго смотрел на замершего, как изваяние, Сеню и, пренебрежительно отвернувшись, нехотя проговорил:

— Та я же вам кажинный день твержу: не по Ваньке шапка. Така должность высокая не для цего недоростка. Смахнуть его из начальников штаба и отправить помощником к Павлу Круглову коней пасти.

— Товарищ командующий, — взмолился Сенька, — хоть куда загоняйте, только не в пастухи! Круглов этот день и ночь молчит. Я же с ним и говорить разучусь окончательно.

— И правильно, — словно не слыша Сенькина голоса, согласился с Кечко Артем, — самое подходящее место для него в пастухах. Может, хоть лошади воздействуют на него. И Круглову с ним не скучно будет. А то он, бедолага, от тоски зачахнет и конца войны не дождется. Пиши приказ: «С завтрашнего утра Семена Антоновича Рябушкина изгнать из боевой команды разведчиков и перевести в заместители конюха Круглова. Приказ окончательный, обжалованию не подлежит». Подпись моя.

— Та що до завтра ждать? — возразил Кечко. — Шугнуть его сей момент на луговину, щоб и духу его тут не було!

— Нет, подождем до утра. Пусть котелки перемоет, вокруг шалаша подметет, на кухню сбегает. А пока, — свирепо взглянул на Сеньку Артем, — зыть к роднику! Воды студеной два котелка, и чтоб до краев, ни капельки не расплескать.

Нина, улыбаясь, слушала неизменно повторявшийся почти ежедневно шутливый разговор разведчиков, где всегда Артем Кленов выступал в роли грозного командира, Иван Кечко, вторя ему, изображал послушного, но неумолимо сурового заместителя, а Сеня Рябушкин был постоянным объектом их начальнических внушений и придирок. Первые дни это казалось Нине грубой шуткой и даже издевательством двух взрослых мужчин над молоденьким и безответным Сеней Рябушкиным. Но скоро Нина увидела и поняла совсем другое. Эго была та отдушина, которой пользовались трое разведчиков, чтобы позабыть хоть на какое-то время все трудности суровой партизанской жизни и дать выход кипевшей в их молодых душах неугомонной энергии.

Душой тройки был Артем. Умный, сметливый, окончивший три курса педагогического института, он, казалось, знал все на свете и мог выполнить любую работу. Особенно он был незаменим при выполнении трудных и опасных заданий в тылу врага. О подвигах Артема ходили в отряде целые легенды. Сам же он скрывал свое смущение внешней грубостью, ухарством, заметным подчеркиванием озорства.

Поэтому и не удивительно, что, попав в отряд, худенький, еще совсем подросток, любознательный до назойливости и влюбчивый, как большинство впечатлительных подростков, Сеня Рябушкин сразу же прирос к Артему, ловя каждое его слово и стараясь во всем подражать ему. Он почти без слов угадывал каждое желание Артема и не только покорно, но даже с радостью выносил все его подчас обидные шутки, и каждое его приказание выполнял с неуемным жаром своего восторженного характера. Артем же, подшучивая и часто всерьез распекая Сеню, всячески оберегал и жалел его.

Иван Кечко был полной противоположностью и Артему и Сене. Молчаливый, сосредоточенный, с мягким взглядом спокойных серых глаз, он часами мог не разговаривать, о чем-то напряженно думая.

По рассказам Сени Нина знала, что Кечко в отряд пришел из сожженного фашистами села под Сумами, где погибли все его родные и близкие. Во всех делах Кечко был спокоен, нетороплив и даже равнодушен. Только в короткие моменты подтрунивания над Сеней он веселел, присоединяясь к Артему.

В эти моменты Кечко удивительно напоминал Нине Петра Лужко — друга Сергея. И всякий раз, вспомнив Лужко, Нина неизменно переходила к думам о Сергее Поветкине. И, сама не зная почему, она твердо верила, что Сергей жив, с каждым днем все ощутимее и острее чувствовала Сергея где-то совсем недалеко. По совету Васильцова она сразу же написала в Министерство обороны, прося сообщить о судьбе Поветкина, но борьба с карателями надолго затянула отправку писем. Да и после, когда в брянских лесах установилось затишье, прилетавшие с Большой земли транспортные самолеты кружили над партизанскими базами, сбрасывали на парашютах грузы и, не приземляясь, улетали обратно. Нина терпеливо ждала, думала о Сергее. Разведчики, видимо, догадывались о ее мыслях и никогда не заводили разговора о письмах. Только в этот день негласный уговор безжалостно нарушил Сеня Рябушкин.