Аркадий Первенцев - Матросы Страница 38

Адъютант, конечно, не догадывался, о чем думает просительница, медленно, но с уверенностью поднимавшаяся по ступенькам. Он встретил ее приветливо, руки не подал, только козырнул.

— Раздеться бы? — Аннушка расстегнула пуговицы дешевого пальтишка, повидавшего за свою семисезонную службу и вёдро, и непогоду.

— Пальто снимете в приемной, — сказал адъютант и открыл высокую дверь, пропустив Аннушку впереди себя.

Пальто предупредительный адъютант повесил рядом с адмиральским макинтошем.

— Никак, холостые? — добродушно спросила Аннушка адъютанта. — Вон как приплясываете возле женских вещичек…

Сидевший у столика главстаршина с повязкой дежурного фыркнул.

Аннушка сунула платок в рукав пальто и поправила у зеркала густые светлые волосы.

— Куда идти?

— Прошу.

Раскрылась вторая дверь со стеклянной дощечкой и латунными шляпками гвоздей по черному дерматину. И перед Аннушкой предстал тот, к кому она так долго и безуспешно стремилась.

— Здравствуйте! — Радушие адмирала окончательно поразило бесхитростное сердце каменщицы. Кресло под чехлом, белым как снег, чернильница и та какая-то особенная, похожа на глубинные мины, и даже карандаши в снарядной никелированной гильзе. Не выпуская мягкой и теплой руки адмирала, Аннушка смотрела на него широко раскрытыми, милыми глазами.

— Садитесь! Гостьей будете…

— Спасибо, — опамятовавшись, поблагодарила Аннушка и с подчеркнутым достоинством села в кресло.

— Чем могу служить?

— Я не по личному делу, товарищ адмирал. Служите кому служите, а лично мне от вас ничего не нужно. Работы у меня, да и у всей бригады, хватает, платят аккуратно пятого и двадцатого, барак — сухой, топливом и всем прочим обеспечены.

— Замечательно! — воскликнул адмирал. — За последнее время редко приходится принимать таких посетителей. Другие прямо с порога: крыша течет, спим вповалку, топить нечем, с водой мучаемся!

— Этого тоже хватает, — согласилась Аннушка. — Ежели закорневиться в вашем городе, тогда без воды даже тонкой ветки не вырастишь. Мы тут временные, товарищ адмирал. Сами елецкие. Сложим вам город и пойдем дальше, куда трест пошлет. Не в этом дело… — Аннушка для большей задушевности беседы хотела ближе придвинуть кресло, но оно стояло как привинченное. — Вообще, товарищ адмирал, с жильем очень туго. Развалка в городе, землянка в деревне. Разницы нет. По радио передавали: из землянок надо всех вызволить, к нам, к строителям, обращались с призывом… Вы, случаем, Чумаковых не знаете, товарищ адмирал?

Михайлов откинулся в кресле, засмеялся, поднял многозначительно вверх черные густые брови, а указательный палец положил на краешек стола, покрытого прозрачным куском авиационного небьющегося стекла. Казалось, разгадав незамысловатую хитрость этой милой каменщицы, он сам почувствовал облегчение.

— С того бы и начинала, Хариохина. О Чумаковых все знаем!

— Знаете? Неужто все? — Мелкие росинки пота показались у нее на верхней губе. Заглохшие к зиме веснушки от сильного волнения выступили яркими пятнами возле вздернутого носа и на свежих ее щеках, сохранивших еще чисто девичью округлость.

— Знаем. — Михайлов перелистал настольный календарь. — Даже отметил себе для памяти. «Чумаковым- — квартиру». Видите? Черными, вернее, фиолетовыми чернилами на белой бумаге. Знаем — у Чумаковых разбомбило площадь, дети храбро отдали жизни за Родину, жена погибла. Председатель горсовета горой стоит за Чумаковых и меня, как депутата, полностью сагитировал. Так и скажите Гавриле Ивановичу… Позвольте, кажется, я не угадал?

— Вроде так, — мягко подтвердила Аннушка. — Если квартиру выгадаете для них — хорошо. Передам о ваших заботах. Нужно. Живут в развалинах, в балке. Конечно, многим не лучше приходится, а все же Чумаков — особая статья. Ему Севастополь не выгода, не пятое и двадцатое, а вся жизнь. У него тут корни… Только я обращаюсь к вам по другому делу, товарищ адмирал. Насчет старшей дочки Гаврилы Ивановича, Катерины. Слежу я за ней, а могу недоглядеть, товарищ адмирал. Был случай, хотела руки на себя наложить, в бухту головой…

— Что такое с ней случилось? — спросил адмирал. — Кто-нибудь обидел?

— Обидел, товарищ адмирал. Обидел. Угадали вы, — резко ответила Аннушка. — Помогите ей…

— Слушаю вас… Говорите. — Михайлов отмахнулся от заглянувшего в дверь адъютанта: — Пусть подождут! Извинитесь за меня! Продолжайте.

