Иван Шамякин - Сердце на ладони Страница 39

Про голубей сообщил после обеда, когда вышли во двор. Сдержанно, как бы между прочим.

Ярош все понял. Сказал даже как бы с обидой:

— Что ж ты молчал? — и сразу полез на крышу веранды. Через несколько минут веселый пронзительный свист разбудил предвечернюю тишину леса и луга.

Вечером приехал из города Шикович. Жгли костер и варили уху: Ярош с сыном успели наловить рыбы.

Еще сырой от вчерашнего ливня хворост горел ровно и нежарко. Уха варилась долго. Ели ее уже поздненько. Накормили детей.

— Наташа и Витя! Спать!

— Мама!

— Спать. Спать.

Дети нехотя направились к даче.

— Ты безжалостная, Галя. Виктор собирал дрова и ловил рыбу, — заступился Шикович.

— Галя лучше педагог, чем мы с тобой, — заметила Валентина Андреевна.

— Правильно, жена. Педагоги мы с тобой никудышные.

— Как там Владислав? — спросил Ярош.

— Работает.

— Ты его видел?

— Разве ему до сына! Он весь в подполье.

— Не иронизируй над серьезными вещами. Сын избегает встречаться со мной. Ему стыдно. Приезжал Тарас.

Женщины сидели на лавочке, мужчины по-турецки на влажной земле, друг против друга. На газете лежали хлеб, огурцы. У могучего дуба — бутылочка; в стекле отражался огонь, и бутылка выдавала себя этими пунцовыми отблесками. Шикович протянул к ней руку.

— Старуха, тебе налить?

— Налей, дедуся.

— А тебе, Галя?

— Ты так предлагаешь, что, если бы и хотела, отказалась.

Кирилл захохотал:

— Галя, ты великий психолог! Я таки подумал, что святой водицы этой мало на две такие криницы.

— Ты криница? Кладезь мудрости? — отпив глоток водки, засмеялась Валентина Андреевна.

— Не ценишь ты своего мужа. Грешница! Покарает тебя бог.

Ярош отдыхал. Ему не хотелось ни говорить, ни думать. Он смотрел в огонь, любовался отблесками пламени, углями, янтарными каплями смолы, выступившими на тонком суку. Красивые какие. Жаль, что они сгорят. И в этот миг впервые после того, как уехал из больницы, шевельнулась в душе тревога за Зосю. Но он отогнал ее. Ничего не случится. Еще вчера Зося пришла в себя. Сегодня смотрела на него с благодарностью ясными глазами. Попробовала улыбнуться. Прошептала: «Мне легко дышится!» Да, теперь ей будет легко дышать и легко ходить по земле! Ярош думал об этом с радостью.

Кирилл рассказывал о своих поисках, о разговорах в КГБ и горкоме.

Ярош удивился:

— Есть дело на Савича? На мертвого?

— Ты же сам говорил, что в твои обязанности подпольщика входило собирать сведения о тех, кто сотрудничал с оккупантами. Не из спортивного интереса и не для мемуаров это делалось.

— Да, — задумчиво согласился Ярош. Галина Адамовна протянула ему мисочку с ухой.

— Благодарю, — сказал отчужденно, пригубил ложку, поставил мисочку на край лавки. — Горячо, — и повернулся к Шиковичу: Слушай, Кирилл, а стоит ли ворошить это дело?

— Ну, знаешь! — Шикович даже вскочил от возмущения.

— Погоди, не горячись. Пусть меня простят, но я не верю в объективность дел, которые заводились в то время… если уж заниматься этим, то позже, когда затянутся раны… Самое драгоценное качество памяти — способность забывать… Если бы ничто не забывалось, человечество погибло бы.

— Странная у тебя философия!

— Я думаю о живых людях, об их сердцах.

— Ты думаешь о Зосе.

«Почему он так волнуется за нее?» Встревожилась Галина.

Ярош взял свою мисочку, начал хлебать уху. Кирилл подкинул в костер веток. Огонь притух, и в темноте лиц не было видно.

— Так вот что я тебе скажу! — прозвучал, казалось, издалека, голос Шиковича. Может быть, ты забыл или хочешь забыть. Утебя работа не менее героическая, чем в подполье. Наука, у которой ты жалеешь оторвать даже минуту на что-нибудь другое. Но имей в виду, что Зося ничего не забыла и никогда не забудет. И миллионы не забудут. И ты не оберегай ее от прошлого.

Сучья с той стороны, где сидел Ярош, разгорелись, и огонь осветил его фигуру. Багровый от бликов пламени, большой и неподвижный, как статуя, с мисочкой в руках, он напоминал вождя неведомого племени, племени необычайно сильных и красивых людей. Галина, взглянув на него, почувствовала острый приступ страха от мысли, что может потерять его. Валентина Андреевна смотрела на Яроша с восхищением и тайной женской завистью.

