Евгений Марысаев - Голубые рельсы Страница 39

— Ну! Не тяни! — нетерпеливо сказал Эрнест.

Каштан молча вытащил из кармана пиджака красную пурпурную коробочку. Внутри на малиновой бархатной подкладке лежал орден Ленина.

— Это… это тебе? — задал Толька глупый вопрос.

— Да вроде мне, Толик… — не очень-то уверенно ответил Каштан.

— Рассказывай все подробно! — попросил Эрнест.

— Обождите, очухаюсь… — выдохнул бригадир. — В городе я прежде всего Седого навестил. Дела у него пока неважные. С позвоночником шутки плохи. Я спрашивал врачей: допустят ли его к полетам? Сказали — нет. А Седой даже не спрашивал. Уверен, что будет летать. Без неба ему жизнь не в радость. Кто-кто, а он своего добьется, будьте уверены. Потом сразу на аэродром. Понимаете, братцы, в неведении до конца оставался, хотя понимал, что в Москву просто так побалакать не вызывают. А как узнал — ей-ей, чуть в обморок не свалился. Так и ляпнул: «Да за что?! Мне-то за что?» — «Заслужили», — отвечают. «Да чем?!» — «Трудом своим, разумеется». И начали: в четырнадцать лет уже в леспромхозе работали, мол, еще там в передовиках ходили, важную и нужную стройку Березовую — Сыть от первого до последнего костыля прошли, ну, Дивный — Ардек еще припомнили. А я им свое заладил: «Да таких, как я, у нас на стройке сотни! Да положено ли мне в такие-то годы и такой орден получать? Проверьте хорошенько, ошибочка вышла!» В ответ усмехаются: «В таких вещах, товарищ Сибиряков, ошибки быть не может. Награждено молодежи предостаточно, правда, не по двадцать три им, а чуть больше. И это естественно: сейчас на переднем крае пятилетки у нас — молодежь».

Каштан немного передохнул, вытащил из кармана мятую пачку папирос. Она оказалась пустой. Он с досадой швырнул ее на стол и продолжал:

— А потом я страху, братцы, натерпелся!.. Да, прежде скажу: в своем затрапезном костюме идти туда, конечно, не мог, а новый, как назло, купить не на что — только-только деньги матушке перевел, в обрез осталось. Поделился своим горем с одним москвичом. Тот, значит, надоумил взять напрокат. Взял… Когда это было?.. Да, третьего дня, поутру. А потом сижу в огромном зале, вокруг все так и сияет. Все вроде бы спокойные, а меня колотун пронял. Рукам, думаю, надо занятие какое-нибудь найти, а то они в пляску пустились. Одну, значит, в карман сую, другой пуговицу на пиджаке крутить начинаю. Докрутил до того, что она оторвалась. И слышу вдруг, будто сквозь сон: «Сибирякову Ивану Степановичу…» Как по ковру шел, как орден мне вручали — убейте, ничего не помню! Осрамился, видно, дальше некуда…

Не осрамился Каштан. В сверкающем зале по ковру он шел обычной своей твердой, немного вразвалку, как после смены, походкой, и лицо его было строго и сосредоточенно. Увидели все это скоро в клубе в «Новостях дня».

А красивую красную коробочку он спрятал в чемодан и, когда его спрашивали, почему он ни разу не надел орден, краснел и отвечал так:

— Боюсь, как бы не запылился…

XVII

У Любы был день рождения, ей исполнилось двадцать два года. На свой праздник она пригласила Каштана, Эрнеста, Дмитрия; были еще Любины подружки, соседки по вагончику.

Мужчины побежали в промтоварный магазин купить подарки. Эрнест предложил купить набор хороших духов, маникюрный набор в кожаном футляре. Каштан настаивал на покупке вещей нужных, практических: чашек с блюдцами, косынок. Дмитрий сказал, что нужно купить то и другое.

Эрнест и Дмитрий собирались уже выходить из магазина, когда Каштан сказал:

— Обождите, парни… Вы пойдете наряженные, а я…

БАМ снабжали отлично, одеть Каштана не составило труда. Эрнест и Дмитрий выбрали ему японский костюм, отечественную белую «водолазку», лакированные французские туфли. Бригадир тут же все примерил.

— Ваня, какой ты красивый!.. — невольно вырвалось у молоденькой продавщицы.

Модно и со вкусом одетый Каштан действительно был красив.

— Наговоришь! — отмахнулся он.

Забежали еще в продуктовый ларек, купили шампанского.

Остановились возле Любиного вагончика и трижды прокричали:

— По-здра-вля-ем! По-здра-вля-ем! По-здра-вля-ем!..

Люба открыла дверь. Клубы морозного пара окутали ее. Потом она как бы выплыла из белой кипени и оказалась в ярко-зеленом вечернем платье. Именинница чуть подкрасила губы, слегка подвела глаза. От этого она повзрослела и очень похорошела.