— Так вот, товарищ адмирал…

И по-хорошему, не скрывая ничего, Аннушка рассказала о Катюше.

— Некрасиво поступил, обещал жениться и даже письма не напишет, — заключила она.

Михайлов задумался.

— Любит она его? — спросил он серьезно.

— Любит! В том-то все дело. Не один день я с ней душа в душу проговорила. Если любишь, на все пойдешь. Женщина, как пчелка, на цветок летит, абы роса на нем и запах… И на ядовитый может сесть, ежели приглянется, честное слово…

Михайлов любовался безыскусственной взволнованностью Аннушки и слушал ее не перебивая.

— Охраняю я ее от сплетен. Дурной слух как едкий дым. Отец ничего не знает. Успокаиваем его.

— А тот знает?

— Кто?

— Обманщик.

— Еще нет.

— Так, может быть, он и не обманщик?

— Трудно ответить, товарищ Михайлов. Знаю я подобных субчиков. Так и шныряют, и ищут, где плохо лежит…

Полная добрых надежд, ушла из штаба Аннушка. Обещал адмирал. Такой зря не пообещает.

Михайлов соединился с Ленинградом и попросил к телефону замполита военно-морского училища.

«…Бывает так. Прежде всего — моральные категории. Честь моряка? Безусловно. Каков он человек? Если порядочный, пусть напишет ей, успокоит».

Близко к полуночи Михайлов появился у командующего, нагруженный, как мул. Неотложные жилищные дела. Несколько военных и горкомовцев планировали вместе с командующим строительство фактически нового города.

Один из них, Иван Васильевич, сугубый реалист, отчаянно измученный, забился в глубочайшее кресло, как суслик в норку, и дымил дешевым крепким табачищем.

— Сбегу, — бормотнул Иван Васильевич, увидя приподнятые брови Михайлова, — пойду ватажком в артель. Буду сыпать сети… Клянусь, точная фактическая справка.

— От этого? — Михайлов тяжело ткнул в лиловую папку «Жилищные дела».

— Да! Все полы оборвали мне ваши моряки. Что делать, не знаю.

— Площадь-то входит в строй?

— Как ведро воды в Кара-Кумы.

— Ну, ну, сгущаешь, Иван Васильевич.

— Дело с квартирами и в самом деле серьезное, — сказал командующий. — Следует докладывать правительству, товарищи. Иного выхода нет…

Все придвинулись к столу.

…В четвертом часу ночи месяц, будто отточенный серп, поднялся над темным городом. Три машины отъехали от штаба и поднялись вверх, к развалинам института имени Сеченова.

— Если бы кто-нибудь из всевышних увидел наш город, миллиардов не пожалел бы, — сердито пробурчал Иван Васильевич.

— Не пожалеют, — сказал Михайлов, — разберутся.

Иван Васильевич отмахнулся:

— Если бы только мы одни…

Мощный крепостной прожектор поднялся кверху и, как меч, искрящийся булатной сталью, рассек тяжелую темноту неба, потом опустился и выхватил кусок суши. Мелькнули черные точки амбразур давно заброшенной батареи, похожей сейчас на остатки укреплений древних алано-сарматов. Голубоватые огни заплясали на скелетах погибших кораблей и судов, громоздившихся у низких высот Северной стороны, осветили белую швартовую бочку, скалы, строящиеся здания и руины, купол собора и краны, похожие на опустившихся для отдыха фантастических птиц…

И когда в темноте внезапно возникает луч, глаза невольно обращаются к свету…

VII

Когда-нибудь добрый свидетель рассмотрит и летописно опишет все свершения на Крымском полуострове. Мы видели Крым в дни войны, бродили в запущенных яблоневых садах, где топтались пехотинцы, готовясь к штурму, и полевые кухни варили кондер с лавровым листом. Мы видели в прах поверженную Керчь, рухнувший Севастополь, развалины Ялты, доты «Вюртемберг» на евпаторийских пляжах, где, казалось, навсегда умолк смех детворы и погасло мирное солнце. Выжженные высоты Мекензии и Сапун-горы, опустошенные кварталы Старого Крыма, пепелища Дуванкоя взывали к отмщению и труду. Возмездие свершилось на апокрифической голой степи Херсонеса, и долго еще черноморские волны полировали ожерелье вражеских костей, брошенное в пену прибоев.

Чудо свершалось. Среди всеобщих огромнейших забот находились и время, и деньги, и материалы, чтобы отстроить Керчь и Севастополь, Ялту и Евпаторию, Феодосию и Симферополь. А села будто руки чародеев выпиливали из податливых кусков сказочного камня. Переселенцы поднимали к плодоношению земли древней Таврии, украшали их садами и лозой виноградной.