Максим Горький - Под чистыми звездами. Советский рассказ 30-х годов Страница 39

Он влюблен. Он, усталый, не раздеваясь прилег на кровать, и ему мерещится девичья улыбка, легкий стан, веселый каштановый локон. Он не знает, что косы давным-давно отрезал парикмахер и девичья улыбка запаяна рыжим металлом…

«Между прочим, терпеть не могу, когда старухи красят губы, — подумал злобно Дмитрий Павлович. — Сколько раз я об этом говорил Соне, — бесполезно, как об стену горох… Ничего он этого не знает. А может, ему и не надо знать? Нет, пусть знает. Вот напишу ему письмо со всеми подробностями, и он успокоится. Войдет в рамку, не будет мучиться. Нет, — возразил сам себе Дмитрий Павлович, — так не надо. Это хорошо, что он влюблен. Наоборот, надо ему написать письмо от имени Сони. Таким, как он, нужна нежность, и для дела это пользительней. Напишу ему длинное теплое письмо — пусть радуется, сучья лапа, лучше работать будет», — подумал любовно об инженере Дмитрий Павлович.

И, как всегда в минуты хорошего настроения, он снял очки, долго протирал кулаками близорукие глаза и улыбался. Его очень развеселила мысль написать Борису Гурьину письмо от имени Сони. Ему захотелось сейчас же написать, немедленно.

И уж начало вертелось в голове: «Дорогой Боря! Я получил ваше письмо». Не «получил», а «получила». Ты, конспиратор!

В этот вечер он все-таки не написал Борису Гурьину. Письмо его он положил в верхний ящик письменного стола и решил завтра или послезавтра обязательно написать.

«А сейчас, — сказал Дмитрий Павлович громко самому себе, — хватит, товарищ Непряхин, пустяками заниматься, а извольте-ка составить конспект — не забудьте, что завтра в десять часов утра заседание в институте».

Дмитрий Павлович был чрезвычайно загружен. Он читал лекции, он вел семинар по философии среди аспирантов-зоологов, он писал статьи в научных журналах, и, кроме еще многих других общественных обязанностей, он работал в институте методов дошкольного воспитания. Там была его основная работа.

Только через три дня вечером он вспомнил об инженере.

Вспомнил, улыбнулся и, на этот раз не откладывая, написал письмо Борису Гурьину:

«Дорогой Боря!

Простите, что я вам не сразу ответила. Ваше письмо застало меня врасплох. Четырнадцать лет мы не виделись с вами.

Кажется, так? Да. Четырнадцать лет прошло! Как много! И какое время! За эти годы люди так сильно переменились, в том числе и я. К лучшему ли? По-моему, к лучшему. Если тогда моя жизнь, так же, как и жизнь моих подруг, ограничивалась пустяками, то сейчас об этом времени стыдно вспомнить. Революция очень многое заставила переоценить и многому научила („Черта с два она тебя научила, — подумал про свою жену Дмитрий Павлович, — какой была дурой, такой и осталась“).

Лично я собою недовольна. И, главным образом, недовольна потому, что у меня нет никакой специальности. Когда я читала ваше письмо, я завидовала. Вы счастливый человек, Борис. Вы строите, вы увлечены. Это очень хорошо. А я — домашняя хозяйка. Это меня угнетает. Правда, я много читала, читаю („Много ты читаешь! Газету до сих пор не могу заставить ее прочесть!“). Но ведь это не то! Я не чувствую живого дела.

Все заняты полезным делом, а я одна в стороне. Это очень обидно. Вот и муж, Дмитрий Павлович, я его целыми днями не вижу. У него лекции, заседания, собрания, а станешь говорить ему о себе, он только отмахивается — женские капризы. Ну какие же это капризы? Он меня любит, но что мне с того! Ведь сейчас любовь не заключается в том, чтоб кормить и одевать свою жену. Не правда ли, Боря? Вот видите, в первом же письме как я с вами разоткровенничалась. Это потому, что я чувствую, что такие люди, как вы, которые находятся в самом пекле строительства, меня скорей поймут. Ладно. Хватит ныть!

Пишите чаще, я вам с удовольствием буду отвечать. Пишите о себе и о своей работе.

Всего доброго.

С. Н.

P. S. Кладбищенскую тишину гоните ко всем чертям, она вам не к лицу».

И затем, немножечко подумав, прибавил:

«Пишите до востребования, мне. На этот счет у меня коекакие соображения, когда-нибудь при встрече объясню.

С.»

«До востребования! — это я здорово придумал, — похвалил сам себя Дмитрий Павлович. — Влюбленные любят такие штучки».

Через четыре дня от Бориса Гурьина пришло письмо в голубом конверте:

«Сонечка, родная! Я сегодня утром, когда был на работе, получил ваше письмо. Вы не знаете, как я обрадовался. Я весь день чувствовал себя, как на качелях. Мне работалось легко и весело. Ведь я уже думал, что вы не ответите. И вдруг — письмо. И какое прекрасное письмо!

