Евгений Рожков - Осень без любви Страница 37

В маленькой комнатке санитарной авиации, сняв верхнюю одежду, его положили на кровать. Мучительно было лежать беспомощным в этой бетонной клетке. Он стал вспоминать, где мог видеть того мужчину, но вспомнить не мог. Много лиц за долгие годы прошло перед ним.

Жена достала сборник рассказов Чехова и стала читать вслух. Медсестра ушла в отдел перевозок узнать насчет самолета.

— Не надо читать, — попросил жену Осокин. — Я знаю этот рассказ. Читал его в юности, в войну и здесь, совсем недавно. Послушай, Кира, что я тебе скажу. Эта поездка для меня, как зубная боль — не лежит к ней душа. Если что-то случится, так пусть я останусь навсегда здесь, чем где-то там… Тут моя жизнь, и тут буду я. Если она меня и возьмет, та все равно не сломит.

— О чем ты говоришь? Что ты решил?

Она побледнела, ее измученное лицо исказилось в страдальческой гримасе, потом она завалилась как-то неестественно назад, подалась вперед, сползла с табуретки на колени, заломила руки и, уронив голову на его кровать, зарыдала. Горе, копившееся в ней днями и неделями, которое она не успевала выплакивать в эти короткие светлые ночи, хлынуло из нее, будто из большой раны кровь.

— Милый, родной мой, не покидай меня! Они тебя тут зарежут, нет мне без тебя жизни, и я уйду вместе с тобой. Как же так, сам себя губишь! И зачем же ты надумал такое?

Горе душило ее. В нем, в Осокине, были все ее радости и беды. С далекой девичьей поры, когда он приходил к ней из соседней деревни и парни с их улицы, не желавшие уступать ее пришельцу, ввязывались с ним в драку, для нее, кроме него, никого больше не существовало. Она любила Осокина так, как не любят даже в нынешних сказках.

Мать ее, очень тихая и боязливая, тоже была против жениха из другой деревни, с которой вечно враждовали. Но Кира (ее так назвал дед в честь какой-то красивой барыни, в которую он был влюблен в молодости и на которую она была якобы похожа) решительно заявила, что если ее не отдадут за Осокина, наложит на себя руки.

Он всегда был ее опорой, ее утешением, ее верой — ее жизнью.

— Кира, выпей воды и успокойся, слезами ничего не изменишь, а решение мое верное. Я не отступлюсь, недаром же родился в январе.

Через несколько минут, поборов рыдания, Кира Анатольевна торопливо взяла стакан воды и стала пить.

— Прости меня, Илюша, — вытирая платочком заплаканное лицо, сказала она. — Давай все спокойно обсудим.

— Я всегда считал, что обладаю двумя хорошими качествами: настырностью, трезвой, не глупой настырностью, и приживаемостью. На фронте я приживался там, где люди сходили с ума от страха. Я не трус был, я знал — если надо, так надо… И это «надо» заставляло меня выживать и жить. Каждый мужчина должен многое испытать. Испытание — это санитар мужества, оно убивает вирус мещанства. Если ветер укрепляет корни дерева, то испытание — характер мужчины.

— Ведь там больница какая, аппаратура хорошая и врачи лучшие, — перебила его жена.

— Может, чуть все и получше, но дела не меняет. Риск остается, разница в процентах, но проценты процентами… Главное, морально здесь я лучше себя буду чувствовать. Боюсь до смерти самолета, кажется, что живым из него не вынесут. Потом сама знаешь, какое у меня сердце.

Она вдруг опять сорвалась и заплакала.

— Почему, почему это должно быть все с тобой?

— Глупо! У каждого свое. Вытри у меня пот на лице, — попросил он. — Я еще терпимо себя чувствую, месяца три поживу, ну а при удачной операции, может, и больше. В жизни я кое-чего сделал, резковат иногда с людьми был, ну да понимавшие — прощали… Постой, так вот кто это!.. Шрамов! — Осокин подался вперед, лицо его еще сильнее побледнело. — Кира, я видел Шрамова.

— Какого Шрамова? — не поняла жена.

— Того, того самого… Ну того, что на бюро… и его дочку мы искали. — От волнения Осокин стал заикаться.

— Ох, господи! Где ты его видел?

— Он стоял у второго вертолета. С портфелем, в замшевой куртке. Я вначале не узнал его, а теперь убежден, что это он. Кира, умоляю тебя, может, вертолет еще не ушел… Или хотя бы узнай, в какой поселок он улетел. Он должен знать правду, найди его.

Кира Анатольевна торопливо накинула пальто, у двери остановилась, спросила:

— Как же ты один-то?

— Ничего со мной не будет. Не теряй времени. Потом медсестра сейчас придет…

Дверь за женой захлопнулась. Осокина мелко, противно затрясло, перед глазами поплыли оранжевые пятна.

