Горячо-холодно: Повести, рассказы, очерки - Анатолий Павлович Злобин Страница 37

Поплыву в Москву на теплоходе, с облегчением подумал Аркадий Миронович, вот будет славно.

Тем временем действие развивалось своим чередом. Первыми насытились фоторепортеры. Увидев, что их перестали снимать, ветераны покончили с поцелуями и объятиями и вытянулись цепочкой, расположившись как раз под картиной. Аркадий Сычев, не сходя с места, оказался с края, но, кажется, не попал в кадр, во всяком случае впоследствии на пленке на этом месте не удалось ничего обнаружить.

Говорили речи. Аркадий Миронович слушал вполуха, чувствуя, что его уже начинают узнавать. Очень жаль, но придется выходить из подполья. А сам он пока никого не мог узнать. Разве что комбрига Шургина, так ведь от рядового до полковника огромная дистанция. Это сейчас у нас иные ранги, а тогда…

Честное слово, поплыву на теплоходе, что я тут потерял, думал Аркадий Миронович, постепенно примиряясь с действительностью. И еще раз посмотрел на картину, но название теплохода написано слишком мелко, не прочитать.

К тому же до реки далеко, а команда была: «По машинам».

Первым — и не без торжественности — погрузили в автобус Семена Семеновича Шургина, комбрига-122, под командованием которого мы вели бой за станцию Дно.

Аркадий Сычев продолжал медлить, ожидая, что вот-вот к нему кто-то подойдет, пожмет руку, поздравит с приездом, пригласит — возникнет свита, и все войдет в свою колею.

Никто не подошел, не спросил: как доехали. Пришлось втискиваться в автобус последним. Под левым ухом сипло дышал мужичок от сохи с крепкими надутыми щеками.

— Откуда сам-то? — спросил мужичок между вдохом и выдохом. — Никак из Москвы?

— Из пригорода, — отозвался Сычев, подделываясь под мужичка, но тот оказался не так-то прост.

— Понимаешь, какая незадача, — дышал он в ухо. — Сам-то из Сибири. Из Крутоярска. Прибыл с дарами нашей земли. Знал бы, у тебя остановился. А то ночь на вокзале провел.

— Авось не в последний раз, — ободрил его Сычев, пытаясь рассмотреть в окно автобуса улицы, по которым они проезжали, но ничего не вспоминалось. Тротуары текли как ручьи.

— Конечно. Ты потом дашь адресок, я запишу. В какой части служил?

— В первом батальоне.

— Я в минометном дивизионе, вторая батарея. Все-таки выжили мы с тобой, приятель. Значит, было за что. Зови меня Григорием Ивановичем. Давай вместе держаться, а то я смотрю, тут одни доходяги. Номер возьмем на двоих — забито?

— Спасибо за приглашение. Я подумаю.

Гостиница оказалась вполне веселенькой, словно с открытки. У окошка тотчас наросла очередь. Подполковник Неделин опять наскочил на Сычева.

— Чего стоишь, действуй! Только не бери четвертый этаж, вода не достает.

— А душ в номере есть? — спросил Сычев.

— Между прочим, разведчик, сам мог узнать. После завтрака собрание в военкомате. К тебе просьба выступить. Обдумай тезисы. — Неделин погрозил Сычеву пальцем и побежал дальше, он был при деле.

Аркадий Миронович решительным образом толкнул дверь с матовым стеклом, ведущую за перегородку, и очутился перед женщиной в золотых кудряшках, демонстрирующих всесилие современной химии.

— Здравствуйте, — сказал он. — Я к вам. Весьма срочно.

— Здравствуйте, — сказала она. — Я вас ждала.

— Тонваген не приезжал? — спросил он, кивая в сторону улицы.

— Какой тонваген? — спросила она.

— Все ясно, — сказал он. — В таком случае будет передвижка.

— Скорей бы, — сказала она. — Ждем не дождемся, когда нас снесут. Или будет передвижка — как вы думаете?

— Я предлагаю построить новую коробку. На девять этажей. С лифтом.

— Значит вы «за»? — обрадовалась она. — Ведь здесь пройдет проспект Победы.

— Сначала решим наши вопросы. Тамара Петровна, это вам, — в руке Сычева оказалась ярко-рыжая банка. — Исключительно натуральный. Для бодрости.

— Какая интересная баночка, Аркадий Миронович. Спасибо. А это вам. Второй этаж, номер шестнадцатый, — и протянула ему ключ с деревянной грушей.

На лестничной площадке его остановил однорукий инвалид.

— Постой-постой. Знакомая личность, — говорил он, завороженно вглядываясь в Сычева. — Узнаешь?

— Простите, не узнаю, — сухо отвечал Аркадий Миронович. — Вечер воспоминаний состоится по программе.

— Во дает! — восхитился однорукий. — Ты же из первого батальона?

— Из первого, — неохотно признал Сычев.

— Так мы же с тобой из разведроты?

— Предположим.

— Ребята, — вскричал однорукий, оповещая собравшихся на лестнице. Это же Аркашка Сыч. Он меня раненого из нейтралки выволок.

— Не узнаю. Не помню, — ответил Аркадий Сычев, он и впрямь ничего не мог вспомнить при виде этого юркого крикливого инвалида.

— Я же Пашка Юмашев, — отчаянно причитал однорукий в надежде пробудить память криком.

— Давайте потом поговорим, — предложил Аркадий Сычев.

— И Сергея Мартынова не помнишь? — не унимался Юмашев. — Комбата нашего.

— Мартынова хорошо помню, — сказал Сычев. — Его ранило в бою за станцию Дно. Прекрасный был командир. Где он сейчас?

— Ищем. Не отзывается, — радостно говорил Павел Юмашев, довольствуясь и той малой частицей общности, какая пришлась на его долю здесь, на проходе, у лестницы, где, казалось, сам воздух был напоен воспоминаниями.

— Мы с тобой еще поговорим. Непременно, — крикнул он в спину Аркадия Мироновича.

Дежурная по этажу проводила его до дверей. Аркадий Миронович вошел в номер и тут же понял, что в его жизни все наладится: что надо — забудется, что надо — вспомнится. Перед ним, прямо от окна, лежала Волга, струилась Волга, изливалась Волга, бежала неоглядно и мощно. Она одна на всех нас, одна на 275 миллионов, какой же она должна быть, чтобы ее хватило на каждого из нас.