Михаил Козловский - Своя земля Страница 39

— У-уф, насилу сыскал тебя, — сказал он, ровненько, по разглаженному складывая платочек. — Часа три колесил по колхозу, случайно сюда завернул. Что ты от людей прячешься, Владимир Кузьмич?

— Кому нужен, знают, где я, — поднялся Ламаш.

— Это не резон. Ты нужен мне, а еле нашел.

Никого не мог встретить Владимир Кузьмич с таким нерасположением, как Завьялова. Весь его самонадеянный облик, начало разговора, похожее на выговор, наконец, само неожиданное появление в этом глухом и далеком от дорог месте не предвещало ничего доброго. Ламаш так и воспринял это и насторожился.

— А уголок весьма приятственный, если бы еще речка, совсем бы недурно, — говорил Завьялов, оглядывая себя, нет ли на нем какой соринки. — Хотя мы проезжали мимо какого-то озерца.

— Это ставок, — подал голос Илья Дмитрич. — Оттуда только скотина пьет.

Завьялов прищурился на него, словно лишь сейчас заметил пастуха. Золочев засуетился, поднял свой посох и зашмурыгал к стаду рыжими растоптанными сапогами, внезапно обнаружив там какой-то непорядок.

— У меня к тебе доверительный разговор, Владимир Кузьмич, — сказал Завьялов. — Может, пройдемся немного?

«Что это могло означать?» — опасливо подумал Ламаш.

Они пошли вдоль кустарника по едва приметной в траве запущенной дороге. В конце концов ничего удивительного не было в том, что Завьялов искал его и приехал сюда. Теперь, когда он остался за Георгия Даниловича, на него легли все заботы и обязанности первого секретаря, и машина Протасова, естественно, передана ему. Однако в присутствии Завьялова Владимир Кузьмич всегда испытывал какое-то непонятное беспокойство, как будто от того исходили раздражающие токи и давали почуять начало если не враждебности, то несогласия. У Завьялова была неприятная манера держаться — он имел привычку рассеянно, с несколько холодным любопытством поглядывать вокруг себя как бы сверху вниз, и, по-видимому, не было случая, чтобы хотя бы на секунду засомневался в том, что делает не то, что нужно делать, как если бы у него на все заготовлен образец, который совпадает с какими-то установлениями. Он определенно принадлежал к числу несимпатичных Ламашу людей.

— Спихнул на меня Георгий Данилыч все дела и укатил, — говорил Завьялов, растирая в пальцах листочки полыни и обнюхивая их. — Я не против, ему пора отдохнуть, заработался старик, боюсь одного, как бы свой участок не запустить. Ты знаешь, у нас разделение, — он за сельское хозяйство в ответе, я — за пропаганду.

— Летом хоть отдохни от лекций, — усмешливо сказал Ламаш.

— Вот-вот, и ты туда же, недооцениваешь, пропаганда, мол, говорильня.

— Не берусь судить, — пожал плечами Владимир Кузьмич. — Но знаешь, заметил я, как год хорошо кончается, говорят: помогла правильно организованная политическая работа, а плохой год — ну, виновата погода, она подвела.

— Куда хватил! — удивился Завьялов. — У тебя всегда какие-то нелепые мысли.

— Я недоразвитый.

— Ну, ладно, давай не ссориться, нам делить нечего, — успокаивающе произнес Завьялов. — Хочу поговорить по такому вопросу: у нас сейчас создались благоприятные условия, и мы можем отличиться, всех в области обскакать, а значит, и знамя у нас. В этом квартале район перевыполняет поставки мяса, еще бы с десяток процентов — и мы недосягаемы. Понимаешь, какой это подарок Протасову, когда он вернется!

«Эге, вот тут-то и заиграла твоя струнка», — подумал Владимир Кузьмич и, уравновесив свои чувства, неопределенно отозвался:

— Расчет верный…

— Вот видишь! — поднял палец Завьялов. — Это моя идея. Я говорил со многими председателями, и все поддерживают. Как пить дать, выйдем на первое место в области.

— Ну что ж, желаю успеха.

— Только и всего? — удивленно сказал Завьялов. — Вот чудак! Ты, надеюсь, не откажешься сдать голов пятьдесят?

— Мы уже сдали сверх положенного, — уклончиво ответил Владимир Кузьмич.

— Так что ж с того, даже к лучшему, — подхватил Завьялов. — Государству же сдаешь, не черт те кому. Ведь и ты можешь вытянуть на районное первенство, наше знамя тогда за тобой.

— Да мне и сдавать нечего.

— Только не прибедняйся, Владимир Кузьмич, — с укором воскликнул Завьялов и кивнул головой в сторону пасущихся бычков. — Из такого стада и не наберешь полсотни голов?

