Рустам Валеев - Родня Страница 37

Так почему же он самодоволен? Разве любовь может оставлять место самодовольству? Разве не робость и послушание должен испытывать сильный и бескорыстный человек, когда он любит такое хрупкое, нежное создание, как эта бледная, кроткая женщина? Он не понимал — и все тут! Ему и в голову не приходило, что всяк по-своему утверждает себя в жизни, в любви тоже. Он вдруг сказал:

— А ты не ходи больше.

— Не ходить? — тупо переспросил Вася Шубин.

— Я больше не пущу.

Вася Шубин только рассмеялся в ответ на его слова, и его смех не имел цели унизить, разоружить Алпика, нет, он прощал ему его наивность, щепетильность, глупость, одним словом.

— Ладно, ступай, — сказал Вася Шубин, приохватив его крепкой рукой. — Ступай, ступай, спи. — Он слегка оттолкнул его от себя, и Алпик, расслабленно откачнувшись, успел схватиться за его руку.

— Ну, чего ты? — как младшего брата, спросил Вася Шубин.

— Ничего, — ответил он удивленно. Его поразила рука Васи Шубина, обильная такою силой, что невозможно было вообразить, что он успокоится сном или чтением или — что ему придут спокойные мысли. Чего еще ему надо, куда он все это денет — эту свою чертовскую силу, эту мускульную дурь?

Он продолжал свое бессмысленное и безжалостное дело.

Его бывшая жена и вправду жила со вторым мужем хорошо, ведь все, что было у нее когда-то с Васей Шубиным, уже не тревожило ее. И даже его появления было еще недостаточно, чтобы разбередить в ней прошлое. Сколько же бессмысленной гибкости, ненужного упорства, пустого растрачивания сил понадобилось, чтобы зажечь в ней не только любопытство, но и угасшую было любовь.

Вот-вот должен был вернуться после долгой командировки ее муж, но она уже потеряла голову и готова была ехать с Васей Шубиным хоть на край света. И уже нельзя было тянуть дальше, но тут Вася Шубин пошел на попятную. То есть это не было отступлением, потому что конец-то этой истории для Васи Шубина наступил раньше — когда он сломал ее неподатливость, покуражился над растерянной и покорной женщиной. Он ничего большего и не хотел, оп даже унижения ее не хотел, он хотел своей победы — вот чего он хотел.

Она, говорят, бросила работу и, почти ничего не взяв из общего их с мужем добра, уехала к матери в Калининскую область.

Вскоре уехал и Вася Шубин. Последний раз встретились они с Алпиком на участке. Вася только что вышел из конторы, получив расчет. Он был одет в хорошее пальто, в тон ему коричневый берет, в польские, с широкими рантами штиблеты. Заезженный, оплетенный ремнями, старый чемодан был у него в руке.

— Прощай, браток, — сказал он, не глядя на Алпика, а глядя на пустырь, на бурую насыпь железнодорожного полотна, на верхушки сосен в холодной осенней высоте, глядя в никуда. — Прощай, браток. Не хочется мне уезжать.

Он помолчал.

— Но если муж Люськи набьет мне морду (лицо его оставалось таким спокойным, будто ничего такого он и не говорил), не перенесу. Мне с ним не сладить. А тогда хоть головой в омут.

— Ты в омут не бросишься, — хрипло сказал Алпик, — если даже тебя изобьют, как собаку, ты в омут не бросишься.

И тут Вася внезапно оживился:

— А что же сделаю?

Алпик презрительно молчал.

— Злости нет, — вдруг обмякшим голосом сказал Вася Шубин. — Нет злости, нет. — Он словно жаловался, мучился, что нет в нем злости.

— Слушай, — сказал тогда Алпик. — Может быть, ты за ней поедешь, а? Ведь она для тебя что-то значит, а? Может, вы с ней всю жизнь будете счастливые…

— Может быть, — неожиданно согласился Вася Шубин, и лицо его сделалось мягким и грустным.

— Тебе же и будет лучше, — говорил Алпик, уже уверяясь, что обязательно внушит ему верную мысль. — Ведь вот… собрался и не знаешь куда. А тут будешь знать, будет кому встретить. А так ведь… куда?

— Она не поверит.

— Так ведь верила.

— Ох, занудлив ты, парень, — сказал Вася Шубин. — Ну, давай обнимемся. Гора с горой не сходится… полюбил я тебя, брат, верно говорю.

«Когда он уехал, — признавался мне потом Алпик, — я почувствовал вокруг себя пустоту». Однако, я думаю, он боялся другого: что племянница назовет его занудливым и тоже куда-нибудь уедет.

А пока вот она, прибежала к своему дяде. Одна.

— Почему одна? Где Галя и Тамара?