«Только бы теперь не умереть, — подумал он. — Это очень важно!»

«Крепись, — говорил он себе, — крепись, ты же январский, и тебе на роду написано быть стойким».

Хлопнула дверь, пришла медсестра.

— Куда это ваша жена, как угорелая, побежала? Я ей кричу, а она не отвечает. Наш самолет сел, пора собираться, скоро посадку объявят. Насилу место выбила вашей жене, народу летит прорва — отпуска…

— Простите меня, сделайте укол… сердце… плохо, — еле слышно промычал Осокин.

Сестра глянула на землистое лицо больного и кинулась к своей аптечке.

За жизнь, а особенно за долгие месяцы болезни, он хорошо изучил себя. Познания, почерпнутые из популярных медицинских изданий, читаемых им с пристрастием больного, плюс воображение позволяли представлять то, что происходит с ним.

Пока медсестра возилась с аптечкой и шприцем, он представлял, чувствуя холод в ногах, балансируя на грани потери сознания: сердце все слабее и слабее гонит кровь, давление в сосудах падает, в ногах и руках кровь застаивается, и нервы посылают тревожные сигналы в головной мозг, а тот приказывает сердцу работать сильнее, но оно так ослабело, что не в силах выполнить приказ.

Какое теперь в нем отчаянное сражение! Еще немного, и сердце проиграет его. Нужна помощь, действительная, решительная.

Вот так было в далеком детстве. Как-то он сорвался с дерева и ударился сильно о землю. Он лежал, раскинув руки, видел голубое небо и не мог вдохнуть. Он слышал, как стучит собственное сердце, но все окаменело перед глазами. Потом что-то лопнуло внутри, что-то там произошло, он задышал и увидел, что по небу летят журавли.

Он кричал теперь себе, что нужно бороться, даже тогда, когда сердце станет холодным и твердым — за жизнь всегда нужно бороться.

Руки у Белы подрагивали. Десятки раз она делала подобные уколы, делала легко и быстро, а теперь, разволновавшись, не могла найти вену.

Пульс угасал, посиневшее лицо больного каменело.

Наконец она нашла вену, ткнула в нее иглу. Кровь тонкой вишневой ниточкой поползла в шприц. Бела легонько надавила на поршень, и содержимое медленно начало уходить в вену.

Несколько минут Осокин прислушивался к себе, чувствуя, как сердце стремительно набирает силу, как ритмично уже бьется. Теперь оно победит, теперь оно выиграет сражение!

На душе стало спокойно.

— Ну как, легче? — спросила Бела.

— Легче… Вы не суетитесь, мы никуда не полетим, — уверенно произнес Осокин, после укола он действительно почувствовал себя хорошо.

— Как не полетите? — удивилась девушка. — У нас уж документы и все такое…

— Выслушайте меня внимательно…

— Вы что?! Ничего себе закидончики! — перебила Осокина медсестра. Она вспыхнула, лицо ее пошло пятнами. — Мне приказано вас довезти, и я довезу.

Бела была не профессиональной медсестрой и, хотя знала, что больному нельзя волноваться, но не могла сдержаться, ужасно хотелось поехать в город.

— Может, я умереть хочу, — попытался пошутить Осокин, но Бела не поняла его шутки.

— Мало ли что вы хотите, не дадим мы вам умереть, — строго и так уверенно сказала она, что Осокин улыбнулся.

— Послушайте!..

— Я и слушать не хочу… Уж все обговорено, меня там даже жених ждет. А вам говорить сейчас вообще нельзя.

— Ну вас к черту! — вспылил Осокин.

— Подбирайте свои выражения! — сестра закусила зло губу.

— Я же объясняю вам, что в моей жизни была совершена очень большая ошибка. — Осокин перевел дух, дотянулся рукой до полотенца, висевшего на спинке кровати, и вытер пот на лице. — Одного человека оклеветали и я, не разобравшись, поверил в эту клевету. Так получилось, что я сильно верил тому, кто оклеветал. А проверить все обязан был, как коммунист, в конце концов. Его исключили из партии и судили. Клеветник стал домогаться его жены. Довел ее до петли. У них дочь была, ее забрала одинокая женщина, а отцу в тюрьму написала, что дочь погибла вместе с матерью. Женщина работала в сельсовете, когда пришел запрос, она подделала справку.

Через несколько лет невинный человек вышел на свободу и написал мне, что на моих руках тоже кровь его жены и дочери. Жуткое, но справедливое обвинение. Я обязан был тогда разобраться. Мы не имеем права ошибаться, когда дело касается человеческих судеб.

В общем, когда все выяснилось, то клеветника уже не было в живых. Он поехал в отпуск в Крым и там утонул.