Илья Маркин - Курский перевал Страница 39

— Для нашего фронта нужна своя, отдельная дорога, — высказал Хрущев мысль, которая давно волновала и мучила его.

— Но где, где она? — с болью воскликнул Ватутин. — Все противником перерезано.

— Нужно строить!

— Строить? — живо переспросил Ватутин и, облокотись на подоконник рядом с Хрущевым, едва слышно проговорил: — Чем, какими силами, Никита Сергеевич? Все же брошено на создание обороны. Ни одного свободного сапера, ни одного дорожника.

— И все же строить надо. Без самостоятельной дороги мы задохнемся, — после долгого молчания сказал Хрущев.

Ватутин ничего не ответил, и по его молчанию Хрущев понял, что он вряд ли верит в возможность постройки даже десятка километров новой железной дороги. Мысли его сейчас, видимо, опять сосредоточились на автобатах, авторотах, на конном транспорте, который, как кандалы, висел на ногах армии.

— Николай Федорович, сколько напрямую между Ржавой и Старым Осколом? Это же ваши почти родные места, — сказал Хрущев.

— Нет, мои южнее, Валуйки. А между Ржавой и Старым Осколом около ста километров, — ответил Ватутин и, повернувшись к Хрущеву, с надеждой спросил: — Так что и вы думаете соединить дорогой Ржаву и Старый Оскол?

— Это, пожалуй, единственный выход. Кратчайшее расстояние между двумя железными дорогами. И местность не трудная, почти равнина, ни одной большой реки. И строительство мостов не затруднит, и земляных работ меньше.

— Так это же, Никита Сергеевич, моя мечта! Не однажды во сне видел эту линию.

— Видите, как здорово получается: у нас с вами и сны одинаковые, — звонко рассмеялся Хрущев. — А я во сне даже на первом паровозе по этой дороге ехал. Вот что значит земляки: вы уроженец Воронежской области, а я — Курской. Видимо, надо подсказать кадровикам, чтобы земляков обязательно вместе, на одну работу ставили.

— Эх, Никита Сергеевич, — нахмурился Ватутин, — во сне-то и на Луне побывать можно. А проснешься — и опять грешная земля под ногами.

— Сделаем, Николай Федорович, сделаем! — левой рукой Хрущев с силой обнял Ватутина. — Сон в явь превратим. И сделает это, как вы говорите, все тот же царь природы. Вот что, Николай Федорович, — распрямясь, продолжал Хрущев, — давайте решим так. Соберите специалистов и поручите им подсчитать, какие нужны работы и сколько времени понадобится для строительства дороги. А я сегодня же свяжусь с секретарями Воронежского и Курского обкомов и выясню, что они могут дать для строительства.

— Так вы рассчитываете на силы местного населения?

— Именно!

— Да… — задумчиво протянул Ватутин.

— А вы что думали, что я буду просить у правительства специальные строительные организации?

— Честно говоря — да.

— Слушайте, по секрету, — склонился к уху Ватутина Хрущев. — Бес-по-лез-но! Все на спецстройках. Ничего даже относительно свободного нет.

— Да, — повторил Ватутин, — а я — то уж было размечтался об эшелонах боеприпасов, вереницах цистерн с горючим…

— Так вы что, сомневаетесь в силах местного населения? — отстраняясь от Ватутина, сухо спросил Хрущев.

— Никита Сергеевич, вы же сами знаете, сколько сил вложило местное население в строительство обороны. Только одна Курская область уже послала больше двухсот тысяч человек на рытье траншеи и окопов и посылает еще сто тысяч…

Ватутин не договорил. Где-то совсем недалеко в небе послышался слабый потрескивающий рокот мотора. Даже в тишине безмолвной майской ночи звук этот казался слабым, неуверенным, готовым вот-вот оборваться.

— «Кукурузники»? — тихо спросил Хрущев.

— Да. По плану перед рассветом пустили две эскадрильи потрепать нервы немцам.

— Фанера и дерматин, моторишко почти автомобильный, а летят, летят! Летят, Николай Федорович, ведь летят! — глядя в небо, вполголоса проговорил Хрущев. — И не просто летят, — с силой продолжал он, — а на противника, под огонь, под прожекторы…

— Что же делать, настоящих-то ночных бомбардировщиков нет, — с досадой сказал Ватутин, — а бить противника нужно. Вот и приходится…

— Замечательные у нас люди! — воскликнул Хрущев. — И не только в авиации, не только в армии.

За первым самолетом протрещали в воздухе второй, третий. Потом послышались такие же слабые потрескивающие звуки с другой стороны, и вновь все окутала предутренняя тишина майской ночи.

Хрущев и Ватутин молчали. Из низины, где лениво катился еще не набравший силы Псел, тянула прохладная сырость. Вскоре послышались отдаленные глухие взрывы, вспыхнул едва заметный луч прожектора, еще несколько раз рвануло, и, приближаясь, все так же чуть слышно, но уже облегченно и спокойно застрекотали немудреные моторы.

— До утра еще по одному рейсу сделают, — проговорил Ватутин, — а если бы вместо них да тяжелые бомбардировщики пустить…

— Будут у нас и тяжелые, и сверхтяжелые, и ракетные, а пока…

— И все-таки, Никита Сергеевич, — вернулся Ватутин к тому, что особенно волновало и тревожило его, — решающими в наших действиях при наступлении противника будут глубокая оборона и сильные резервы.

— Именно сильные резервы, — подчеркнул Хрущев, — и не только у нас на фронте, но и у командующих армиями, у командиров корпусов, дивизий и даже у командиров рот.

— Везде нельзя быть сильным, — высказал свою тревогу Ватутин.

— Безусловно, — согласился Хрущев, — да это просто невозможно. И именно потому, что нельзя быть сильным везде, нужны разведка и крепкие резервы.

Говоря вполголоса, они сидели у окна и смотрели в сад. На востоке уже светлело небо. В раскинутых на пригорке домиках Обояни кое-где над крышами вились сизоватые дымки…

XXV

Генерал Решетников, всегда горячий и возбужденный, день и ночь разъезжал по соединениям и частям Воронежского фронта. Запыленный, с усталым обветренным лицом, до предела набитый новостями, он возвращался в Обоянь, докладывал, что видел, в Генеральный штаб и, бегло поговорив с Бочаровым, вновь катил туда, где еще не успел побывать.

Вся тяжесть работы внутри штаба и вся бумажная волокита, как называл Решетников изучение штабных документов, легла на плечи Бочарова.

Жизнь на фронте, казалось, раз и навсегда вошла в проторенную колею, из которой не было никакого выезда.

Наши войска зарылись в землю, опутались колючей проволокой, обставились минами и по ночам все продолжали рыть и улучшать траншеи, ходы сообщения, землянки, блиндажи, вбивать новые колья проволочных заграждений, ставить еще и еще противотанковые и противопехотные мины. В ближних и дальних тылах, где стояли вторые эшелоны и резервы, шли, почти как в мирное время, занятия по боевой подготовке. А ночами, так же как и в главной полосе обороны, продолжались земляные работы. В штабах были давно разработаны планы отражения вражеского наступления. И теперь эти планы только уточнялись, дополнялись, наращивая и развивая в деталях, что и как должен делать каждый в различных условиях обстановки.

Тихо и спокойно было и в стане противника. Там, как доносила разведка, также росли новые траншеи и окопы, тянулись ряды колючей проволоки, проводились занятия и учения, что-то обсуждали и решали генералы и офицеры в штабах.

Наиболее оживленно было в дальних тылах и той и другой стороны. Между Полтавой, Харьковом, Белгородом, Сумами тучи пыли скрывали шоссейные и грунтовые дороги. На аэродромы прилетали все новые партии самолетов. По железным дорогам, забивая и так до предела забитые узловые станции, нескончаемым потоком шли воинские эшелоны. То же происходило, как сообщал штаб Центрального фронта, и в районе Орла, где готовилась к наступлению на Курск вторая ударная группировка немецко-фашистских войск.

В тылах советских войск — а тыл Воронежского и Центрального фронтов составлял, по существу, весь Курский выступ с центром в городе Курске — особенно напряженно было на дорогах. Несколько разбитых, с едва восстановленными мостами шоссейных и мощенных камнем дорог не могли вместить всего множества грузовиков, тягачей и повозок, бесконечным потоком тянувшихся по ночам из Курска и в Курск, где был один-единственный пункт, принимавший железнодорожные эшелоны для двух фронтов. По праву сильного водители грузовиков и тягачей оттесняли конные повозки на обочины, прижимали их к кюветам, а иногда и вовсе сталкивали с дороги.

Ездовые, плюнув на проторенные дороги, где властвовала техника, поворачивали своих коней в стороны и ломились напрямую через поля, балки, холмы и увалы. Так появился тот словно заколдованный лабиринт бесчисленных дорог, во всех направлениях исхлеставших всю территорию Курского выступа. Над этим лабиринтом, так и не сумев разгадать его, всю весну и лето ломали головы лучшие немецкие разведчики. Что творилось там, где сорока-пятидесятилетние советские ездовые, эти степенные, внешне неторопливые и всегда удивительно разношерстно одетые солдаты, прекрасно ориентировались, даже в пыли и кромешной тьме безошибочно отыскивая свои части и подразделения.