Они как раз проходили мимо гурта. Тот пестрый, ладный бычок, которым Ламаш любовался полчаса назад, поднял голову и, растопырив шелковистые уши, смотрел на них задумчивыми синеватыми глазами, медленно двигая ртом из стороны в сторону. Ярко-зеленая слюна окрасила его мясистые добрые губы.

— Вот видишь, какой бычок, вполне готов, — показал на него Завьялов. — У тебя немало таких.

Холодным взглядом, точно уличая, он окинул Ламаша. И Владимир Кузьмич внезапно вспомнил, с каким любованием смотрел на пестрого бычка Илья Дмитрич, с какими грубовато-воркующими нотками в голосе говорил о нем, и покачал головой:

— Не-ет, рано сдавать, малы, пусть еще погуляют.

— Сосед твой, Климов, почти телят отправляет, слова против не сказал. Честь района ему дорога.

— Напрасно на него ссылаешься, у него свой расчет, у меня свой, а колхозников смешить не хочу, — со злым упрямством сказал Владимир Кузьмич. — Да и ради чего пороть горячку?!

Завьялов остановился, с беглым оттенком растерянности покосился на Ламаша. На рыхлые, обвисшие щеки набежала легкая краска, он насупился, видимо призывая нервы к порядку. Потом заговорил строго:

— Погляжу, на бюро чистую правду сказали о тебе. Как-то не верится, что ты был партийным работником, Ламаш, да еще заворгом, против любого мероприятия райкома бунтуешь. Неумно ведешь себя, учти, по-дружески предупреждаю. Мелочь — бычки, но и тут свои интересы выше государственных поставил, только так могу понять твой отказ. Ты один такой нашелся, все председатели идут навстречу, только ты против. Ну что ж, обойдемся, упрашивать не стану… Насильно мил не будешь. Пока прощай, я поехал. — Он повернулся к машине.

— Нет, погоди. — Владимир Кузьмич удержал его за руку. — Не торопись, мы еще не договорили… Ты это красиво насчет государственных интересов, а может, они твои, а? Может, ты для красивого словца про государство? Мы с тобой глаз на глаз, никто нас не слышит, поле кругом, давай-ка начистоту, на откровенность: Протасова хочешь обставить. Пока старик на отдыхе, район в гору выскочит. Как же, молодой руководитель, талантливый организатор!.. Я удивляюсь, как Борис Сергеевич на твою приманку клюнул, ведь он мужик догадливый…

— Ну, знаешь, товарищ Ламаш! — воскликнул Завьялов, сдвинув брови и дергая губами. — За такие слова перед бюро отвечать придется…

Владимир Кузьмич предостерегающе помахал ладонью:

— Не пугай! — С мстительной радостью увидел он, как исказилось лицо Завьялова. — Нужно будет — отвечу. Не прошел твой номер, а!.. Сорвался!

— Ну, это тебе вспомнится! — отсекая слова, сказал Завьялов.

Он выпрямился, расправил плечи и, круто повернувшись, пошел к машине, — толстенький, с малиново лоснящейся шеей, обиженно вздрагивая на ходу округлыми икрами в тесных брюках.

— Давай, давай! — с злорадным восхищением крикнул Владимир Кузьмич. — Ишь, Бонапарт районный… Какой гад! — сказал он, когда машина с Завьяловым скрылась за деревьями. — Деятель!

Илья Дмитрич стоял среди бычков, опираясь на свой посох, и смотрел туда, где только что за кустами пробиралась «Волга». Владимиру Кузьмичу потребовалось усилие воли, чтобы возвратить себя к тому, что находилось перед его взором. Он почувствовал, как весь наполняется гадливостью, и тише, про себя произнес: «Прохвост!»

10

Чего угодно ждал для себя Ерпулев, одно не приходило ему на ум: освобождение от бригадирства. И с этим можно было смириться, если бы его оставили трактористом, а то назначили помощником и, словно в насмешку, определили под начало молодого механизатора да еще комбайнера Федора Литвинова. Предложил такую перестановку в бригаде сам председатель. Вгорячах Ерпулев решил перебраться в совхоз, но Нюшка запротестовала, какая нужда гонит его на другой конец района, и в Долговишенной будет неплохо, пусть лишь умерит свою страсть к вину. Выплакала, скрепя сердце согласился.

Только один человек посочувствовал Ерпулеву: его сосед, бухгалтер Никодим Павлович. Сойдясь у плетня, на границе их дворов, они постояли, покурили. Соседи были дружны, и Ерпулев не раз советовался со стариком, ценя его житейский опыт и знание людей.

— Так-то, дядя Никодим, — сказал Андрей Абрамович. — Ерпулев с утра до ночи в поле, бывает, и не жравши весь день — не видно. А чуть преступил, сразу нехорош сделался. Вот оно как оборачивается.

— Ты с председателем душевно поговори, он и сам не без греха… — посоветовал Никодим Павлович.