Он шевельнулся и кинул пустую мисочку во тьму.

— Так и я тебе скажу. Слушай. Ты ведь не исследуешь подполье во всем его объеме. Ты как детектив. Тебя захватила история одного человека, его загадочная смерть, и ты обрадовался случаю, увлекся острым сюжетом.

— Его всегда влекло к детективу, — сказала Валентина Андреевна. Ей было хорошо, весело и хотелось стравить мужчин в споре.

— Но ты ничего этого не найдешь. Теперь я больше чем когда бы то ни было уверен, что Савич не был ни врагом, ни героем. Он обыкновенный старый врач, который хотел помогать людям в любых условиях. Инфекционист, он боялся эпидемий, неизменных спутников войны. Чтобы следить за санитарным состоянием родного города, пошел на службу к оккупантам. Вот тебе твой детективный сюжет.

Огонь охватил весь костер. Свет его вырвал из мрака большой круг, несколько дубов; сосен и удивительно окрасил их: кора сосен покраснела, а мох на старых дубах превратился в иней, седой-седой. Вверху, потревоженная горячим воздухом, зашелестела листва. Стрелял золотыми пульками-угольками костер. Ярош приподнялся на руках и отодвинулся подальше от огня. Шикович стоял по другую сторону костра, широко расставив ноги, заложив руки за спину.

— То, что ты рассказал, доктор, уже отличнейший сюжет. Но я не сюжета ищу, пойми. Савича считают предателем. А ты вот утверждаешь, что он честный человек, пускай и не герой. Так что же по-твоему? Пальцем не шевельнуть, чтоб доказать его невиновность, реабилитировать еще одно доброе имя? Шикович ждал возражений. Но Ярош молчал: возразить было нечего. Более того, он не понимал самого себя — почему вдруг ему вздумалось отговаривать друга от такого почетного и благородного дела? Нет, он, пожалуй, понимал почему: он думал об этом еще в больнице. Теперь, когда Зосе сделана, он уверен, удачная операция и она, по сути, начнет новую жизнь, новую во всех отношениях (об этом он позаботится), ему не хочется, чтоб ей напоминали о прошлом. Хорошо, если Шиковичу удастся доказать невиновность Савича. Он, Ярош, уверен, что Савич честный человек, честный врач. Но если не будет найдено документов, подтверждающих его связь с подпольщиками, с партизанами, это останется только его личным убеждением или столь же личными домыслами Кирилла. Зосе вряд ли это поможет.

— Молчишь? — победоносно воскликнул Шикович. — Вспомни, что равнодушие к судьбе людей, которых мы знали, с которыми работали, которые учили нас, принесло в известное время огромный вред. Да, я поставил в центре дело Савича, потому что нельзя охватить все сразу. Но, знакомясь с документами, я обнаруживаю все новых и новых героев. Разве ради этого не стоит почихать от архивной пыли? Разве пыль эта вредная? — наступал Кирилл так рьяно и решительно, что едва не шагнул в огонь. Попятился, завопил весело:

— Горю, спасите!

Валентина Андреевна засмеялась. Антон чуть улыбнулся.

14

В папке было немного документов. Кроме них, фотография размера открытки. Спокойное, с широким лбом и глубокими залысинами худощавое лицо человека лет шестидесяти. Вот он какой, Савич!

Донесение безыменной разведгруппы о предателях и националистах, занимавших руководящие должности в управе и полиции. Бургомистр Тищенко стоял в этом списке первым. Лучинский вторым, Савич девятым, предпоследним. Очевидно, донесение передавались группой по радио, и потому характеристики были весьма лаконичны: один-два факта, без всяких комментариев.

«Тищенко Никодим Федорович, бургомистр. При организации гетто собственноручно расстреливал евреев, убивал детей.

Лучинский (Склота, Усов Иван Селивано-вич), начальник полиции, шпион, агент СД. Пытает арестованных. Руководит расстрелами. Повесил девять колхозников села Волотичи, заложников».

Самая развернутая характеристика давалась редактору фашистского листка, националисту Хмаре — на добрый абзац. Против фамилии Савича стояло:

«Заведует отделом управы. Заражает людей инфекционными болезнями».

В то суровое военное время, когда каждого работавшего у немцев считали врагом, и такое огульное обвинение казалось убедительным. Безусловно, и лейтенант Шикович тогда поверил бы ему: все может сделать человек, который пошел на службу к фашистам! Но теперь, зная Савича по рассказам Яроша, Шикович понял, что у разведчиков не было ни одного факта преступной деятельности врача-инфекциониста, кроме того, что он заведует отделом управы, и они явно домыслили это — «Заражает людей инфекционными болезнями». Каких людей? Какими болезнями? Шикович не утерпел и высказал свои соображения капитану Сербановскому. Тот оторвался от бумаги, которую просматривал, внимательно выслушал, неопределенно хмыкнул, сказал: