Сергей Сартаков - Философский камень. Книга 1 Страница 4

Холод от окна полз по ногам, забирался под одежду. Тимофей привстал, перепоясался. Не помогло. Печку, что ли, затопить? Дрова еще остались, хорошие, сухие. Огниво и трут в кармане…

Стараясь ступать осторожно, Тимофей пробрался к печке, высек огонь. В неровном свете Тимофей вновь увидел капитана Рещикова, лежавшего у стола. Рядом с ним вповалку спали солдаты. Кто они? Враги! Но какой же враг капитан Рещиков? Просто хороший человек, попавший в беду. Тимофей обещал ему: «Выведу». Капитан надеется, верит.

А солдатам теперь наплевать на капитана. Они, если хоть чуточку и слушались его, так только потому, что тот помогал им быстрей удирать. Когда утром Тимофей выведет их на твердую дорогу, а капитан будет лежать в бреду или того хуже — мертвый, солдаты бросят его на тракте: он им больше не нужен. Вот Куцеволов со своим отрядом карателей еще днем дал ходу. Только его и видали…

3

Дрова в печи разгорелись быстро. От сильной тяги постукивала дырявая железная дверца. Словно красные птицы, заметались по избе огненные отблески. Жгучий жар был приятен.

Снова тонко, пронзительно закричала жена капитана Рещикова:

— Боже мой. Андрюша, помо-ги-и!.. Помо-ги-и-и!..

Угловато взмахивая руками, она пыталась встать. Приподнималась на колени и падала.

Проснулись Виктор и Людмила. Девочка потянулась к матери, заплакала:

— Мамочка моя! Мама!

Цепляясь за дочь, женщина поднялась на ноги. Теперь мать и дочь стояли рядом, озаренные беспокойными сполохами пламени, бьющегося в печи. Зашевелились разбуженные криками солдаты.

Встал Виктор. Пошатываясь от слабости, он все-таки поддерживал мать. Его темные узко посаженные глаза на иссиня-бледном лице вдруг налились страхом. Тонкие губы искривились в беззвучном крике. Тимофей повернул голову и увидел капитана Рещикова. Хватаясь одной рукой за стол, другой он наводил револьвер на свою жену. Прогремел выстрел, багровый клин слепящего огня прорезал полутьму.

— Конец!.. Всему конец…

Будто раскалывая стены зимовья, раз за разом грянули еще два выстрела.

Женщина, подломившись в коленях, оседала, заваливаясь на бок. А вслед за ней, развернувшись вполоборота, упала Людмила. Блики пламени промелькнули у нее на зубах, но выступившая кровавая пена тут же их погасила.

Виктор отпрянул от стены, в страхе прижался к Тимофею. Выстрел, просверливший пулей печную трубу, заставил упасть и его.

— Папа… Не убивай!

Капитан Рещиков выстрелил опять. Теперь в Тимофея. И снова промахнулся. Пуля тупо ударилась в камни, на которых стояла железная печь.

— Прости меня, Верочка! — исступленно выкрикивал Рещиков, стреляя снова и снова. — Прости меня…

Поднялась суматоха. Вскочили солдаты, испуганно хватая лежавшие рядом с ними винтовки. У стола завязалась борьба.

Тимофей с трудом протиснулся между солдатами, выбежал из зимовья. Привязанный к головкам саней, Буланка встретил его прерывистым жалобным ржаньем. Он весь, словно толстой попоной, покрылся залубеневшим белым инеем. Кони выгрызли в санях все до последней соломинки, и теперь чемоданы, узлы лежали только припорошенные снегом.

Со стороны Московского тракта по-прежнему доносился непрерывный гул: двигалась большая, отступающая армия.

В зимовье сухо щелкнул револьверный выстрел. Видимо, капитан Рещиков продолжал борьбу, не давая себя осилить солдатам.

Тимофей торопливо завел Буланку в оглобли. Успеть бы отъехать, пока не хватились. Пешим солдатам его не догнать. А если начнут запрягать своих лошадей…

Он повалился в сани, хлестнул Буланку вожжами. Конь медленно побрел по рыхлому, глубокому снегу.

«Не ускачешь на нем, ежели что, — в тревоге подумал Тимофей. Надсадился. Ноги совсем не поднимает, еле волочит. А тут еще поклажа…»

Тимофей остановил Буланку, натужась наклонил сани — вывалил прямо на снег весь скарб капитана Рещикова.

Косая полоса красноватого света позади него вдруг озарила тайгу. Словно шагнули вперед кряжистые, черные сосны. Распахнулась дверь зимовья, выбежал Виктор, как был в избе — без шапки, в пальто, надетом на одну руку. В другой руке моталась у него отцовская кожаная сумка.

— Эй! Иди сюда! — негромко окликнул Тимофей.

Разве он мог бросить Виктора одного здесь, среди этих разъяренных солдат, среди врагов?

— Садись. Скорей. Пока не заметили…

— Ты куда? — Виктор, задыхаясь, подбежал к Тимофею. Не решаясь сесть в сани, он шагал рядом, держась за отводину. — Почему уехал? Остановись.