— Событие личное, а не общественное, поэтому не надо так громко, — зябко передернув плечами, сказала она. — Спасибо, что пришли. А где Ваня?.. Позже придет? Проходите… — обратилась она к Каштану и, только теперь узнав его, испуганно добавила: — Ваня, боже мой, Ваня! Какой ты, оказывается…

— Да ну вас всех, аж в краску вогнали! — смущенно и немного сердито сказал Каштан.

Стол, покрытый белой скатертью, ломился от яств. В углу на тумбочке стоял магнитофон. Пили шампанское. Произносили тосты, танцевали, дурачились.

То и дело раздавался стук в дверь, на пороге появлялись парни и девчата из вечерней школы — Любины ученики. Каким-то образом они узнали о дне рождения своей учительницы. Поздравляли, уходили; появлялись другие.

Люба раскраснелась и стала еще красивее. Эрнест любовался ею…

Он присел в углу вагончика, взял какую-то книгу. Подошел Дмитрий, устроился рядом, закурил.

— Эрнест, можно один… нетактичный вопрос? — тихо спросил он, глядя на Любу, которая пригласила Каштана на медленное танго.

— Да, пожалуйста.

— Вам нравится Люба?

Эрнест удивленно посмотрел на Дмитрия. Потом ответил:

— Да. Очень.

— Впрочем, я зря спрашивал. Видел, знал.

— Разве?..

— Мужчины не умеют скрывать свои чувства. — Дмитрий наблюдал за танцующей Любой. — Но я не о том… По-моему, плохо, что она вам нравится.

— Плохо? — Эрнеста словно что-то толкнуло в грудь. — Отчего?

— Поглядите на ее глаза. Неужели они вам и сейчас ничего не говорят?

Эрнест внимательно посмотрел на Любу. Она танцевала и неотрывно, снизу вверх смотрела в лицо Каштана. И как-то сразу, в долю секунды, он понял то, что всеми силами скрывал, гнал прочь, в чем не признавался себе даже в дневнике.

— Это я вам к сведению, выражаясь канцелярским слогом, — сказал Дмитрий. — Всегда лучше знать, чем не знать. Пардон за примитивный афоризм. И вообще, извините… — Он поднялся и предложил всем: — А не погулять ли нам по морозцу?

Люба что-то ответила, но Эрнест не понял смысла фразы.

Каштан помог Любе надеть полушубок. Он был грубошерстный, овчинный. Такая одежда отнюдь не элегантна, но странно, Любе она шла.

— Эрнест, а ты? Разве ты не идешь? — спросила Люба.

— Зачем?.. Да, да, разумеется, — нелепо ответил он.

Морозец — дух захватывает. Под фонарями, освещавшими проспект Павла Корчагина, сказочно искрился снег. Миновали клуб с ярко освещенными окнами. Оттуда лилась музыка. Эрнест и Дмитрий шли вместе, держали Любиных подружек под руки. Каштан и Люба поскрипывали снегом впереди.

С тяжелым чувством Эрнест смотрел на ладную фигуру Каштана, небрежно сдвинутую на затылок шапку с поднятыми, несмотря на мороз, ушами, слышал резвый скрип снега под каблуками его ботинок. Они нагнали Каштана и Любу.

Люба пошла с краю, где был Эрнест, и взяла его под руку. Он взглянул на пушистую Любину шапку-ушанку с выпущенной заиндевелой русой прядью. Эрнесту на мгновение вдруг показалось, что все то, что говорил Дмитрий, — чепуха.

— Что-то холодно, — поежился Дмитрий и предложил: — Стометровку, а?

Все с хохотом побежали вперед. Эрнест удержал Любу.

Тоном постороннего человека, совершенно неожиданно для себя, он сказал:

— А тебе Каштан нравится. Скажи, разве я не проницателен?

Люба остановилась и посмотрела на Эрнеста.

— Нравится? — переспросила она. — Не то слово… Я без Вани, наверное, жить не захочу. А ведь жизнь я люблю, свою работу люблю. А без Вани и жизнь и работа теряют весь смысл… Видишь, скала под луной? Бури, метели, а она стоит, не шелохнется. Вот он такой же крепости, как эта скала. Его ничто не сломит. Да что я говорю! Разве можно здесь словами…

Женщины, оказывается, жестоки. Мужчина в подобном случае поглядел бы, кому все это говорит. Так думал Эрнест.

Или нет, не то… Она просто не замечала его. Не интересовалась она Эрнестом.

— Да, да, вы отличная пара, — тем же легким тоном постороннего человека сказал Эрнест. — Об отношении Ивана к тебе говорить, по-моему, не стоит. Ты сама прекрасно…

— Эрнест, милый, — быстро сказала Люба, взяв его за рукав. — В последнее время мне кажется, что у него была обыкновенная влюбленность и что сейчас она прошла. Прошла, понимаешь? Влюбленность обязательно проходит…

— Чепуху говоришь. Такие, как Иван, не страдают влюбленностью. Они любят. Он захотел скрыть свое чувство, потому что… потому что глупо выставлять его для всеобщего обозрения.