Сабир Азери - В тупике Страница 39

— Ты не зарабатывал, ты воровал…

— Воровал? Ну, назови так. Только что я, по-твоему, один ворую? Да здесь все — все, кроме рабочих, живут за счет этого кирпича, этого песка, этих досок! А если б рабочие могли — они бы тоже… Они бы давно уже все здесь разграбили!

— Так что, по-твоему, — сжал кулаки Кафар, — выходит, все здесь жулики, да?

— Да, да, да! — закричал охранник, бледнея. — Все жулики, потому что по-другому никто не живет! Один только ты… только ты не в счет, ты сумасшедший! Знаешь, ты кто? Правильно начальник Ягуб тебе сказал, ты этот… Ты Дон Кихот, вот кто! Дон Кихот несчастный!

Кафар бросился на него, и вдруг ноги его подломились, в глазах потемнело от боли, и он без сознания рухнул на пол…

…Очнулся Кафар уже в больнице. У его постели, с глазами, полными слез, сидела Фарида, тут же были и дети — насупленный Махмуд и заплаканная Чимназ.

— Что со мной случилось? Где я? — еле слышно спросил он врача, щупавшего его пульс.

Врач улыбнулся:

— Ничего страшного, дорогой, ничего страшного. Просто небольшое нервное потрясение. Вы, видно, переутомлялись последнее Бремя, нет? Ну ничего, полежите у нас немного, мы вас подлечим, и все будет в порядке. Самое страшное уже позади. Пока постарайтесь уснуть. — Он повернулся к Фариде. — Долго не задерживайтесь, дайте больному несколько часов поспать спокойно. — И перешел к следующей койке. Фарида, оглядываясь по сторонам, сказала тихо:

— Видишь, велит уходить… Я пойду, приготовлю тебе чего-нибудь, ладно? И сегодня же принесу…

— Да и мне, папа, — сказал вдруг Махмуд, — кровь из носу, надо сегодня с руководителем дипломной работы встретиться.

Кафар молча кивнул им обоим: идите, занимайтесь своими делами.

Он хотел, чтобы ушла и Чимназ, хотел побыть один, но дочь осталась с ним. Она сидела на краю кровати, держала отцову руку и слегка поглаживала ее. Прикосновение это было так приятно, что Кафару казалось, будто тепло дочкиных рук способно совсем утишить его сердечную боль. Туман в голове мало-помалу рассеивался, мысли начали проясняться, он вдруг вспомнил, как попал сюда, из-за чего.

Чимназ, почувствовав, как по телу отца прошла нервная дрожь, посмотрела на него вопросительно. Она слегка сжала его руку и улыбнулась; губы Кафара тоже дрогнули в улыбке.

— Не бойся, — сказал он, — теперь мне лучше.

В палату вошла медсестра, поставила на тумбочку стаканчик с лекарством.

— Выпейте, больной, — распорядилась она и, подсунув руку ему под затылок, слегка приподняла голову. — Это успокаивающее.

Медсестра была смуглой девушкой с кругленьким носиком и такими большими, такими лучистыми глазами, что казалось, такую можно было бы разглядеть и безо всякого света, в абсолютно темной комнате. Опуская его голову на подушку, медсестра посмотрела на Чимназ.

— Какая у вас красивая дочка, — сказала она, — видно, все парни по ней страдать будут. Был бы у меня брат — тут же бы посваталась к вам.

Кафар благодарно улыбнулся ей, а у Чимназ вспыхнули щеки.

Он пролежал в больнице семнадцать дней. Перед тем, как его выписать, его пригласил в свой кабинет профессор, заведующий отделением. Он выписал на узких длинных бланках уйму лекарств и, протягивая рецепты, отчего-то долго и пристально смотрел на Кафара.

— Ничего особо опасного у вас нет, но нервы я бы вам советовал беречь. Это будет самое главное ваше лекарство. Нервы — это друзья нашего организма. Но при определенных обстоятельствах они могут стать и его врагами, особенно для сердца. Так что все зависит от вас. — Профессор вздохнул. — Вижу по вашим глазам, что вы хотите мне возразить. Да, вы правы, беречь нервы — это самое трудное дело. Особенно теперь, когда жизнь стала такой напряженной… натянутой, как струны тара. Они и так натянуты, а мы сами еще больше их натягиваем. И во обще мой совет: старайтесь избегать эмоций, я бы на вашем месте не ходил даже на фильмы, где много переживаний — стрельба, погони, мучения… Даже футбола или хоккея старайтесь не смотреть. Договорились?

— Договорились, — вздохнул Кафар, — только…

— Только это очень тяжело выполнить, да?

— Да, — кивнул Кафар.

— Ну что ж, вы должны выбирать из двух зол одно: либо живете, как жили, но мало, либо исключаете все волнения, но зато живете долго. Что вы улыбаетесь? Вы, наверное, читали про долгожителей?.. Так вот, обратите внимание: они потому и долгожители, что никаких у них волнений, никаких стрессов, никаких, как я уже говорил, натянутых струн…

— То есть, выходит, они совсем бесчувственные люди, так, что ли?

