Евгения Изюмова - Дорога неровная Страница 38

Возчик ещё что-то рассказывал, но Доливо мыслями был уже далеко: планировал ход восстания.

Восстание вспыхнуло почти стихийно, без особого напряга со стороны «Союза». Однако организация давно готовилась к крестьянскому бунту, и эсеровские ячейки в каждом крупном населенном пункте мгновенно превратились в штабы, где вооружались добровольцы. В феврале местные отряды реорганизовали в воинские подразделения, под ружье ставили уже насильно, жестоко расправляясь с теми, кто не хотел идти под знамя «Союза». И начавшись в Ишиме, восстание покатилось во все стороны, словно волны по воде от брошенного камня.

Мятежники действовали по всем революционным правилам: захватывали важные пункты жизнеобеспечения - телеграф, почту, железнодорожные узлы. Громили советские учреждения. Особенно жестоко расправлялись с коммунистами. Их не расстреливали просто так, перед смертью подвергали жестоким мучениям - распиливали живых людей пилой, обливали холодной водой и замораживали, заживо сжигали. Не щадили даже их семьи, считая, что «семя» краснопузых не имеет права на жизнь. Продотрядникам вспарывали животы и набивали брюшную полость зерном и мякиной, оставляя умирать в страшных страданиях. Трудно перечислить все пытки, которым подвергались и те, кто просто симпатизировал советской власти.

По своему размаху Ишимский мятеж превосходил антоновщину, махновщину - от Урала до Алтая, от Тургайских гор до Северного ледовитого океана бушевал кровавый и жестокий мятеж. Захвачены были Тобольск, Кокчетав, Ишим и Ялуторовск. Мятежники готовились к штурму Тюмени, где в ночь на 11 февраля 1921 года была прервана железнодорожная и телеграфная связь с центром страны. Подступившие к городу мятежники ждали только сигнала к штурму, но сигнала так и не дождались. Именно в эту ночь тюменские чекисты завершили тщательно подготовленную операцию по ликвидации эсеровской организации. Одновременно в городе были арестованы почти все члены «Союза», и потому захват города мятежниками был сорван, их воинские подразделения без поддержки тюменской организации не могли занять город и вынуждены были отступить.

Валентина не могла спать по ночам. Не спала и в ту тревожную февральскую ночь. Егор опять сутками пропадал на службе. И сердце женщины сжималось от тоски и мрачных предчувствий: где муж, жив ли он? Вот у Елизаровых в доме вой стоит: убили хозяина, он тоже в милиции служил.

Егор появился под утро. Грязный, измученный, однако весёлый.

Валентина приникла к нему, заголосила, да Егор зажал ей рот ладонью:

- Тихо, разбудишь ребят. Собери мне быстро в дорогу белье, я сейчас помоюсь и уеду.

- Ой, да куда опять? - всполошилась Валентина. - Не пущу! Убьют, а я одна с малыми детьми останусь? Не пущу! - подскочила к дверям, раскинула руки, словно птица крылья. - Не пущу!

- Вот чумовая, - тихо рассмеялся Егор, умываясь. - Не кричи, а то прямо сине море в рукомойнике! Лучше делай, как сказал. На сборы отведено два часа, а потом уходим из города.

- Уходите? - взревела Валентина. - Уходите? А нас бандитам на растерзание оставляете? Вон, бают, какие страсти вокруг - жгут живьем коммунистов, а семьи вырезают, и с нами, хочешь, чтобы такое случилось? Да?

- Не ори ты! - рассердился Егор: допекла жена своими причитаниями. - Тюмень никто бандитам не собирается сдавать. Тюмень им не по зубам. Сегодня всех вырвали с корнем. В отряд Лушникова я записался, в коммунистическую роту.

- Господи, да когда это все прекратится? Где бой, там и ты! Другие сидят себе тихохонько, а ты все добровольцем лезешь! О нас-то хоть думашь или нет? Убьют тебя, как я одна с двумя ребятишками? Да я опять чижёлая! По миру идти что ли? Настрогал, а теперь о них и заботы нет? - бушевала Валентина, забыв, что Павлушка - не родная дочь Егору.

- Ну, хватит! - хлопнул Егор ладонью по столу. - Не причитай! Если суждено погибнуть, так погибну со славой, а нет - вернусь домой. А насчет детей, так не одна ты с детьми останешься. У Елизарова трое осталось без отца. Хочешь, чтобы я под юбку твою спрятался? Да, ведь, если все мы будем прятаться, тогда-то нас всех и вырежут. А я - коммунист, милиционер. И коль взялся за дело - нечисть всякую уничтожать, так не отступлю! И перестань голосить!

Через два часа Егор уходил из дома. Он постоял возле спящих детей, легонько погладил Василька по голове, возле Павлушки положил маленькую нарядную куколку. Потом поцеловал крепко жену и шагнул за порог в неизвестность.