— Их вызвали к директору, — ответила Ляйла, — Но директора самого куда-то вызвали, а девочки сидят возле его кабинета и ждут.

Он спросил опасливо:

— Может, и тебя вызывали к директору, да ты сбежала?

— Нет, — засмеялась девочка, — меня не вызывали. Зато вписали в «черную книгу».

— Что за «черная книга»?

— Такая тетрадь. В нее записывают всякие нарушения. Но ты не беспокойся, я ведь круглая отличница, только по эстетике «четверка». Уж скоро нас выпустят, мы уже работаем что надо! В новом общежитии выстилали пол мозаикой, так, знаешь, комиссия приняла на «отлично»…

Он перебил ее:

— Ты мне про нарушения не говоришь.

— Галия Фуатовна решила терпеть меня на уроках, но придумала новое наказание. Вот я и попала в «черную книгу», — вздохнула она.

— Значит, ты продолжаешь свое. Лялька!.. Скажи мне честно… дай слово…

Подпрыгнув, она чмокнула его в щеку.

— Честное слово!

Проводив девочку, он не пошел в контору, а стал бродить по пустырю. Последние дни ребята расчищали место под вагончики для жилья. Он поднял забытую кем-то лопату и огляделся. «Возле вагончиков надо будет посадить деревца, — подумал он. — Будет совсем неплохо». Машинально выпустил из рук лопату, она мягко упала на землю, и он в ту же минуту забыл о своих мыслях. Походкой лунатика он двинулся вдоль по краю пустыря и остановился, наткнувшись на старый, завалившийся набок автокран. И только тут его глаза приобрели некоторую остроту, и он, мало-помалу оживляясь, обошел автокран кругом. «Раскулаченная» донельзя машина имела жалкий вид.

Обычное дело, подумал он. С тех пор, как машина стала ничьей, всяк тут копается и ищет то, что ему надо, снимает и припрятывает впрок, и так до тех пор, пока ржавый, обезображенный остов не отправят на переплавку. А ведь был добрый работяга. Мощный пятитонный «К-51», когда-то он работал на таком.

Он стоял возле неживой машины и грустно курил, не замечая накрапывающего дождя. Дождь припустил сильнее, Алпик встрепенулся и побежал, горбясь, в свое жилище. Начальник участка Стрельников сидел перед рацией, курил, глаза его были воспалены, он то щурился, то упрямо таращил их.

На линии, снабжающей мясокомбинат, случилось короткое замыкание, и теперь одна из бригад делала там временную, «воздушную», линию, чтобы потом приняться за капитальную.

— Я видел там кран, — заговорил Алпик, подсаживаясь к начальнику участка.

— Да-а… — Стрельников махнул рукой. — Хотели порезать на металлолом, да не хватило кислороду. А на складе тем временем лежит мотор к этому крану, с капитального ремонта.

— Я работал на таком, — осторожно сказал Алпик. — Если бы мне разрешили…

— Что? Ездить?

— А потом бы, может, и ездил, — сказал Алпик. — Ведь не все, наверно, растащили.

— Провозишься долго, а заработаешь с гулькин нос.

— Мне денег не надо.

— Деньги всем нужны, — устало сказал Стрельников. — Ладно, я скажу Николаю Семеновичу.

— Так вы завтра же скажете?

— Завтра же скажу, — ответил Стрельников.

Назавтра он остановил Стрельникова и спросил:

— Вы говорили Николаю Семеновичу?

— Николаю Семеновичу? Запамятовал. Но, пожалуй, мы ему скажем потом.

— Значит, мне можно остаться на базе? — И тут же, не дожидаясь, пока ребята уедут, побежал к машине.

Оглядев, отрогав машину, он еще раз убедился, что работы будет много. В тот день он снял и выбросил никуда не годную кабину, потом снял крылья, побитые, покрытые такой многослойной ржой, что даже самый звук металла не воскресить было в них: на удар разводного ключа жесть отвечала тупым, мертвым звуком. До конца дня он просидел, непрерывно куря, перед останками автомобиля. И только назавтра отправился к соседям.

В гидромонтаже он познакомился с механиками, угощал их куревом, рассказывал байки, и те не препятствовали ему рыться среди металлического хлама. Так он наткнулся на МАЗ, тоже давно списанный, и механики разрешили снять с машины кабину. На кирпичном заводе нашелся списанный автомобиль, с которого он взял крылья. Крылья были сильно помяты, но он умел выправлять вмятины.

Рано утром, когда шоферы еще только разогревали свои машины, он выходил на двор. Взявши деревянные молоты — пять или шесть таких, разных по величине, он сделал сам, — Алпик принимался колотить по кабине в тех местах, где она выпятилась. От времени до времени он кричал юнцам, строившим бытовку:

— Эй, мальчики, подсобите-ка забросить мешок!