— Ну, если хотите… примерно так. — Он покосился на дверь, в которую кто-то нетерпеливо заглянул. — Все, на этом до свидания, а то вон, видите, сколько народа меня ждет.

У дверей профессорского кабинета и в самом деле собралась уже большая очередь…

Приехавший за ним Махмуд дожидался в вестибюле больницы. Выйдя из ворот на залитую летним солнцем улицу, Кафар вздохнул полной грудью. Шли нарядные люди, неслись мимо машины. Кафар вспомнил слова профессора — да, жизнь стала напряженной. А мы сами делаем ее еще напряженней.

Они пошли пешком, пока наконец на одном из перекрестков Махмуду не удалось остановить такси. В машине Кафар слегка приспустил стекло и подставил лицо горячему опаляющему ветру. Это было так приятно, что он открыл окно до конца.

— Не простудишься? — озабоченно спросил Махмуд.

— Не простужусь. — Кафар дышал полной грудью!..

— Папа, папочка! — радостно закричала Чимназ, едва распахнув входную дверь. — Где ты? Я пятерку получила!

Слышно было, как следом за ней тяжело поднимается по лестнице мать.

Наконец вошла и она, тяжело плюхнулась на стул.

— Фу-у… устала — весь день на ногах. Все горит внутри, дайте скорее кто-нибудь стакан воды. — Махмуд кинулся в кухню. — Мыслимое ли дело, — тяжело отдуваясь, говорила Фарида между глотками, — мыслимое ли дело, такая жара… Все горит, как на сковородке. Еле дождалась, пока Чимназ сдаст экзамен.

Жалко было смотреть на нее, но Кафар сказал все же:

— Да зачем ты ждала-тo? Как будто заставлял кто… Я считаю, не надо было вообще идти.

— Ну конечно! Это только ты можешь сидеть дома, когда судьба ребенка решается! Если хочешь знать, все родители были там.

— Ну да, конечно! Все родители — и еще б я — с этим… — Кафар показал на свою ногу.

— Ай, ладно тебе! Такая радость, такая радость. Клянусь Балагой, я чуть не умерла, пока девочка не вышла.

— Я тоже чуть не умерла, — сказала счастливая Чимназ; чувствовалось, что она только теперь начинает приходить в себя. — Дрожала вся, думала, а вдруг они меня срежут.

— Училась бы в школе, как я, на одни пятерки, — не удержался от подковырки Махмуд, — так и дрожать бы не надо было!

— Ишь ты! Расхвастался, как отец. Главное, что у нашей Чимназ сейчас пятерка. — Фарида непрерывно обмахивалась газетой. — Слушай, Чимназ, а многие срезались на письменном? — За последние дни, после того, как в институте вывесили списки, Фарида спросила об этом уже раз, наверное, десять.

И каждый раз Чимназ гордо отвечала:

— Очень многие.

— Ну, а многие получили пятерки на последнем экзамене?

— Ну что ты, мама! Они сегодня чуть не всем тройки ставили, и двоек было несколько — так страшно! Передо мной всего две пятерки поставили…

— Хорошо бы, если бы побольше срезалось! Нет, я просто удивляюсь: все лезут туда, на иностранный. Да разве может там учиться столько народа?! А уж перед институтом толпа — как на стадионе каком — и дети, и взрослые… Пойду, позвоню Гемер-ханум, надо же ее поблагодарить, верно? А заодно скажу, чтобы и о последнем экзамене побеспокоились. На последнем нам тоже пятерка нужна, обязательно. Потому что на конкурс нам рассчитывать нечего — у кого-нибудь будет баллов столько же, да плюс еще производственный стаж — вот он и пройдет. Сейчас стали такое внимание на этот стаж обращать! У кого два года — вот они и пройдут, а наша девочка со своим годом в стороне останется. Так что нам обязательно еще одна пятерка нужна!

— Мама, да у меня и так две пятерки и две четверки! Ну и ничего страшного, если я даже четверку на последнем экзамене получу…

— А ты замолчи и не вмешивайся, раз ничего не понимаешь. Береженого бог бережет, поняла? Вот заставят приемную комиссию нужным людям пятерки ставить — и останешься ни с чем. Нет уж, пусть Муршудовы сразу похлопочут, чтобы и ты пятерку получила.

Фарида с трудом поднялась со стула. «Бедные мои, усталые ноженьки», — вздохнула она, пристраиваясь у телефона.

Чимназ прижалась к отцу и лукаво улыбнулась:

— А что ты мне подаришь, когда я принесу студенческий билет?

Кафар обнял ее.

— А что ты хочешь?

— Лайковый плащ.

Кафар от неожиданности чуть не выронил свой костыль.

«Откуда у твоего отца столько денег, — едва не сказала вслух Фарида, — попроси лучше у меня». Но успела подумать также и о том, что надо будет еще как-то объяснять Кафару, откуда у нее столько денег. Душу ведь вымотает со своей честностью.