Виктор схватил вожжи, потянул их на себя, пытаясь остановить лошадь. Он спотыкался в глубоком, сыпучем снегу, прерывисто всхлипывал от отчаяния.

— Поедем к нам. — Тимофей рванул Виктора за руку, втащил в сани. Молчи…

— Нет! — испуганно вскрикнул Виктор. — Там же папа! Они его убьют…

— А он тебя убьет. Он же и в тебя стрелял!

— Папа больной… Он не помнил, что делал. — Виктор захлебывался слезами. — Там Люда… мама. Может, они еще живы. Остановись… Ты должен! Там кровь. Я боюсь… Они убьют папу. Куда я тогда?

На сдавленные вскрики Виктора тайга отзывалась глухим, осторожным эхом.

— Слушай! — зло сказал Тимофей. Он навалился всем телом на Виктора, заломил ему руки. — Молчи! Не то придушу. Едем к нам. Больше некуда. И молчи. Молчи!

Он на разные лады вбивал в уши Виктору эти слова, томясь жалостью к нему. Убеждал, что иного пути нет, что они оба погибнут, если вернутся сейчас в зимовье. А Виктор не слушал Тимофея и все пытался выскользнуть из-под него.

В борьбе Тимофей не заметил сразу, что сани стоят на месте. А когда это понял — увидел, как Буланка, будто кланяясь, повалился на передние ноги, судорожно ткнулся мордой в снег.

— Буланка! — Тимофей, оставив Виктора, выскочил из саней, кинулся распускать супонь на хомуте. — Буланка, я сейчас…

И с ужасом сообразил, что все напрасно. Ломаясь, затрещала оглобля. Дуга задралась концами вверх…

Тимофей стоял потупясь. Ему тяжело было глядеть, как мучается Буланка.

Но ждать нечего. Идти пешком? В ночь, в таежную глушь, в палящий мороз? А что делать? Надо уходить скорее, скорее…

— Идем, — сказал Тимофей, наклонясь к Виктору. — Мы же пообещали быть как братья. Ну?

— Нет, вернемся. — От холода у Виктора постукивали зубы. — Я не могу…

— Тогда уйду один, — с угрозой сказал Тимофей. — Нельзя нам здесь оставаться. Возьми мою шапку.

— Нет…

— Ну, как знаешь, я пошел, — сказал Тимофей.

Потянул еще раз Виктора за руку. Отпустил. И больше не оглядывался, хотя долго еще слышал голос Виктора:

— Тимка-а-а!.. Вернись!

Промятая в целинном снегу двумя десятками проехавших подвод дорога за ночь смерзлась, окоченела неровно. По узким, глубоко прорезанным полозницам идти было тяжело. Тимофей оступался, падал. Часто прислушивался: нет ли погони?

В лесу стояла сторожкая, ночная тишина.

Тимофей сбавил шаг. Но спокойнее на душе у него не стало. Одна тревога сменилась другой.

Он думал, что очень нехорошо поступил, бросив Виктора. Пропадет парень. Кому он нужен? «Будем дружить… Будем как братья…» А братья или друзья разве так поступают в беде? Быстро он свою дружбу пообещал и быстро от своего обещания отказался.

И с еще большей тревогой в сердце он подумал, что неизвестно: может быть, маленькая Людмила осталась жива? А кто ее перевяжет? Почему он, Тимофей, не подполз к ней, не заглянул в глаза? Он же сильный, он сумел бы помочь ей.

И почему он кинул, оставил подыхать Буланку одного? Почему не снял с него всей упряжи и не попробовал поднять, поставить на ноги? Как он придет домой без коня? Что скажет матери? Парень, а получилось у него все по-бабьи!

Вернуться?…

Тимофей остановился. Позади глухой стеной темнела тайга. Нет, далеко отошел от зимовья. Виктора, конечно, в санях уже нет. Буланке теперь ничем не поможешь. Людмила, если жива, перевязана. Зато его, Тимофея, если он войдет в зимовье, солдаты не выпустят. А могут со зла и убить. Теперь ему дорога только вперед. И он снова зашагал по темной тайге. А радости, что вырвался из большой беды, не было. Будто все, что он делал, делал не так, как следовало бы.

На груди лежала драгоценная тетрадь капитана Рещикова. Наполненная таинственными цифрами и знаками, непонятными словами, она казалась Тимофею тысячью сплошных вопросов, на которые тот, кто взял тетрадь, должен был ответить. И среди этой тысячи на память пришел один: «Знаешь ли ты, что такое жизнь? И смерть?»

На памяти Тимофея в поселке никто из людей еще не умирал. Другое дело звери. Он убивал их, не думая о смерти. Белки, глухари, дикие козы будто и не умирали, а лишь переставали двигаться. Он постоянно слышал и сам произносил слова «жизнь», «смерть», а сокровенного смысла в них не улавливал — слова обычные, как «значит», «понимаешь», «однако». Теперь он неожиданно и впервые увидел Смерть.