Сводный отряд Лушникова 181 полка был сформирован в начале февраля, и с 4 по 8 февраля отряд занял Ишим, затем освободил от мятежников Большое Сорокино, Каргалы, Викулово. В ночь на одиннадцатое Лушников нанес удар по деревне Клепиково, выбил мятежников из села Гагарино. Под Клепиковым было взято в плен сто человек, и выяснилось, что не все мятежники - ярые враги советской власти, многие просто мобилизованы. Лушников отправил пленных восвояси, и сделал ошибку, ибо та часть, которая восстала сознательно против новой власти, тут же присоединилась к мятежникам, и Лушников едва ушел от окружения, с трудом прорвавшись к Ишиму. В боях за деревню Ярково погиб член губкома Александр Николаевич Оловянников. Вот к Лушникову и послали на помощь Второй тюменский батальон, в котором две роты - коммунистические. Прибыв в Ишим, тюменцы тут же взяли под охрану важный в стратегическом отношении город.

Ишим… Город, где в юности бывал Егор. Он помнил добротные дома, зимнюю ярмарку, где несколько дней вертелась-крутилась человеческая круговерть. А теперь Ишим предстал его глазам разрушенный и разграбленный, затаившийся за ставнями домов, точь-в-точь, как Тюмень после отхода колчаковцев. Впрочем, колчаковцы Ишим не пощадили тоже: полностью разрушили железнодорожный узел, вывели из строя паровозное депо. И вот опять - пожары, взрывы…

От Ишима мысли Егора перекинулись на родное Викулово. Как там сестра? Жива ли она? Егор не видел её с тех пор, как ушёл из села, и потому, когда узнал, что часть отряда направляется в ту сторону, попросил друзей разузнать что-либо о сестре. И лучше бы не просил, тогда и не узнал бы, как погибла сестра…

Двадцать первый год с начала века был трудным не только для сибиряков - для всей России.

В Поволжье разразился страшный голод, а Сибирь уже не могла помочь хлебушком. Мало того, что посевная прошла через пень-колоду из-за недостатка семян - сгноили семенное зерно на неприспособленных складах горе-исполнители семенной продразвёрстки, да еще Ишимский мятеж принёс немалый урон - сколько всего порушено, сколько людей погублено той и другой противоборствующими сторонами! И пошел зимой 1922 года опять гулять по Сибири голод.

Сытно в ту пору в Тюмени да, наверное, и по всей стране жили только люди, которые припрятали в свое время капитал, и теперь воспользовались возможностями новой, объявленной в марте правительством, политики. Одной из причин затихания Ишимского восстания как раз и была новая экономическая политика: продразвёрстку отменили, ввели натуральный налог, который был вдвое меньше продразвёрстки, объявлялся накануне посевной и не мог быть увеличен в течение года. Трудись, крестьянин - все излишки, пусть они даже в два-три раза больше, чем продналог, твои!

Один за другим возникали магазины, в которых можно было купить абсолютно все, были бы деньги. Вновь запестрели броскими вывесками фасады домов, замелькали в городе пролетки, где восседали укутанные в меха и кружева барышни - дочери да жены новоявленных богатеев, ещё ярче засияли огни ресторанов, где они веселились, уже не жалея о прежней дореволюционной жизни: им и сейчас жилось легко и красиво.

Зато плохо было простому люду. Живые ходили подобно теням. А случалось и так: шел человек и вдруг упал - это голодная смерть своей жесткой рукой остановила его сердце. И если человек был без документов, то его без долгой канители отвозили на Текутьевское кладбище и хоронили в общей яме. Иногда не успевали закапывать и складывали застывшие трупы поленницей, а на помощь могильщикам посылали свободных от нарядов милиционеров. Бывал там и Егор. Возвращался грязный, мрачный: привык к смерти людской, но такое количество трупов и ему не доводилось видеть

Не сытнее прочих тюменцев жилось милиционерам, но у них всё же был твердый паёк, на который выдавали конину и ржавую селедку. Ермолаевы жили не хуже, но и не лучше других. И как ни бранилась Валентина, едва ходившая после родов и постоянно голодная, потому что не принимала её душа конину, Ермолаев не занимался побочными заработками. А в семье стало уже пятеро: родился второй сын, Никитушка.

- Курчаткин мыло варит и семью кормит, - бурчала Валентина, возясь возле печки-каменки, жестяная труба от которой была выведена в окно.

- Ну, мать, ты меня не равняй с Курчаткиным, - ответил Егор, прокалывая очередную дырку на ремне. - Он контра и подлец.

- Ну, тады Иванин ваш самогоном торговал, небось, реквизированным, - не унималась Валентина. - Сама видела его на базаре. И жена его торгует пирожками с капустой, смогли же они откуль-то муки достать. И ты самогону сколь реквизуешь, вот и оставил бы немного, а я бы уж и продала, либо муки привез бы с деревни какой… - тут она взглянула на мужа и умолкла: побелевший от гнева Егор, чтобы успокоиться, медленно расстегивал и застегивал пуговицы гимнастерки.