Я так рад, я прыгал от радости. Я так волновался, что даже не мог есть. Это у меня еще с детства — перед экзаменами, перед поездкой и вообще накануне каких-нибудь событий я ничего не ем. Одно плохо — не с кем поделиться своей радостью, а так хотелось бы. Но все очень заняты. Из Америки уже начали прибывать станки. Четыре станка установлены и на следующей неделе начинают работать — изготовлять пробные тракторы. К апрелю мы установим около половины, а к октябрю 1930 года — всю тысячу. В первый год нам предложено выпустить двадцать пять тысяч тракторов. Это страшно много для нового, только что пущенного завода, и у нас есть сомнения на этот счет. Боюсь, справимся ли мы. Хотя все зависит от темпа работы. Наши инженеры и рабочие каждое утро идут на работу, точно в драку. И лично я сегодня дерусь за десятерых, и это все потому, Соня, что в боковом кармане моей тужурки лежит ваше письмо.

Мне очень жаль, что вас угнетает состояние домашней хозяйки. Это действительно нехорошо. Но я удивлен, почему ваш муж не помогает вам приобрести самостоятельность („Еще мной недоволен“, — подумал Дмитрий Павлович). Ведь вы могли бы, наконец, учиться. В Москве так много возможностей.

Я вам очень сочувствую, Соня, и думаю, что не все еще потеряно, особенно если вы это сами сознаете.

Конечно, ваше призвание — это не роль домашней хозяйки.

Ведь вы когда-то пели. По-моему, вы даже собирались в консерваторию. Вы бросили петь? Почему? Напишите. Напишите больше, и о себе как можно больше. Вы не отчаивайтесь, Соня.

Я убежден, что вы еще найдете себя. Будьте здоровы. Целую руки.

Ваш Б. Гурьин.

Теперь, когда я уже одно письмо от вас имею, то надеюсь получить и второе. Не правда ли, Соня?

Б. Г.»

«Обязательно подучишь, голубчик, — усмехнулся Дмитрий Павлович. — Сегодня же ночью нацарапаю».

Но выполнить данное обещание Дмитрию Павловичу не пришлось. Он вернулся поздно, усталый. Было начал писать письмо, но не оказалось нежных слов. Он даже искал их почему-то в энциклопедическом словаре. На букву «л» он нашел «Люблино», но это просто город. Вот есть еще «Любим». Про это словарь сообщал кратко — ст. Сев. ж.-д.; 4 т. ж. Лесопильный завод.

Он искал на букву «м» и на букву «р». Там не было нежных слов. Там все было: и Мария Стюарт, и Марк Аврелий, и марказит, и Марица, и маринад, а нужных слов не было. Тогда он вынул из письменного стола пачку Сониных писем и подумал: «Может быть, отсюда что-нибудь украду». Но украсть ничего нельзя было. Не писать же ему: «Внутри тяжелая тоска. Серо и слякотьно. Так скучно, что плачу. В общем нервы крутят. Хочу весны и мимозь».

«Боже мой, — подумал Дмитрий Павлович, — какая безграмотная и пошлая галиматья, и почему это она так мягкий знак любит…» Все письма кончались: «Обнимаю и целую, крепенько-крепенько».

«Это бы ничего, — рассуждал Непряхин, — но со второго письма уже „крепенько-крепенько“ не слишком ли рано?.. „Мне так хочется, чтобы вы приехали. Я очень хочу вас видеть…“

Этого ему писать ни в коем случае нельзя. Да еще „очень“ большими, жирными буквами, да еще с многоточиями… Ни в коем случае нельзя. Эта сучья лапа моментально сорвется с работы и прискочит в Москву. Что я тогда буду с ним делать?»

Из Сониных писем украсть ничего не удалось. И так как уже был поздний час, Дмитрий Павлович спрятал письма и сказал: «Ничего не выходит, Боричка, придется тебе немножечко потерпеть. На влюбленных это тоже хорошо действует».

Но Гурьин не терпел. Через неделю, когда Непряхин зашел на почту, он получил сразу два письма.

Первое:

«Сонечка, родная!

Что случилось? Почему вы не пишете? Одно письмо прислали и замолкли. Это же нехорошо. Ведь вы обещали писать. Ведь вы же знаете, как мне дороги ваши письма. Я по-прежнему много работаю, но последние дни мне что-то скучно, я быстро устаю, и ничего не хочется делать. Вы не пишете. Холодно. Потом бытовые условия у нас плохи. Особенно на постройке (в городе лучше). Все это, конечно, мелочи, но это раздражает. Мне, например, мало одной пачки папирос, а их нет. Я курю много.

В столовой грязно. Все это бесит и волнует. А тут еще и вы не пишете.

Вчера вечером я был в городе у одного приятеля инженера.